Как приручить дракона (СИ) - Капба Евгений Адгурович - Страница 1

Посвящается всем моим киборгам, тиграм и индейцам. Особенно — из 8 «Б» и 11 класса.

Автор настаиват: все, описанное в этой истории — выдумка, фантастика, и никакого отношения к реально существующим или существовавшим учебным заведениям и жившим или живущим людям не имеет. Все совпадения случайны, все персонажи — вымышлены.

Единственный способ избавиться от Дракона — это иметь своего собственного.

х/ф «Убить дракона»

Они пришли ко мне — полным составом. Мой одиннадцатый «бэ» класс, мои ребятки. Красивые, совсем взрослые девочки. Широкоплечие, высокие, мужественные мальчики. Палата интенсивной терапии стала очень тесной, шумной — но это было хорошо. Если бы я умел плакать — я бы плакал от радости, потому что чувствовал почти абсолютное счастье. Почему почти?

Потому что помирать — это скверная штука, как ни крути.

— Серафимыч, не раскисайте, ну пожалуйста! — у Ленки Филипцовой глаза уже были на мокром месте. — Не сдавайтесь! Вот вас и в РНПЦ перевели, тут такие врачи — ух! Они что-то придумают! Не сдавайтесь, ладно?

Филипцова — очень красивая девочка, настоящая белорусочка: сероглазая, с пшеничными длинными локонами, стройная и ладненькая. Олимпиадница по химии. В этом году взяла место на республике и должна была пройти в медицинский без экзаменов. Таким девочкам нельзя плакать, от этого погода портится.

Я криво улыбнулся и показал Филипцовой большой палец. Получилось не очень бодро. Не так, как должно было получиться у молодого мужчины тридцати пяти лет, который всю жизнь занимался спортом, не курил, почти не пил и только и делал, что «не раскисал». Я держался как положено, очень неплохо держался все эти три года. Держался по большей части из-за них, из-за моего одиннадцатого «бэ»!

— Серафимыч! — Светик, Святослав Шкандратов, первый хулиган, борец за правду и отличный парень раздвинул своими широкими плечами одноклассников, глянул на меня голубоглазо и юношеским баском проговорил: — Я поступил. На бюджет! В политехнический. Мы все поступили, даже Четвертинка! Четвертинка русский на шестьдесят баллов сдал, представляете?

— Я на машиниста пойду, — тихо сказал невысокий Рома Четвертной. — Мне баллов хватит. Спасибо за аттестат, Серафимыч. Если б не вы…

Я погрозил ему пальцем. Ну да, я у них вел четыре предмета: географию, обществоведение, всемирную историю и историю Беларуси. Отметки у Ромы там получились порядочные, и при этом вполне заслуженные. Он здорово подтянулся за последние три года. Да и вообще, как говорят белорусы — «вылюднел».

Четвертной-Четвертинка был из неблагополучной семьи, у него батя сидел за убийство. Когда я пришел к ним домой в первый раз (в пятом классе, когда меня только назначили классным руководителем), то одурел: вместо пола там оказалась земля, просто — голая земля, а вместо обоев — бревна с торчащей из стыков стекловатой. В двадцать первом веке. В социальном, почти европейском государстве.

Когда я приходил к Роме в последний раз года два назад, пол там имелся, дощатый, лакированный. И вместо стекловаты и бревен на стенах благоухала аккуратная вагонка. Его мать вышла замуж второй раз, за хорошего дядьку из лесхоза. И Рома, который по отцу был Непрядвин, с отчимом крепко сдружился и в четырнадцать, во время оформления паспорта, даже взял его фамилию — Четвертной. Конечно, пацаны засыпали его приколами про мелкий рост, и фамилия мигом трансформировалась в прозвище, но Четвертинка — это гораздо менее обидно, чем Рома-Бич, уж поверьте.

— Мы вам будем в «телегу» писать, да? Сделаем общий чат! Может, вы говорить сейчас и не можете, но писать-то — да? Я вам видео сниму, как устроилась в Витебске, что там за город… Мы все снимем! Вы, главное, не сдавайтесь, кто ж мелких учить будет? Ивановна? — Филипцова обрадовалась такой своей придумке и обернулась к подружкам за поддержкой. И те закивали, некоторые не очень уверенно. — Конечно, пишите, свои мысли пишите, все, что угодно. Что у вас тут происходит, какие соседи… Вы очень интересно рассказываете и пишете тоже интересно, мы все будем читать! Да?

— Да, да… — вразнобой согласились ребятки.

Да, да. У них впереди — новая жизнь. Универ или технарь, общага или съемная квартира. Кипиш и дурдом, полная голова новых впечатлений, эмоций, идей, мест и людей. Уж я-то знаю! Кажется, мы неплохо поработали эти шесть лет, и я их подготовил ко всему этому так хорошо, как только смог. А теперь — не собираюсь им мешать. Пусть летят, орлята!

А вот они — собираются. Они точно собираются помешать мне помереть тут, на этой больничной койке. Хотят, чтобы я держался, эти замечательные мальчики и девочки, юноши и девушки. Выпускники! Завтрашние студенты, цвет и гордость, да что там — то самое наше будущее.

— Ивановна понаучивает! — прогудел кто-то.

Я усмехнулся, ребятки разулыбались. Ивановна работала у нас в школе второй историчкой и бесила меня не меньше, чем детей. Ну, знаете, вот это: «Открываем учебники на сорок четвертой странице и письменно отвечаем на вопросы в конце параграфа! Звонок для учителя! Я не могу по истории поставить тебе восемь, если по математике — пять! А голову ты дома не забыл? » Педагогическая мерзость, как она есть. Из тех, что ругают школьников за пирсинг, а сами раскрашивают волосы в три цвета сразу и наносят боевую раскраску на лицо в стиле недоспавшего енота-полоскуна. Бог с ней, с Ивановной.

Тут штука была в другом — ребятки пытались помешать мне помереть уже во второй раз.

Если быть честным — они мешали мне помереть все последние два, а то и три года — это точно. С самой этой дерьмовой пандемии. Тогда меня знатно накрыло… Тогда многих накрыло. Двустороннее воспаление легких, миокардит и прочие сопутствующие радости типа дисфункции вегетативной нервной системы. Верите, нет — мои мальчики и девочки тогда собрались всем своим восьмиклашечьим табором под окнами инфекционки и песни пели, которые мы вместе учили на турслете. Например — «Катюшу», а еще — «Группу крови» и другое всякое. Я тогда впервые за неделю с кровати встал и к окну подошел. На морально-волевых. А еще через месяц — выписался. А кто у них экзамены после девятого примет по истории Беларуси? Ивановна, что ли?

Не бывает таких детей? Молодежь нынче пошла с гнильцой? Идите в задницу, это я вам как учитель года Республики Беларусь говорю, педагог с высшей категорией и кандидат исторических наук! Вот они, тут. Мой одиннадцатый «бэ». И сейчас они уже вряд ли мне помешают помереть. Потому что два таких простеньких термина — «постковидный синдром» и «обострение наследственных хронических заболеваний» — иногда обозначают дерьмо, которое разгрести невозможно. Ни на морально-волевых, ни при помощи «ух каких врачей» из РНПЦ. Особенно если это дерьмо называется наследственная невральная амиотрофия Шарко-Мари-Тута, в запущенной стадии.

— Ну, все, достаточно! — раздался голос медсестры из коридора. — Ребята, вам пора. Пациенту нужен покой!

Какой покой-то? Вечный, что ли? Какие глупости она несет… Но им и вправду было пора.

Ребята уходили один за другим, прощались. Последним ушел Светик:

— Серафимыч, ты им всем там покажи, а? Ты не сдавайся! Ты классно держался, я тебе отвечаю! — сказал он сдавленным голосом и скрипнул зубами.

Это, пожалуй, было уже слишком. Даже для такого прожженного препода, как я. Потому — я сложил пальцы в рокерскую козу, насколько можно более лихо отсалютовал и подмигнул Шкандратову, и быстрее отвернулся, настолько, насколько позволяли трубки, которые торчали у меня изо всех приличных и неприличных мест.

— Соня, пульс! — вдруг раздался встревоженный голос, и вокруг меня забегали медики.

Носились тут со мной, как с писаной торбой, если честно. С одной стороны — льстило, мол, ценят. У Новосёлова из девятого «А» мама главврачом нашей райбольницы работала, вот — пристроили в областной центр. Получается, финансового капитала я не нажил, зато социального — выше крыши. Теперь — пользуюсь. А с другой стороны — дали бы уже помереть, что ли? Хотя страшно, очень страшно. И обидно, если честно.