Николай I Освободитель. Книга 7 (СИ) - Савинков Андрей Николаевич - Страница 23

— Все записал, ваше императорское величество, — отозвался Пушкин.

— На вас Александр Сергеевич рассчитываю, — кивнул я поэту. — Проявите свои организационные способности. Понимаю, вы далеко не со всеми своими коллегами в самых лучших отношениях, однако не время сейчас собачиться. Наоборот — сплотиться перед лицом подлого… Кхм… Супостата.

В какой-то момент я понял, что начал толкать пропагандистскую речугу совсем не перед подходящей аудиторией и немного смущенно замолк. Сам же только что им рассказывал, в каком ключе нужно людей обрабатывать…

— Сделаем, Николай Павлович. Сделаем в лучшем виде, не переживайте. Не первый день в руках перо держим, — Пушкин криво ухмыльнулся и добавил. — И с другими литераторами переговорю, а если что — на вас сошлюсь, думаю вам никто отказать не посмеет.

Признаюсь, биографию Пушкина в последние годы его жизни моей истории я помнил плохо. Помнил, что после юности, проведенной в общении с будущими декабристами, в зрелости его взгляды поменялись на противоположные. Стихотворение «Клеветникам России» тут не появилось по причине отсутствия соответствующего исторического фона, однако поворот в политических взглядах поэта произошел, наверное, еще более радикальный.

Взять того же «Бориса Годунова», его оригинал из моей истории я не помнил совершенно, но получившаяся в этом временном потоке пьеса меня порадовала. Акцент в ней был сделан не на внутренней политике, а на внешней, на том, как поляки, используя доверчивость русского народа и сопутствующие внешние факторы, едва не уничтожили русскую государственность. Ну а сам Годунов вышел у Пушкина глубоко трагичным персонажем, который сначала очень хотел власти, но получив ее в итоге не сумел никак воспользоваться и потерял все. Короче говоря, вышел приличный такой плевок в сторону запада — пусть даже «за запад» тут играли поляки, — что в целом показывало сугубо правильную идеологическую ориентацию великого русского поэта. Ну собственно ради того я «наше все» и прикармливал еще с юности.

Так или иначе Пушкин тут был вовлечен в дело политической пропаганды чуть ли не с самых лицейских лет. В середине двадцатых он возглавил созданный специально под него информационный отдел при Министерстве Внутренних Дел, а в начале тридцатых учредил — не без моей денежной и административной помощи — собственный политический журнал «Современник». В этом варианте истории он был именно политическим, а не литературным.

Более того еще перед началом войны, когда пошли разговоры об отмене цензуры — понятное дело на время боевых действий процесс внедрения дальнейших либеральных реформ был приостановлен, а гаечки, наоборот, подкручены — Александр Сергеевич в инициативном порядке притащил мне проект создания «тайной» сети журналов, которые нельзя было бы связать с императором и империей. Пять-шесть периодических изданий, которые должны были по его задумке покрывать весь политический спектр империи, и через которые, соответственно, можно было влиять на общество с разных сторон.

Вполне разумная и своевременная идея; у меня, к сожалению, за всеми государственными делами развитие своего медиахолдинга ушло на пятнадцатый план. Особенно после того, как мой бессменный в течении пятнадцати лет руководитель печатного направления Александр Ефимович Измайлов в начале 1830-х ушел на пенсию, и на его место пришлось поставить Акакия Званцева до этого бывшего главным редактором «Финансов и политики». Званцев был человеком ушлым, дело знающим, но вот в качестве, так сказать, топ-менеджера себя совсем не проявил, не хватало ему необходимой на такой должности фантазии.

Теперь же так или иначе работающая на меня и империю — я себя от государства, впрочем, все равно никогда не отделял — пропагандистская машина, получается разделялась на мою-частную и мою-государственную и именно за вторую отвечал Александр Сергеевич, получивший вместе с должностью чин коллежского советника. Не Бог весть какое достижение для сорокалетнего мужчины — чин соответствовал примерно пехотному полковнику, если на военную классификацию переводить — однако Пушкину было заранее обещано повышение до статского советника в случае успешной работы. А этой уже генеральское фактически звание, все серьезно.

В дверь аккуратно постучались и внутрь протиснулась возмущенная голова лейб-медика.

— Ваше императорское величество, ну мы же с вами договаривались, не больше часа в день на рабочие встречи, и никаких нервов. А я даже отсюда вижу, как покраснели кожные покровы вашего лица!

— Все-все-все, неправ, исправлюсь, — я поднял ладони в защитном жесте и повернулся обратно к представителям писательской братии. — Думаю, на этом мы сегодня закончим, господа. Александр Сергеевич, жду от вас план мероприятий на ближайшее время и письменно оформленные мысли по поводу всего, что здесь сегодня прозвучало, я на вас рассчитываю.

Когда император даже не приказывает, а говорит, что на тебя рассчитывает, поневоле расшибешься в лепешку, а сделаешь.

— Я вас не подведу, Николай Павлович, — Пушкин изобразил что-то типа поклона и удалился вслед за своими подчиненными, а я откинулся на подушки, закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул, борясь с подступающей дурнотой. Как ни крути Ардент прав — до полного выздоровления мне было еще очень далеко.

Если же отвлечься от ставшей уже за полгода привычным фоном войны, — это звучит немного странно, однако жизнь продолжается даже тогда, когда на поле боя сходятся армии, свистят пули и громыхают пушки — то лето 1837 года дало старт еще одному проекту, имевшему в последствии немалое экономическое и научное значение.

Пока я валялся в постели без возможности непосредственно работать с бумагами, — пришлось даже взять пару секретарей, которые бы мне читали входящую корреспонденцию, и которым я потом надиктовывал ответы, поскольку в ином случае буквы перед глазами начинали расплываться уже минут через тридцать-сорок — мне попалось одно интересное письмо от уже достаточно известного в этом времени Лобачевского.

С Николаем Ивановичем я состоял в переписке еще с тех времен, когда он жил в Казани до назначения его ректором Пермского университета. Лобачевский был для меня одним из таких себе взглядов «снизу» на проблемы русской науки и образования, и его мнением я чрезвычайно дорожил.

Короче говоря, Лобачевский попросил меня в письме обратить внимание на его молодого коллегу Пафнутия Львовича Чебышева, который по мнению ректора был не только подающим большие надежды математиком — «будущим мировым светилом», как его характеризовал создатель геометрии собственного имени, — но еще и талантливым изобретателем.

Я сначала не придал данной просьбе большого значения — слишком уж часто подобные запросы о протекции поступают со всех сторон, а фамилию Чебышева из будущего я не помнил совершенно, — но потом все же пересилил скепсис, дав задание навести справки о молодом человеке и его изобретательской деятельности. Оказалось не зря.

Чебышев, обретавшийся под крылом Лобачевского в Пермском университете, как оказалось, работал над механическим арифмометром. Подобные устройства уже появлялись на свет и раньше, но никакого ажиотажа в целом не вызвали. Просто, потому что стоили очень дорого, были прихотливы в использовании, ненадежны, а людей, которым подобное ускорение расчетов реально было нужно, насчитывалось совсем не много.

На мой же взгляд человека из будущего, иметь хоть какой-то калькулятор было все равно лучше, чем не иметь никакого, тем более что с развитием промышленности все чаще нужно было проводить действительно сложные вычисления.

Короче говоря, я просто познакомил Чебышева с работающим над печатной машинкой Саблуковым. У того уже вполне имелась производственная база для создания тонкой машинерии, и вдвоем им явно было бы воплощать свои задумки проще. Ну еще и финансирование под это дело выделил, но это уже совсем мелочи — несколько тысяч рублей, даже вспоминать нечего.

Первые арифмометры — «считатели» под таким названием они в итоге ушли в продажу — с нормальным функционалом появились на свет уже сильно после окончания войны, и сначала особого интереса ни у кого не вызвали. По озвученным мною ранее причинам. Зато вторая модель, появившаяся ближе к концу 1840-х ставшая куда проще, надежнее, компактнее и функциональнее уже, что называется, выстрелила.