Сонник Инверсанта - Щупов Андрей Олегович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/96
• Следующая

– Вашество… Светлость ваша!… Не на нас нужно спрашивать, – на них. Был, на-ко, приказ. Категорически бдить. Опека первой категории второго лица…

Худосочный уже стоял рядом. В той же самой позе – ноги вместе, руки по швам. Бледный вид его говорил о том, что он тоже растерян.

Подхватив с земли пистолет, я попятился.

– Чтобы я вас больше не видел! – голос мой дрожал. – Еще раз сунетесь, буду стрелять. Ясно?!

Головенка светленького часто затряслась. Худосочный неуверенно моргнул. Впрочем, в долгие переговоры я вступать не собирался. Двое против одного – тоже неважный расклад, и потому, бегом одолев двор, я спешно пересек улицу и только там вновь перешел на шаг. Пистолет я спрятал в брючный карман, но руку старался держать поблизости. Все равно как киношный ковбой. Увы, мера предосторожности оказалась не лишней. Я прошагал, наверное, квартала два, когда заслышал за спиной визг покрышек. Стремительно обернувшись, узрел мчащийся в потоке машин микроавтобус. Подобно змее он выписывал синусоиды, обходя соседей справа и слева. Признаков, однозначно указывающих на то, что он едет за мной, разумеется, не было, но этот мир принялся кусать меня с первых секунд знакомства, и потому ничего хорошего от него я не ждал и сейчас.

Заставив шарахнуться в сторону грузную даму, я кенгуриными прыжками метнулся вперед. Гул мотора за спиной сразу стал громче.

– Врешь, не возьмешь!… – достигнув перекрестка, я тут же повернул за угол. Худшие мои опасения подтвердились. Чертов автобус в точности повторял мои маневры, и называть это мирной слежкой было уже нельзя.

Громко вскрикнул какой-то мужчина. По его согнувшейся крючком фигуре я сообразил, что должно произойти дальше. Уже в падении на тротуар обернулся, рассмотрев, что через распахнутые дверцы автобуса двое незнакомцев целят в меня из автоматов. А в следующую секунду улицу наполнил грохот очередей. Я не видел, куда бьют пули, да это было и не просто в моем положении, но посвистывало где-то совсем рядом.

Укрывшись за бетонной бровкой, я продолжал перекатываться с места на место, лавируя таким образом, чтобы между стрелками и мною постоянно оказывался ствол какого-нибудь дерева. По счастью, последних здесь росло неимоверное количество.

В какой-то миг в руке моей очутился пистолет. Со всех сил я дернул спуск, но стрелять эта пукалка даже не подумала. Вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Совсем как во сне, когда нужно бежать, а ноги сами собой отнимаются, прилипая к тротуару, подламываясь в коленках.

По счастью, я все-таки сумел вспомнить о предохранителе, и, приведя технику в боевое состояние, наконец-то ответил своим охотникам беглым огнем. Стрелял из пистолета я третий раз в жизни и все-таки был уверен, что все мои пули угодили в проклятый автобус. Мишень, как ни крути, была не маленькой. И наверняка подобного отпора они не ожидали. Возможно, ответная стрельба не повергла их в панику, но все-таки в определенной степени отпугнула.

Вновь заскрежетав покрышками, автобус на предельной скорости рванул с места. В запале я пальнул вдогонку. Незнакомый пистолетик послушно дрогнул в руке. Свое дело он знал отлично и ни о каком саботаже больше не помышлял.

Спрятав оружие в карман, я возбужденно огляделся. Люди, что не успели убежать, поднимались с асфальта, испуганно отряхивались. Кажется, пострадавших не было. Заикаясь и бормоча неясное, ко мне семенящим шагом приближался юноша в очках. В протянутых руках он держал мой дипломат.

– Ваше… Тут вот нате… – он явственно трусил.

– Да, да… Спасибо! – я кивком поблагодарил юношу. Он тоже кивнул, но столь медлительно, будто не кивал, а кланялся. Впрочем, мне могло и почудиться. Кроме того, нюансы хорошо обдумывать на привале. Мой же привал еще не наступил.

Часто оглядываясь, я зашагал, спеша покинуть роковую улицу. Места были чужие, но знакомые (хорошая фраза, верно?), а потому, уверенно обогнув каменного Бажова, я пролез сквозь отверстие в чугунной ограде и углубился в аллеи городского парка.

Сначала я даже не понял, что он делает. Опираясь о древесный ствол, человек пытался присесть и каким-то вычурным движением гладил траву. Так учитель танцев, покачивая кистью, управляет кружением пар. Но на учителя танцев этот великовозрастный, обряженный в костюмную тройку юннат отнюдь не походил. Подобно механическим манипуляторам, пальцы его смыкались, захватывая траву, вырывали ее целыми клочьями и слепо подносили к лицу. Всякий раз человек удивлялся, что опять поднял что-то не то. В конце концов, изогнувшись всем телом, неимоверным усилием он выудил из травы очки – вполне солидные с оправой из желтого металла, радостно и громко икнул.

Мне стало все ясно. Интеллигенция. Причем в финальной стадии своего умственного декаданса. Наверняка какой-нибудь доцент или как минимум кандидат. Отметил день рождения какого-нибудь Лобачевского и с непривычки сомлел. Это тоже было до боли знакомо, и ноги мои сами собой сошли с тропы. Придержав мужчину за плечи, я помог ему напялить на нос очки. Он мутно попытался сконцентрировать на мне взор и в два присеста родил:

– Пси… Псибо…

Смеяться не следовало. По себе знаю, иной раз в подобном состоянии одно слово – уже подвиг. А в его ученой головушке было наверняка тесно от многостраничных интегралов и дифференциалов, от пси и сигма констант.

– Соберись, кандидат! – я осторожно похлопал его по спине. – Домой, парень! Нах хаус, ферштейн? Тебе надо домой!

Голова его мотнулась, изображая понимание. Что и говорить, парень был головастый.

– Проваляешься тут ночь на травке, поясницу застудишь, – продолжал я стращать мужчину. – А в пояснице, считай, все самое важное – почки, селезенка, пузырь мочевой. Так что ноги в руки – и геен нах хаус!

– Дак ведь это… Ихь хабе, на-ко… – пробормотал этот полиглот и, оторвавшись от березки, робкими шажками вставшего впервые младенца заковылял по грешной земле.

– Нах хаус! – повторил я голосом доброго наставника, вмораживая эти слова в память кандидата, словно машинную программу.

На миг возникло искушение проводить человечка до дома, но тотчас нашлись и свои серьезные возражения. Во-первых, представилась дородная женщина в фартуке, поджидающая своего ненаглядного со скалкой в руке, а, во-вторых, на меня снова могли налететь лихие разбойнички, и в таком случае я просто подставил бы этого бедолагу под чужие пули. В общем пусть себе бредет, а там уж как судьба распорядится. Приведет в лоно семьи да еще в очках и с часами, значит, так тому и быть, – значит, хороший человек и есть у него наверху ангел-хранитель. А нет, так и я не сумею ничем помочь.

Отвернувшись от уходящего зигзагом кандидата, я вновь возвратился к собственным проблемам. Сторонние судьбы нередко преподносятся для сравнения – грешникам на зависть, праведникам на печаль. Вот и захотелось чуточку опечалиться, озадачить себя маленьким вопросом: плохой я человек или хороший? Потому что, если хороший, то не совсем понятно – почему на меня свалились все эти напасти? А если плохой, то что же такого ужасного я совершил?

Впрочем, проступков в моей жизни хватало. Те же учителя количеством не менее дюжины не раз и не два заявляли, что перед ними не просто маленький забияка, но самый настоящий садист. К слову сказать, искомые садистские наклонности во мне усматривали многие люди, хотя за все свои отроческие годы я не придушил ни одной кошки, не расстрелял из рогатки ни одного голубя и ни одного воробья. Я и на крики учителей предпочитал отвечать скорбным молчанием, отчего их начинало попросту трясти. Они срывались на визг, размахивали в воздухе указками и кулаками, а я продолжал безмолвно глазеть на них, что, вероятно, истолковывалось, как хамство высшего пилотажа.

Был случай, когда уже в студенчестве, нас за какую-то чепуху принялся разносить руководитель практики. Все дружно отпирались, кое-кто откровенно посмеивался, я же молчал и просто глядел на инженера, что довело его до высшей степени накала. Остановившись напротив меня и опасно раскрасневшись, он принялся читать мне мораль – да так грозно, что я почти уверился в скорой потасовке. Помню, даже мои друзья были крайне удивлены, что из всех студентов инженер выделил именно меня – самого скромного и молчаливого. Хотя, возможно, в чем-то он был прав. Не удостаивать собрата ответом – тоже по-своему жестоко. Оттого и сыпались на мою голову шишки от разновеликих начальников. Набычившись, я молчал, и мое молчание истолковывали, как надменную грубость.

• Предыдущая
• 15/96
• Следующая