Гулящие люди - Чапыгин Алексей Павлович - Страница 42
- Предыдущая
- 42/173
- Следующая
– Вот, господине капитан и все товарыщи, лаетца, не идет… гляньте брюхо… вспороть ему, пуд сала мочно вынуть…
– Бедные мы коломничи! Куда волокут? Пошто? Кому учинил зло? Не вем!…
Солдаты шумели, присвистывали, рейтар крикнул:
– Гей, тихо, судить будем! В избе примолкли:
– Торговой?
– Торгую мало… – посадский, сняв треух, поклонился.
– Сколь имеешь торговли?
– Было три ларя на торгу – ныне один…
– В день от него прибытку сколь?
– Купят мало… вас, солдатов, народ бежит…
– Пущай! Сколь давать будешь на день государевым служилым людям?
– Век такой налоги не знал и дать што не ведаю!
– От седни ведай! Три гривны день.
– То много… мал торг!
– Давай две!
– Мало торгую… много так!
Дуло пистолета зловеще и медленно подымается. Посадский втягивает голову в воротник кошули и приседает.
– Гей, товарыщи, пущай он даст клятьбу! Солдаты кидаются к посадскому, волокут ко кресту.
– Будь сговорной или смерть у порога! – тихим голосом советуют.
Оробевший посадский с трудом различает крест на столбе – у него рябит в глазах.
– Клянусь святым крестом, что ежедень буду исправно платить служилым людям…
– Две гривны! – кричит рейтар, с треском взводя кремневый курок пистолета.
– Две гривны! Клянусь… – почти шепотом от страха говорит посадский.
– Клади задаток и будешь безопасен!
Посадский, держа шапку в зубах, идет к столу и из пазухи вынимает кису, платит вперед за неделю.
Рейтар макает перо в чернильницу, пишет для виду, спрашивает:
– Имя твое?
– Тинюгин… Петр Федоров сын…
– Шмудилов! Читай торговану отпуст.
Бойкий солдат с вороватыми пьяными глазами хватает с налоя тетрадь, читает звонко по-церковному: «Ныне отпущаеши с печи мене, раба своего пузанку… еще на кабак по вино и по мед и по пиво по глаголу вашему с миром!… Яко видеста очи мои тамо много пиющих и пияных…»
Посадский, вынув из зубов шапку, не надевая ее, крестится, подходя к дверям.
– Солдаты, проводите безопасно торгового к десятскому слободы… – приказывает громко черный немчин.
Посадский исчезает в сенях.
Спустя мало с хохотом солдат и бабьим визгом в избу втащили толстую, приземистую бабу. Она в сапогах мужских, в полушубке, поволоченном рыжим сукном, поверх полушубка теплый плат с кистями до пояса.
– Во, браты, Кутафья, уловил-таки – взопрел да приволок… – кричал тощий датошный солдат в сером тягиляе стеганом и в лаптях.
– Хто такова?
– А наша хозяйка, где мы во двор господином маёром ставлены.
– Чем перед тобой повинна?
– Да завсе лает нас, солдатов, скаредно, родню мужню зовет на нас – сбить со двора штоб…
– А ты тут у чего есть, коли она всех лает?
– Рухло мое кое в огонь шибла, особно лает меня…
– Што платишь за бесчестье солдату?
– А нету у меня ничего! А и было бы, то такому возгряку – шиш!
– Язык у тебя колючий – вот стрелю! Башка полетит за порог! – грозит рейтар, берясь за пистолет.
Баба пугается:
– О, не стрели, отпусти душу на покаяние…
– Деньги есть заплатить рухло, кое пожгла?!
– Нету ни пулы, да лжет он, возгряк!
– Ты што получить хошь?
– Она, товарыщи, Кутафья, заплатить может!
– Чем? – спрашивает черный немчин.
– Сами, товарищи, сведомы – чем, коли денег нету – в подклет со мной, а там получу…
– Было бы с кем иттить! Ни кожи, ни рожи – я, чай, мужняя…
Рейтар молча подымает пистолет.
Баба кланяется, вязаными рукавицами закрывает лицо.
– Ой, отпусти душу!
– Не убудет тебя – поди в подклет, а то и на неделю запрем!
– Ну, ты, бес лапотной, пойдем коли… терплю страх смертный.
Солдат с бабой уходят в подклет, где за сломанной переборкой клетей много. Мало спустя выходят, баба отряхивает полы полушубка.
– Кланяйся судьям! – советует солдат.
Баба кланяется, особенно низко тому, кто кажется ей главным, тому, кой с грудей до пупа закован в броню, и пистоли у него под рукой.
– Простите, только пущай, коли замест мужа стал да от дому уволок, проведет в обрат – наш он, постоялец…
– Его воля – пущай!
По двору бабу провожает много солдат, зубоскалят:
– Мерой-то сошлись?
– У, беси, вам кое дело? – смело огрызается баба. Солдат уводит ее за ворота, остальные, придя к огню, где играют в карты, говорят:
– Нешто отбить у его бабу? Сабли нет, един лишь пистоль…
– Со своим бой маёр строго судит!
– Жаль… баба-т ядреная!
Меж тем на Съезжую волокут попа.
– Поди, батько, поди, ругу платят…
– Наг, яко Адам в раю… глаголал, не имут веры – тянут… Поп в черной однорядке, видимо, чужой. Солдат, который приволок попа на Съезжую, смущенно говорил:
– На улице тма! Волок – чаял, с молебна поспешает…
– Сними с него скуфью! – говорит рейтар, отодвигая пистолет. – Попа бесчестить добро, да камилавку не топтать ногами… на то есть «Уложение государево».
С волос попа, спутанных и грязных, солдат снимает скуфью, кладет на стол.
– И скуфья драна! – говорит он.
– Пущай у креста клятьбу даст, что дать может, – говорит рейтар.
Попа подвели к налою:
– Клянись, што имешь!
Поп, поклонясь кресту, помотал рукой:
– Клянусь честным крестом, что наг, яко Адам, и гол, как Ной пред сынами своими!…
– Шмудилов, чти отпуст.
Солдат начинает тараторить с тетради. Поп звучно высморкался в кулак, очистив нос, сказал:
– Так это же наше московско, со Спасского крестца! – Громче и грамотнее солдата на память начал басить церковно: – «Что ти принесем, веселая корчмо? Каждый человек различны дары тебе приносит со усердием сердца своего: поп и дьякон – скуфьи и шапки, однорядки и служебники… чернцы – манатьи, рясы, клобуки и свитки и вся вещи келейные… Служилые люди хребтом своим на печи служат, князе и бояре и воеводы за меду место величаются… Пушкари и солдаты тоску на себя купили – пухнут, на печи лежа, сабельники саблю себе на шею готовят… тати и разбойницы…»
Солдат Шмудилов прекратил славословие кабаку, извернувшись, закинул подол однорядки попу на голову. Под рубищем обнажилось грязное тело, зад, замаранный навозом и сажей.
Рейтар ударил дулом пистолета по столу:
– Пошто горян волочите?! Вон попа!
Попа быстро вытолкали из Съезжей, так же быстро кто-то сунул ему на голову скуфью.
Черный немчин за столом встал, поднял со скамьи шубу, накинул на плечи, сказал рейтару:
– Товарыщ, справляйся один – выйду я…
– Иди, господине…
Черный вышел во двор. Вслед за ним, крадучись по стене, шмыгнул солдат от креста Шмудилов. Черный немчин вспомнил Сеньку:
– Ужели здесь не будет? Должен прийти в избу… Солдаты у огня забавлялись кто как мог – иные курили трубки, иные балагурили, пили водку, а которые азартны, те играли в карты.
Черный немчин придвинулся к огню, сел, сказал громко:
– Эй, солдаты, хотите ли знать, как едят бояре? Как кушаете вы – говорить не буду.
– Еще бы! Сказывай про бояр… чуем.
– Солдатцка ёжа знамая…
– Хлеб, вода, то и солдатцка еда!
Черный немчин вытащил из кармана шубы длинный лист, мелко исписанный.
– А ну, чти, как едят бояры?
– Слышьте все!
– Чти, чуем!
– Вот, солдаты, как по приказу царя кормят иноземных послов!
«На приезде послов по памяти из Посольского приказу от великого государя отпущено:
С сытного двора[155] вина двойного пять ведр.
Вина доброго дворянского – романеи, олкану – по пять ведр.
Медов – малинового, вишневого по три ведра…»
– Стой, черный немчин, человекам-то скольким?
– Двум!
– Да што ты?!
– Не лжешь?!
– Выписка подлинная из дворцовых приказов – печать зрите – печать дьяка Ивана Степанова.
– Верим, чти дальше!
– «Патошного меду с гвоздикой и патошного другого десять ведр!
Двадцать ведр цыжоного…
155
С сытного двора… С кормового двора… С хлебенного… – Дворы, занимавшиеся изготовлением яств, напитков и хлеба для царского двора и рассылкой или выдачей их тем, кому полагалось кормовое содержание от двора.
- Предыдущая
- 42/173
- Следующая
