Моя (не)любимая бывшая - Рымарь Диана - Страница 10

– Ско… ско… – стонет он, пытаясь подняться на локтях.

Но у него не получается, он слабеет на глазах.

До меня быстро доходит, зачем он ковылял в прихожую в таком состоянии. Его телефон лежит здесь, на обувнице. Видно, хотел позвонить в скорую, да не добрался. Сейчас Барсегу достаточно сесть, протянуть руку, и он достал бы его. Но у брата нет сил даже на это.

– Бра… – стонет он, теряя сознание.

– Сейчас, сейчас, брат. – Я провожу рукой по его голове. – Сейчас позвоню в скорую!

Я говорю ему это и… не звоню.

Просто смотрю на него, наблюдаю за тем, как его корежит. А его корежит, выламывает.

Это определенно отек Квинке, скоро Барсег не сможет дышать, посинеет.

А я что? Я ведь мог и не приезжать сейчас. Даже не собирался!

Я не при делах, абсолютно не виноват в том, что произошло. Кто докажет, что я дал ему ту таблетку? Нет, это Барсег сам сожрал ее с расстройства, после визита к мерзкой дряни, на которой собирался жениться. Горе у него, вот и нажрался хрени, в надежде на анестетический эффект.

– Давай, сдыхай… – тихо шиплю на уже ничего не соображающего брата.

Это решит все мои проблемы, а заодно развяжет мне руки.

Однако Барсег упорный, он все еще сипит, хоть и через раз.

Краем уха слышу чьи-то шаги за дверью.

Плевать, кто там ходит, ведь они не поймут, что здесь происходит.

Но неожиданно в двери слышится лязг ключа.

В мире есть только один человек, у кого есть ключи от наших квартир.

Мать!

Приперлась, когда не звали!

Она заходит в квартиру, видит на полу нас с Барсегом и истошно орет. Из ее рук валятся пакеты с едой.

Ее крик такой громкий, что оглушает.

– Барсег! Мальчик мой… – стонет она на весь подъезд и бросается к нам.

Пиздец, мам, как же ты не вовремя.

Я хватаю с обувницы телефон Барсега и все-таки звоню в скорую.

Барсег

Я резко распахиваю глаза, не могу понять, где нахожусь и как тут очутился.

За окном только-только светает, комната все еще в полумраке.

Это не просто комната, это больничная палата!

Точно…

Я ж в больнице.

Большая часть вчерашнего дня вычеркнута из памяти. Вот я сижу в кресле в собственной гостиной, пью с Ваганом виски, а потом провал. После помню только, как плакала мать, а врач объяснял, что у меня пошла аллергическая реакция на запрещенные препараты, коих в моем организме оказалась лошадиная доза.

Откуда бы им взяться? Я сроду их не принимал! Я против наркотиков в любом виде. Скорей всего, что-то подсыпали в клубе предыдущей ночью, других вариантов нет.

Меня накачали лекарствами по самые не балуй, превратили в натурального зомби.

Зато живой.

После воспоминаний о вчерашнем в горле как по команде начинает драть, першить, отчего-то зудит шея, лицо, болит желудок, который мне вчера хорошенько промыли. Самочувствие гаже некуда, в триста раз хуже, чем при большом бодуне, но… Но я хотя бы могу дышать, а это уже много. Я на собственном опыте убедился, насколько это может быть много.

Я дышу сладким-сладким кислородом, дышу свободно, с наслаждением.

За окном светает все больше.

Оглядываю небольшую больничную палату.

И замираю, уткнувшись взглядом в женскую фигуру, что сидит в кресле.

Она повернута ко мне спиной, но мне не нужно видеть ее лицо, чтобы понять, кто это. Даже на миг забываю, как дышать.

Ее длинные темные кудри спадают с плеча. Я отлично знаю, какие они на ощупь, почти чувствую кончиками пальцев их шелковистость.

Снежана.

Что, вашу мать, она здесь делает? Кто пустил? Как посмели?

Наверное, ныла, выпрашивала у родителей дозволения остаться в моей палате, а те пустили по доброте душевной. А меня спросить не вариант?

Я понимаю, что вчера был не в адеквате, уснул после всего, но это разве повод позволять ей остаться в моей палате?

Я задыхаюсь от негодования.

Я дико злой… Видеть ее не могу после всего, слышать не могу, дышать с ней одним воздухом.

Хочу рявкнуть что-то из разряда: «Что ты здесь делаешь? Пошла вон!»

Но не рявкаю.

Ведь если скажу ей нечто такое, она и вправду может уйти.

А я не хочу!

Да, такой я, сука, противоречивый. Видеть ее не могу, но и не желаю, чтобы уходила.

Близости хочу, чтобы села рядом, погладила руку.

Хочу взглянуть в ее глаза и хоть на секунду представить, что не творила она никаких блядских ужасов с другим мужиком.

Стараюсь на нее не смотреть, в то же время только и делаю, что кошусь в ее сторону.

За окном тем временем совсем светает, комната наполняется светом. И я замечаю в Снежане новые детали.

Она в бирюзовой кофте, такой же, в которой вчера была мать, когда навещала меня в палате.

Мать мало того что пустила ее, так еще и кофту дала, что ли? Бред!

И волосы не того оттенка… У Снежаны они, как молочный шоколад, а эти намного темнее, черные, как у матери.

Женщина поворачивается ко мне во сне, и я наконец убеждаюсь в своих догадках.

Ну конечно же, это мать.

Не Снежана.

Что бы ей тут делать?

А я идиот. Должно быть, после вчерашнего меня еще не отпустило, раз принял родную мать за невесту. Пусть со спины чуть похожи, обе стройные, но все же разные.

Почему это не Снежана?!

Я уже настроился, я уже…

Я так хочу ее видеть, что мне становится еще паршивее, чем до этого.

Неожиданно замечаю, как мать распахивает глаза.

– Мам, – зову ее.

– Что, мой сыночек? Мой хороший…

Она выглядит странно. Вроде улыбается мне, а глаза грустнее некуда, жалостливые.

Не удерживаюсь, задаю вопрос:

– Снежана приходила? Или хотя бы звонила?

– Нет, сыночек. – Ее улыбка увядает.

А у меня и подавно поводов для улыбок нет.

– Где мой телефон? – спрашиваю у мамы.

***

Барсег

Телефон мне приносят не сразу.

Отчего-то оказывается, что он у Вагана. Какого черта?

Брат приезжает в больницу вместе с отцом.

Они входят в палату.

Когда вижу Вагана, мне вдруг делается не по себе. В голове всплывают два коротких слова: «Давай, сдыхай!»

Слова, сказанные голосом брата. Точнее, хриплым шепотом, свистящим, пропитанным ненавистью. В памяти также мелькает картина – искренняя радость в глазах, нетерпение, и это сразу после того, как он пожелал мне сдохнуть.

Откуда это в моей голове? Отголоски глюков?

Скорей всего, так и есть, ведь большую часть прошлых суток я был не в адеквате, под действием неизвестных препаратов, потом опять же под действием лекарств, которые отправили меня в сон. Но отделаться от неприятного чувства не могу, а слова «Давай, сдыхай» так и лупят мозг.

Я не чувствую в себе достаточно сил, чтобы встать. Просто сажусь в кровати, приветствую родных, параллельно вглядываюсь в лицо брата.

– Ваган, как мой телефон оказался у тебя?

Он пожимает плечами, протягивает мне мобильный:

– Вот твой телефон, брат. Я в суматохе на автомате положил его себе в карман, а потом закрутилось. Забыл оставить его тебе, ты уж прости…

Я забираю телефон, кладу его на тумбу возле больничной койки, снова поворачиваюсь к Вагану.

Он смотрит на меня как обычно дружелюбно, при этом широко улыбается. Зубы у него белые-белые, такая улыбка а-ля рубаха парень. Но мне не хочется улыбнуться в ответ, наоборот – рука так и чешется дать ему в рожу.

Хочу прорычать: «Близко ко мне не подходи! Видеть тебя в своей жизни больше не желаю!»

Вот тебе и последствия глюков.

Не знаю почему, но я ему больше не верю. Совсем.

– Как ты, сынок? – спрашивает отец. – Лучше?

Мне намного лучше, да.

Я киваю, а потом снова устремляю взгляд на Вагана, который продолжает улыбаться.

– Скажи, брат, в твоем клубе посетителям часто подкидывают наркоту?