Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока - Кушнир Александр - Страница 59

Геннадий Зюганов (оторвав взгляд от пола и едва ли не рыча от солидности, с важным видом): Никого не заставят плясать, все будут нормально работать!

И неважно, что у передачи «Курёхин берет интервью у Зюганова» был космически высокий рейтинг. И, наверное, не очень важно, что этот телеэфир впоследствии неоднократно демонстрировался на спецкурсах журфака ЛГУ или Николаем Сванидзе в рамках его лекций из цикла «Журналистика глазами журналиста».

Важно другое. Перезагрузка мозгов Капитана была завершена. Возможно, именно в тот день Маэстро почуял «масштабы содеянного». Возможно, начиная с этого телеинтервью Сергей Анатольевич Курёхин оказался по самую макушку погружен в политику.

Он воочию увидел, что тема будущих выборов теперь выглядит более актуально и крупномасштабно, чем карьера пианиста или кинокомпозитора. Теперь это заполняло целиком его мысли и все его разговоры. Приходя на звукозаписывающие сессии, Капитан сносил музыкантам крышу беседами о политической ситуации в стране.

«Кончай канатики дергать, — сказал как-то Маэстро гитаристу Славе Курашову. — Пойдем лучше сидеть в Думе, будем дела делать».

Музыканты, давно привыкшие к курёхинскому эпатажу и чудачествам, не могли догадаться, насколько серьезно Капитан общается с ними. Они записывали последние штрихи к «Детскому альбому», не подозревая, что перед ними в студии находится не просто композитор или идеолог «Поп-механики», а совершенно новый человек.

«“Детский альбом” — это ключ к позднему Курёхину, которому уже не хотелось быть музыкантом, — считает Сергей Жариков. — Он хотел быть человеком без всякого пафоса и амбиций. Он хотел конструировать собственную реальность, которую выдавал бы человечеству в качестве некоего артефакта. В альбомном дискурсе для Сергея это была некая новая модель жизни, рождения и смерти... Именно создание новой реальности, потому что рок-музыка к этому моменту для него окончательно умерла».

Содержательная свобода

Перестроечный оптимизм успешно рассеялся, и на смену ему пришли настроения полнейшей эсхатологической безысходности. Затем рок-тусовка насытилась мраком и медленно потянулась в ночные клубы — ломать суставы в ритмах рейва. Сергей Гурьев, «Ветер и увядание»

Первая половина 1990-х представляла собой удивительную эпоху, когда власть и остатки цивилизации буквально валялись под ногами. Как писал Клим Колосов, «выстрелы танков в октябре 1993-го смотрелись скорее как явление стихии, а не как ужас и убийства». Это был период дебатов и реформ, очередей в магазины, студенческих волнений и надежд на лучшую жизнь. Возникавшие, как грибы после дождя, новые политические партии жили активной жизнью и, как говаривал Мао, уже «открывали огонь по штабам». Страна взорвалась митингами, новыми пассионариями и революционерами. Многим тогда казалось, что будущее за «людьми длинной воли», которые во имя реализации своих идей были готовы на всё. И подобные личности не могли не вызвать интереса у впечатлительного Курёхина.

«Капитан всё новое воспринимал с огромным, мальчишеским восторгом, — вспоминает композитор Андрей Сигле. — Как-то мы ехали в метро, и он, не обращая внимания на людей вокруг, с убеждением говорил мне: «Музыка и кино — это полная ерунда! Самое настоящее шоу — это политика! Там всё, что есть в музыке, можно умножить на десять». И воспринимал это как огромное шоу — с другими возможностями, другими деньгами и другой аудиторией. У меня появилось ощущение, что человек наконец-то попал в свою историю, в свою колею. И всё, что было до этого, — лишь разминка, и сейчас он развернется. Я понял, что эта идея захватила его целиком».

В то время на политической арене Курёхина в первую очередь интересовала одиозная фигура Владимира Жириновского, поскольку имиджмейкером у лидера ЛДПР служил давний приятель Капитана и идеолог группы «ДК» Сергей Жариков.

В новые времена Жариков позабыл о русском роке, как о страшном сне. Теперь он развернул знамена общественной деятельности: заигрывал с обществом «Память», писал провокационные статьи, возглавлял газету «Сокол Жириновского», а также разрабатывал общественный имидж Владимира Вольфовича.

Жариков придумывал нетривиальные акции вроде появления танка с Жириновским на Кузнецком мосту и хлесткие слоганы из серии «Моя мать русская, а отец — юрист», которые перепечатывались миллионными тиражами. Для Капитана это была идеальная модель жизни творческого человека — конструировать вокруг себя альтернативную реальность и создавать в обществе магнитные бури.

Наблюдая за подвигами Жарикова, Сергей Анатольевич отчетливо осознал, что вокруг происходят события, более актуальные по воздействию на сознание людей, чем, скажем, фортепианные концерты. И, судя по всему, для него настало время искать новые источники вдохновения. И тут Капитан знакомится с писателем Эдуардом Лимоновым.

«Как-то раз, выпивая в «Маяке», мы с Сергеем оказались за одним столом с Лимоновым, — рассказывает кинорежиссер Дмитрий Месхиев. — Вначале была колючая атмосфера, но затем словно тумблер переключился. Начались разговоры о философии и литературе, и я увидел горящие глаза Курёхина. Он этими темами всегда очень интересовался».

К тому моменту Лимонов вместе с философом Александром Дугиным разочаровался в патриотической оппозиции и зарегистрировал Национал-большевистскую партию, которая сразу же стала участвовать в митингах и пугать обывателей провокационными заявлениями. В ранних выпусках их газеты «Лимонка», реальный тираж которой быстро вырос от полутора до трех, а потом и до пяти тысяч экземпляров, жизнеописания Че Гевары и Муссолини соседствовали с дадаистскими коллажами, а цитаты из Гитлера — с манифестами «Красных бригад».

Призвав под свои знамена идеолога сибирского панк-движения Егора Летова, лидеры НБП за короткий срок провели несколько нашумевших брифингов и пресс-конференций. Они поддерживали акции «Русского прорыва», выступали против либеральной экономики и демократии, ратовали за революцию в культуре, эстетике и политике.

«Политика — это пластилин, во всяком случае, ее внешние формы, — заявлял во время этих акций лидер «Гражданской обороны». — Самое главное — наш внутренний вектор. Раньше это были антитоталитаризм и антисоветизм, а сейчас это антидемократия. Это война против Системы с большой буквы».

«Я уверен, что мы придем к власти, — вещал, глядя в телекамеры, Александр Гельевич Дугин. — Не обязательно мы, но люди, аналогичные нам. И движения, и силы, аналогичные нам».

Познакомившись с Дугиным, Курёхин увидел в деятельности национал-большевиков не только высокий тонус, но и реальную готовность людей бороться до победного конца. В московском штабе НБП — подвальном бункере на Фрунзенской — Сергей столкнулся не только с кружком единомышленников, но с организацией, настроенной вербовать новых членов и активно воздействовать на умы сограждан. Через листовки, митинги, пресс-конференции, через печатные органы.

«Я почувствовал среду, которая духовно мне очень близка, — говорил позднее Капитан. — Почувствовал среду, которая мне интересна и реально жизненна».

И если Лимонов в глазах Курёхина выглядел как талантливый писатель и революционер, воспитанный на нью-йоркском панк-роке и итальянских футуристах, то Дугин открывал Капитану новые вселенные, никем доселе не запеленгованные. Александр Гельевич был полиглотом, который читал в оригинале новейшие философские исследования, издавал евразийский журнал «Элементы» и, казалось, знал такие вещи, о которых дотошный книгочей Курёхин даже не слыхивал.

«Сергей был просто очарован Дугиным, — вспоминает Настя Курёхина. — Наконец-то он нашел человека, равного себе по интеллекту. Они подолгу гуляли, и для Сергея это был новый этап по ощущениям».

Для обладавшего энциклопедическими познаниями Курёхина философ Дугин, который последовательно интересовался геополитикой, историей религии, метафизикой, традиционализмом, постмодерном и антизападничеством, представлял, как минимум, научно-исследовательский, а то и — берем выше — практический интерес. И в считанные дни провозглашенные Дугиным и Лимоновым постулаты «содержательной свободы» накрыли Капитана с головой.