Сонник Инверсанта - Щупов Андрей Олегович - Страница 45

• Предыдущая
• 45/96
• Следующая

Я бреду дальше, и мимо меня вразнобой шагает колонна больных. Как всегда их конвоирует дюжий санитар Миша. Больных он, конечно же, отловил в туалетах, – в пульманологическом все больные – злостные куряки, за что и гоняют их лишний раз на процедуры. У больных в руках скляночки – в левой с мочой, в правой – с плевками. Все это надо отнести в лабораторию к Антонине, плечистой медсестре, заведующей химлабораторией. Как следует покопавшись в прошлом медсестры, можно обнаружить несколько факультетов медучилища, скоротечный роман с завкафедрой и тройку не самых удачных абортов. Разумеется, все это только добавляет стервозности в ее без того не ангельский характер. Все мы знаем, что Антонина не любит детей и ненавидит завсегдатаев больниц. Без своевременной же сдачи анализов, по ее мнению, жизнь на земле была бы попросту невозможна. Антонина считает, что люди просто обязаны знать, какое множество вирусов и одноклеточных паразитов атакует их ежедневно. Кто не знает, тот враг, и незнание автоматически заносится в графу предательства. Поэтому конвоир Миша с особенной внимательностью следит, чтобы никто ничего не перепутал. С этими треклятыми анализами больные вечно норовят подгадить Антонине. То меняются посудой с более здоровыми, то разбавляют содержимое склянок водопроводной водой. Последней, кстати, заведует Толик-Маркиз. Он тоже больной, но знает секреты водопроводов и потому находится в нашем заведении на особом положении. Вода в больнице регулярно пропадает, и с той же регулярностью всполошенная медсестра Антонина прибегает в нашу палату за Толиком. С пониманием важности происходящего он неспешно и сосредоточенно поднимается с постели, шумно сморкается в платок и собирается в путь. Его торопят, похлопывают по спине, но он невозмутим. И столь же невозмутимым возвращается вскоре обратно в палату.

– Ну что, Толян, наладил?

– А як же!… – морщинистое лицо его строго. – Подшипники в насосе совсем ни к черту. Щас там фанерку подложил, полиэтиленом обмотнул. Денек-другой, глядишь, продержится. Так что пейте, шакалы, радуйтесь…

И мы пьем, фыркаем и отдуваемся. Словно верблюды, запасаясь водой впрок…

Пропустив колонну мимо, я возобновляю путь. Эта часть коридора напоминает западню. Глухой аппендикс, чаще всего погруженный в душную мглу. Мне слышится чье-то сдавленное рыдание. Тихонько крадусь к приоткрытой двери, осторожно заглядываю.

Бледный иссохший мужчина лежит на койке лицом вверх и бурно всхлипывает. Слезы сочатся через уголки глаз и, стекая, смачивают на висках реденькие волосенки.

– Господи! – говорит он вслух. – До чего же хочется! Хотя бы раз. Один только раз! Чтобы высоко-высоко над землей… Ну, почему? Почему это невозможно?!…

Мужчина смотрит на свои тонкие почти прозрачные пальцы и садится. Сомкнув руки ладонями, сует их между колен и неловко горбится.

Стараясь не шуметь, я отступаю в сторону. Мужчину я знаю. Это Гена-пилот. На ночь, надеясь доказать себе и людям, что тело его все-таки временами летает во сне, он привязывает себя ниткой к кровати. Чаще всего нитка остается целой, но порой больница сотрясается от его радостных воплей. Видно, кто-то из сочувствующих перекусывает ночью нитку. И тот же Гена-пилот не устает рассказывать про открытие, за которое его, собственно, и упекли в психушку. Открытие же заключается в том, что мы, оказывается, давно уже проживаем на матушке-луне. Именно сюда человечество переселило лучших из лучших своих питомцев, пытаясь спасти генофонд от разразившейся атомной катастрофы. Интернет сыграл с людьми в свою последнюю игру, – взломав файлы стратегических центров и веером рассыпав ракеты по планете. Америка ударила по Корее, Корея по Китаю, а уж последний, разобидевшись, долбанул разом по всему миру. Внесли свою лепту и террористы, задавшиеся целью добить последних из уцелевших. Но два миллиона людей все же спаслись – в том числе и гений, который объединил беженцев, воссоздав на Луне привычную жизнь землян. С тех пор Луна стала прозываться Землей, а воронки от ядерных взрывов на земной поверхности переименовали в лунные кратеры. Правда, из-за усилившейся гравитации жить стало намного тяжелее, но и тут нашелся выход. Возросшую гравитацию этот гений причислил к разновидности стресса, и жизнь в колонии потекла своим чередом. Время от времени, кто-нибудь натыкался на запретные архивы или умудрялся разглядеть в телескоп уцелевшие «лунные строения», но таковых быстренько стреноживали. И не зря новоиспеченные американцы так рвались высадить свой десант на Луне первыми. Плевать им было на приоритет, именно на их континенте осталось самое большое количество артефактов прошлой жизни. Вооружившись лопатами и молотками, астронавты в два захода переломали все, что не удалось уничтожить водородным боеголовкам. После этого соревнование за «Луну» прекратилось само собой, а внимание особо любознательных поспешили переключить на никому не нужный Марс.

– Дорогу! Дорогу, я сказал!…

Я с испугом оборачиваюсь. Это с опустевшими склянками колонна марширует обратно. Видимо, анализы успешно сданы. Теперь харчки с капельками мочи будет бдительно созерцать в свой микроскоп Антонина. Глаза у нее острые, и даже в таких скромных дозах она умудряется разглядеть степень подлого мужского начала. Позднее все особо отмеченные будут вызваны в ее кабинет для усиленных физиопроцедур. К слову сказать, процедуры и впрямь нелегкие, поскольку возвращающиеся редко делятся впечатлениями и все без исключений начинают избегать вездесущую Антонину.

Я снова вспоминаю, что я господин Кандидат-Консул, и снисходительно протягиваю санитару Мише руку. Он брезгливо ее пожимает. Этот парень колотил меня здесь уже раза четыре, но я не злопамятный, и ему это нравится. Многие после экзекуций кидались на него с табуретками, вилками и ножницами, я же использовал честный бокс. Он тоже был в прошлом боксером и, видимо, разглядел во мне собрата.

В тумбочке, поблескивая сквозь щелку настороженным глазом, сидит дедок Филя. Он знает все и про всех, но чтобы это не вызывало подозрения, выдает себя за хироманта. Слепо глядя в людские ладони, он бубнит то, что знает безо всяких линий. Оттого и прячется сейчас в тумбочке. На то есть серьезная причина. По больнице бродит Кудряш – парень, которому дедок пообещал смерть в конце этой недели. Кудряш с предсказанием в корне не согласен. Он здоров, как бык, любит женщин, и анализы у него вполне замечательные. Он отчаянно не хочет умирать и мечтает выбить хироманту последние зубы. Щель тумбочки делается шире, дедок Филя тихонько высовывает нос и спрашивает:

– Иде он?

Я добросовестно озираюсь, но Кудряша пока не видать, о чем я и докладываю всеведущему Филе.

– Там, на тумбочке, кефирчик вроде стоял. Ты бы чичас мне сунул, а я бы сглонул маненько. А то совсем уж невмоготу…

Я беру бутылку, из которой кто-то уже успел отпить половину, и переправляю старику.

– Держи, Филимон!…

Дверца захлопывается, я слышу жадные глотки. На этом моя дежурная прогулка завершена. Напоследок я заглядываю в апартаменты главврача Колыванова, одного из командиров нашего заведения. Несмотря на теплое время, он сидит в пальто и шапке-ушанке. Он не сумасшедший, он просто хитрый. И уже не раз объяснял нам, что маскарад предназначен исключительно для пришлых. Для тех, что вечно пытается сплавить своих предков в желтый дом. Встречая таковых, главврач тут же вскакивает и объясняет, что времени нет, что он должен немедленно ехать в Ставку здравоохранения. Пальто и шапка обычно срабатывают должным образом, и непрошенные визитеры в смущении ретируются.

Внимательно глядя в глаза главврачу и взявшись рукой за шею, я энергично притопываю ногой, быстро проговариваю:

– Чока!

– Чока, – вздыхает он. – Как самочувствие господин Кандидат-Консул?

– Вы хотите стать Визирем здравоохранения? – отзываюсь я вопросом на вопрос.

– Хотеть-то хочу, только кто же меня назначит?

– А вы не догадывайтесь? – я тычу себя в грудь.

• Предыдущая
• 45/96
• Следующая