Лучший исторический детектив – 2 - Ивженко Анна - Страница 70

— Нужно будет сдать в Госхран, — прошептал я ей на ушко, пахнувшее хорошими духами. — Это сокровище принадлежит государству, России…

— А законные 25 процентов? — подняла она на меня блестящие от слёз радости глаза.

— А вот 25 процентов — наши. По закону, — рассмеялся я, наблюдая за счастливой и будто помолодевшей Анастасией.

В дверь без стука вошёл доктор Ничипоренко. Зарема, как заправский фокусник, тут же зажала ладошку и «Звезда России» исчезла в её надёжном «сейфе».

— А у меня ещё одна большая радость, которую спешу вам, Игорь Ильич, сообщить! — воскликнул Николаич, приветливо кивнув писательнице.

— Что же за день такой, счастливый!.. — радостно выдохнул я, ожидая от Ничипоренко хорошую новость. — За что мне всё это, доктор? Я не выдержу столько счастья на один квадратный метр одиночной палаты.

— Выдержите! — улыбнулся врач. — Только что до меня дозвонились из Суджанской полиции. Там, оказывается, тоже искали без вести пропавшего гражданина Лаврищева… По заявлению жены и сына пропавшего без вести гражданина Лаврищева…

— И что?… — упавшим голосом спросил я.

— Радуйтесь, Игорь Ильич! К вам едет ваша супруга с сыном…

В палате повисла пауза.

— Что-то вы приуныли, больной, — растеряно протянул Николай Николаевич.

— Вот так всегда, — ответил я своему доктору. — Только собираешься начать новую жизнь, курить бросить, зарядку начать по утрам делать, а тут — бац! И кто-то будто сглазит тебя… И снова на круги своя, как осенний листок, несёт меня ваш ветер перемен…

Николай Николаевич потрогал мой лоб и тревожно спросил:

— Вы что, больной? Плохо себя чувствуете?

— Очень плохо, доктор, — ответил я. — Говорил же вам, что я не телегеничный, что не нужно меня по ящику народу показывать… Нет, показали вопреки всему. И проклятая амнезия, кажется, возвращается.

— Ничего, ничего, — энергично успокоила моего доброго крёстного отца Николая Николаевича Анастасия. — Теперь, доктор, я возьмусь за его полное выздоровление.

Август 2016-го,

г. Курчатов,

Курская обл.

В это утро полицейский пристав Евсеев был не в духе. Вчера он допоздна засиделся в хорошей компании за картами в сочетании с большим количеством рябиновки, и то, что сегодня его вытащили из кровати в такую рань, хорошему настроению не способствовало. Однако дело было не пустячное: в номерах мадам Белькер обнаружили покойника. Причём офицера, поручика, да ещё и заколотого кинжалом в спину. Вся комната была перерыта, вещи разбросаны — очевидно, искали что-то ценное. То, что боевого, судя по наградам, офицера зарезали, словно барана, говорило, что убийца или убийцы были ему знакомы, и до последнего момента вели с ним вполне приятельскую беседу.

Прислуга показала, что господин поручик остановился в номерах за день до гибели, в вечер самого убийства что-то праздновал, было много гостей, и офицеров, и штатских, которые приходили и уходили в продолжение всего вечера. Его благородие отпустил кухарку и горничную, оставил только Гришку, крестьянского мальчика лет двенадцати, чтоб бегать, если понадобится, в соседний трактир, пожаловал ему двугривенный.

Кто гостил у господина поручика, мальчишка, конечно, не запомнил — несколько раз бегал в трактир, а потом было уже поздно и он задремал в уголке прихожей. Но их благородие больше его не звали, он проспал до утра, а затем горничная, пришедшая прибрать в номере, обнаружила постояльца убитым и подняла крик. На счастье Евсеева, вскоре приехали военные следователи, снова всех допросили и отпустили, сказав, что делом будет заниматься военная прокуратура, чему господин квартальный был чрезвычайно рад.

Однако к этой радости примешивалась изрядная доля раздражения. Евсеев не понимал, за что убили обычного поручика, незнатного и небогатого, судя по простому, потёртому мундиру и грубым, не изнеженным рукам. И убили его не случайно, в стихийно возникшей пьяной ссоре. Удар был нанесён профессионалом, сзади, под левую лопатку, когда офицер сидел за столом и, очевидно, разговаривал с сообщником убийцы. И обыск в комнате проводился целенаправленно, не хаотично. Случайные воры оставляют совсем другие следы. Скорее всего, убийцы были среди гостей, а когда все разошлись, хотели о чём-то договориться с поручиком, но это им не удалось, и они его убили.

Впрочем, это только домыслы. Заниматься данным делом он не будет, значит, надо выкинуть всё из головы. Господин пристав зашёл в трактир Хорева, выкушал для поправки здоровья рюмочку горькой, закусил ломтиком тамбовского окорока и отправился по делам службы.

Небольшой ресторанчик на Ришельевской был почти заполнен, хотя обеденное время ещё не наступило, едва перевалило за полдень. Сюда заходили закусить маклеры из близлежащих контор, мелкие чиновники, журналисты и другая подобная публика. Вошедший господин — высокий, стройный, с тонкими, закрученными вверх усами и цепким взглядом выразительных серых глаз на смуглом лице, производил впечатление военного человека, несмотря на цивильный светлый полотняный костюм.

Он внимательно оглядел зал и, приметивши в углу пустой столик, направился к нему, слегка припадая на левую, плохо слушавшуюся своего владельца, ногу. Проходя по залу, господин в светлом костюме неуклюже повернул влево, к намеченной цели, не удержался на непослушной ноге и толкнул сидящего в одиночестве невысокого, рыжеватого, плотного субъекта в круглых близоруких очках. Тот невольно дёрнулся, пролив водку из рюмки, поднятой для дальнейшего препровождения по назначению.

— Пёс вас подери, медведь эдакий, нельзя ли поосторожнее? — воскликнул он.

Высокий господин обернулся к нему, хотел было ответить, как подобает, но вдруг слегка отстранился и неуверенно произнёс:

— Савелий, ты, что ли? Савка?

Тот, кого назвали Савкой, наоборот, придвинулся поближе, поставил рюмку на стол, внимательно посмотрел в лицо высокому, и, опрокинув стул, кинулся к нему в объятия.

— Николка, Николка, негодяй ты эдакий, нашёлся! А я тебя разыскать пытался, писал в имение матушке твоей, Анне Леонтьевне! Ты пропал, она не отвечает, не знал, что и думать…

— Матушка моя померла перед самой войной, в девятьсот четвёртом, сразу после Рождества — неожиданный апоплексический удар…

— Прости, не знал… Царствие ей небесное. Да ты садись ко мне, сейчас коньячку шустовского закажем за встречу!

— А ты всё такой же! — улыбнулся Николай, присаживаясь за столик, отставив немного в сторону плохо сгибающуюся ногу. — С утра водочку пьёшь, а после готов коньячку добавить?

— Нет, только сегодня — отмечаю выход своего величайшего, интереснейшего фельетона, который перевернёт сознание наших граждан… Ну, традиция у меня такая, великие вехи рюмочкой-другой отмечать! Я ведь в «Одесских новостях» журналист не из последних! Ты давай, кончай цепляться, лучше о себе расскажи! До каких чинов дослужился?

— Да что рассказывать, я всю японскую войну прошёл, от начала до конца… Потом по госпиталям, по санаториям: восстанавливался, заново ходить учился, — он глазами показал на непослушную ногу, — а сейчас вот домой приехал, списывают меня из армии… Штабс-капитан в отставке Горчаков, к вашим услугам!

— Ранение? — понял Савелий. Затем подхватился и стал звать официанта.

— Ты погоди, Савка, не мельтеши, — остановил его друг, — по рюмочке закажи, не боле. Мне сегодня в военный департамент ещё надобно, по делам. Нехорошо, если от меня разить будет. Да и тебе довольно. Ты лучше пойди, отдохни, а вечером пообедаем с тобой в приличном месте, тогда и шустовского раздавим бутылочку, и поговорим толком.