Лучший исторический детектив – 2 - Ивженко Анна - Страница 33

— Режешь по живому? — мрачно спросил Лаврищев профильного художника.

— С натуры, товарищ следователь, — уточнил художник, увлечённо работая ножницами.

— Откуда знаешь, кто я?

— Работа такая, — улыбаясь, уклончиво ответил мастер моментального бумажного профиля. — Я ведь на территории санатория наших славных органов работаю, людей, как птиц по полёту, определяю.

— Меня вырежешь?

— Айн момент! Пожалуйста, товарищ следователь. Ваш профиль не уступает профилю Наполеона. Того самого, Бонапарта, чей прах сегодня находится в доме инвалидов, в самом центре города Парижу.

— А ты что, Наполеона вырезал?

— Тренировался. С картинки.

— Сколько?

— Что — сколько?

— Сколько стоит мой наполеоновский профиль? — спросил Лаврищев.

— Это подарок. Он цены не имеет. Потому как от души.

— А что для тебя цену имеет?

— Только красота тела. Красота души — бесценна.

— Да ты философ, художник.

— Я специалист по профилям. Мой профиль — коллекционирование характеров. А отражение ваших характеров — в ваших профилях. Их только нужно уметь читать.

— Научи, художник. Мне, как юристу, пригодится.

— Этому юрфак не научит… Это от природы. Вот такой нос, чисто русский, картошкой — один характер. А вот такой, — он сделал поворот ножницами, — такой, с горбинкой, это, как видишь, совсем другой. Один рубаха-парень, второй — сам себе на уме… Характеры людей — мой профиль.

Этот человек, выдававший себя за грека, и помог Лаврищеву познакомиться с прекрасной незнакомкой Марией, которая отдыхала со своим малолетним сыном Юликом в этом же санатории. Предприимчивый художник, которого Игорь Ильич почему-то окрестил «тупейным» (в поезде он читал рассказы Лескова, и название засело в голове), кивая в сторону со вкусом одетой молодой женщины, сказал:

— Вот художественный объект, следователь, достойный не только моих ножниц…

— Ты находишь? — засомневался Лаврищев.

— Её профиль говорит, что она могла бы составить достойную пару Калигуле, одному из двенадцати цезарей Древнего Рима. Жаль, что профили римских красавиц не чеканили на золотых империалах.

— Ты прав, спец по профилям, она красива…

— Найти покой и удовлетворение можно только в прекрасном, — цокая языком, проронил тупейный художник.

— На ловца и зверь бежит, — заметив, что дамочка поворачивает к большому белому зонту, под которым сидел армянин, сказал следователь.

Лаврищев бросил недокуренную сигарету под ноги и старательно растоптал её подошвой сандалии, чтобы не дымила.

Когда молодая мама с миловидным сыночком, одетый в ладно сшитый матросский костюмчик, подошли к рабочему месту художника, Лаврищев на правах компаньона тупейного художника обратился к прекрасной незнакомке.

— Не проходите мимо! — сказал, широко улыбаясь и показывая крепкие кукурузные зубы. — За пять секунд этот художник оригинального жанра вырежет из школьной тетрадки по арифметике ваш божественный профиль.

Комплимент, несмотря на гротескное преувеличение, неожиданно понравился Марии. Она ответила благосклонной улыбкой и тут же, изменив интонацию, с достоинством заметила, что она «не девушка, а младший советник юстиции».

— Этот медицинский факт меня совершенно не интересует, — ответил Игорь Ильич. — Разве не бывает красивых младших советников юстиции?

— Мария Сигизмундовна Семионова-Эссен, — представилась следователю молодая женщина. — Младший советник юстиции. А вы?

— А мы, — следователь Лаврищев замялся и посмотрел на армянина, — а мы — свободные художники на отдыхе.

Она сняла улыбку с лица и ответила:

— Да, прав был папа, что с возрастом женщины всё больше полагаются на косметику, а мужчины — на чувство юмора. Но юмор без мудрости, товарищ, простите, не знаю вашего звания, что анекдот без изюминки.

— Следователь Лаврищев, — протянул руку Марии Сигизмундовне следователь.

— Рад знакомству, Лаврищев, — неожиданно ответил мальчик, вцепившийся в мамину руку.

И все рассмеялись.

Первый раз «тупейный художник» вырезал профиль Марии за традиционный полтинник. А потом, когда она появлялась в его поле зрения, всегда цокал языком, вырезая её женский профиль с классическим греческим носом абсолютно бесплатно. Грек протягивал смущённо улыбавшейся женщине свою скороспелую, умерено художественную работу и приговаривал при этом не то с армянским, не то с грузинским акцентом: «Этот профиль, уважаемая, клянусь ножницами свободного художника, мог бы украсить даже чисто золотую монету Древнего Рима! Или даже нашу советскую «синенькую» достоинством в 25 карбованцев. Какой нос!.. Греческий нос!

Видя, что клиентке не очень нравится слово «нос, он поспешно поправился:

— Выдающийся, категорически заявляю вам, мадам, носик!..»

— Мадмуазель, а не мадам, — на правах курортного ухажёра поправил следователь Лаврищев. — У мадмуазель не нос, а носик.

— Как у богини любви! — добавил тупейный художник, зная по опыту, что лестью можно брать любые неприступные крепости. Но добавил ни к селу, ни к городу: — Курортной.

— Что — курортной? — не понял Игорь.

— Как у богини курортной любви, — пояснил мастер художественных профилей.

«Богиня любви» была уже не в том возрасте, чтобы вестись на такие примитивные комплименты, но сладкая лесть, даже если она груба, всегда найдёт лазейку в женскую душу. Аристократической — по своей природе, о чём говорила и сложно-составная фамилия Семионова-Эссен — натуре неожиданно пришлись по вкусу медвежьи ухаживания этого рано лысеющего мужика из провинции. В нём она, жадная до таких редких в столице плотских наслаждений, инстинктом прирождённой охотницы почувствовала в Лаврищеве неутомимого любовника. «А что ещё нам, бабам, и нужно на курорте? — думала Мария, оценивая атлетическую фигуру Игоря. — Жизнь даётся один раз, а прожить её надо так, чтобы было, как говорит её отец Сигизмунд, «чтобы было, что вспомнить на пенсии».

Её молодое сердце уже билось в предчувствии будущих жарких ночей, разгоняя застоявшуюся в народном суде горячую кровь, в которой, если провести генетический анализ, было намешано столько еврейских, немецких, русских, украинских и даже турецких кровяных телец, что всё вместе это действительно представляло собой опасную для мужчин взрывчатую смесь.

Правда, первое свидание «богини курортной любви» с молодым следователем, от которого исходили флюиды физически выносливого неутомимого самца, чуть не оказалось последним. Торжественность момента испортил кудрявый шаловливый мальчик, сын богини, который всегда был рядом с мамой. Он всюду и всегда был с ней. Как домашняя собачка болонка на длинном поводке. Мальчику, на вскидку, Лаврищев дал лет пять или шесть, не больше. Его кудрявая головка, пухлые ручонки и ножки напоминали старомодных купидонов, которых когда-то рисовали местные художники-самоучки на фото-виньетках. Это был бескрылый купидончик, симпатичный ангелоподобный ребёнок. И даже небольшое косоглазие и разноглазие (у мальчика были разными по цвету глаза) не портили виньеточного облика малолетнего сына Марии.

— Лаврищев, — протянул при руку мальчугану Игорь Ильич, когда принял приглашение его мамочки навестить их в двухкомнатном «люксе».

— Это мы уже слышали, — сказал мальчик. — А я — Семионов-Эссен.

И он спрятал свою руку за спину, не ответив рукопожатием.

— Имя? — спросил Лаврищев, как на допросе.

— Юлиан, — буркнул мальчик, недобро глядя на незнакомца, приклеившегося к его маме.

— Юля, значит, — сказал Игорь, доставая мятную конфетку из белых штанов, купленных на Мурыновке перед самым отъездом на курорт.

— Сам ты Юля! — обиделся пацан, разворачивая слипшуюся от жары карамель «Театральная». — Я — Ю-ли-ан. Усёк, Лаврищев?