Лучший исторический детектив – 2 - Ивженко Анна - Страница 20

— Полина Павловна Шамнэ.

Людмила Васильевна упала на грудь Полины и обнимая её произнесла:

— Доченька, милая. Родная моя.

Полина успокаивала обнявшую её женщину, не пытаясь остановить её слёз. Прошло не мало времени, прежде, чем они взглянули друг на друга.

— Полиночка, та женщина, что изображена на фотографии рядом с твоим отцом — это я. Я — Мария Александровна Великовская, твоя мама.

И снова слёзы. Много слёз и недоумения. Полина обнимала состарившуюся женщину не смея верить в такое счастье.

— Вы расскажете мне обо всём? — умоляюще произнесла Полина. — Я ничего не понимаю. Ещё час назад вы были Людмилой Васильевной Ивановой, а теперь признаётесь, что являетесь моей мамой — Марией Великовской.

Старая женщина кивнула головой, соглашаясь с Полиной.

— Для этого тебе потребуется лишь выслушать меня и простить.

— Простить? — удивилась Полина. — За что?

— За то, что я стала другим человеком…

За окном смеркалось, но никто не поднялся включить свет. Сидя в полутьме, Полина слушала историю далёких лет.

— Однажды утром, когда Поль ушёл на работу, в мою дверь вломились люди и увели меня. Я кричала и плакала, пытаясь взять с собой мою шестимесячную дочь, но мне не позволили, сказав, что о ней позаботятся. Затем был суд, где меня обвинили в шпионаже и сослали в лагеря как политзаключённую. Это было тяжёлое время для меня. Возмущала вся нелепость и бессмыслица происходящего. Какая я шпионка? И всё из-за того, что я встречалась, а затем родила ребёнка от французского подданного. Горе моё усугубилось ещё и тем, что я в один миг потеряла связь с мужем и дочерью. Мне так ничего и не удалось узнать о них. Вместе ли, или раздельно находятся? Эти вопросы долгие годы мучили меня, не давая спокойно жить. Но разве жизнь в лагерях можно назвать жизнью?

После смерти Сталина в 1953 году, я уже три года как отбывала срок, но я не получила амнистию. А только в 1955 году, через пять лет лагерей, меня выпустили, без права возвращаться домой в столицу. Мне разрешили жить в Иркутске. С моим лагерным прошлым я не могла нигде устроиться на работу. Живя на свободе, в чужом городе, не имея связи с Полем, я была в отчаянии. С выходом из лагеря мои страдания не прекратились, а лишь усилились. Наконец мне удалось устроиться дворником. Кроме этого, я ещё подрабатывала, убирая подъезды. Этот тяжёлый, неблагодарный труд был единственным средством к существованию. Подняться на более высокую ступень общества для меня было невозможно. Я так и не нашла подруг и хороших друзей. Вела достаточно замкнутый образ жизни, и в свой мир никого не впускала. Но один случай перевернул весь ход событий моего существования. Прогуливаясь однажды по городу, я прочитала афишу, где говорилось, что в один из дней в театре состоится молодёжный вечер. Лишённая всяких радостей, скучающая по столичной жизни, я пошла на этот молодёжный вечер. Не разу не пожалела я, что поступила именно так. Потому, что там я познакомилась с Людочкой Ивановой, моей сверстницей. На удивление, мы были между собой даже чем-то похожи. Обе невысокого роста, белокурые и худенькие. До лагеря, я конечно не была такой тощей, но голод и недоедание сделало своё дело. А вот худобы Людочки была иного свойства, болезненного. Но тогда я ещё об этом не знала. Мы разговорились и найдя много общих, интересных тем, прекрасно провели вечер. С тех пор мы почти ежедневно стали видеться.

Постепенно наше знакомство переросло в крепкую дружбу. Теперь мы знали друг о друге почти всё. Ей я впервые и пожаловалась на свою жизнь. Никогда не забуду, какое сильное впечатление на неё произвёл мой рассказ. Для неё моя личная драма была очень романтичной и трагичной одновременно. Слушая меня, она плакала вместе со мной…

Затем я узнала и её историю. Людочкины родители погибли во время войны, а воспитывала её бабушка. Больше у неё не было на свете ни одного родного человека. Но и бабушка умерла, оставив свою внучку одинокой. Ей от бабушки осталась двухкомнатная квартира, где она и жила.

С этого момента всё и началось. Я и подумать не могла, что моя история так всколыхнёт впечатлительную Людочку. Общаясь со мной, она пыталась мне помочь во всём. Она просто была одержима идеей соединить меня с моим любимым Полем и дочкой. Но как мы ни думали, шанса увидеться с ними у меня не было никакого. Прошло целых пять лет со дня ареста, а мне нельзя было даже поехать домой в Москву. Мы с Людочкой стали писать письма, но они возвращались с пометкой «адресат не проживает». А потом я узнала страшное известие. Оказывается, Людочка была смертельно больна. У неё был рак. Вот откуда эта болезненная худощавость. И однажды она открылась мне:

— Маша, ты должна серьёзно отнестись к моим словам и не считать их глупой выдумкой. Мне осталось жить не долго, а поэтому мы с тобой используем это. Я возьму с тебя клятву и ты не посмеешь нарушить волю умирающей.

— Люда, перестань. Я не хочу это слышать. Ты поправишься, уверяю тебя. Твой молодой организм справится…

Люда только отмахнулась от моих слов, не желая больше слушать.

— Выслушай меня, — продолжала она, — у меня нет родственников и близких друзей. Тебя тоже здесь никто не знает. Никто и не заметит подмены.

Я ошеломлённо взглянула на неё:

— Какой подмены?

— Мы поменяемся паспортами. И когда я умру, то меня похоронят как Марию Александровну Великовскую, а ты будешь жить под моим именем. Понятно?

Мне казалось, что я схожу с ума, слушая Людочку. Но она настойчиво объясняла мне свой план, пытаясь посвятить и меня в него.

— Никто и не заметит, Маша. Мы даже внешне чем-то похожи. Ну пойми меня, ведь я права. С твоим прошлым, ты больше никогда не станешь на ноги и всю жизнь будешь мести улицу. Тебя никогда не пустят в столицу.

До меня стало доходить. Людочка продолжала:

— Будучи же Людмилой Ивановой, ты беспрепятственно уедешь в Москву и узнаешь всё, что тебя интересует. Скажу вот ещё что. Полгода назад я устроила обмен своей квартиры. Нашла желающих поменяться со мной из другого города. Я уже оформила документы, только попросила их на неопределённый срок не меняться, пока я не улажу свои дела. Вот их телефон и адрес, как только меня не станет, сразу уезжай на свою новую квартиру в Читу, а об Иркутске забудь. Начни новую жизнь, Маша, я умоляю тебя, во имя нашей дружбы. Мне ты уже ничем не поможешь, зато я могу помочь тебе, и мне спокойней будет когда я…

Мы долго плакали, обнявшись, утешая и уговаривая друг друга. В тот день мы и обменялись паспортами. Спустя несколько дней Людочку забрали в больницу с моим паспортом, где она и умерла как Мария Александровна Великовская. Я была единственной, кто хоронил Людочку. В тот же день я позвонила в Читу, сообщая, что готова переехать. Вот так я и оказалась в Чите с новым именем — Людмила Васильевна Иванова. Моя единственная подруга оказалась человеком с благородной душой. Если бы не её план и не те обстоятельства, кто знает, как сложилась бы моя жизнь.

А дальше была учёба на историческом, статьи, диссертация, педагогическая работа, экскурсии. Я верила, что однажды встречу кого-нибудь из вас. Кто-то обязательно должен был приехать в места ссылки декабристов, обязательно!

Полина внимательно выслушала исповедь матери. Было очень грустно, что кто-то, очень давно, разлучил их. И вот, почти чужие друг другу пожилые женщины рассказывают о себе.

— Вы ездили в Москву? — поинтересовалась Полина. — Вы искали нас?

— Что за вопросы? — удивилась её мать. — Конечно. Это была удивительная поездка, полная надежд и впечатлений. Но увы, в Москве мне узнать ничего не удалось. Осторожные разговоры с прохожими и новыми жильцами ничего не принесли. В посольство Франции я побоялась идти, т. к. мной могли заинтересоваться и весь подлог раскрылся бы. Но уже более, менее ясная картина вырисовывалась. Я чувствовала, что Поля в Москве нет. А где же дочь? Решила обойти московские детские дома. Но здесь моя новая фамилия и имя сыграли со мной злую шутку. Хоть какую-то информацию о ребёнке мог получить только близкий или родной человек. А кто была я? Посторонний, чужой человек. Я перенесла тогда сильное душевное потрясение, не сумев найти тебя, Полина.