"Библиотечка военных приключений-2". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Насибов Александр Ашотович - Страница 1

Николай любил Леночку нежно и бережно. Он не стремился заполучить ее на танцы или пройтись подручку с видом покорителя по приморскому бульвару. Ему было достаточно просто видеть ее. Это происходило отнюдь не от робости. Нет, старший матрос Николай Гривцов был как раз не робким, а что называется лихим парнем. Отличный физкультурник, ловкий и неутомимый в работе, от полного достатка молодости и здоровья, целеустремленно направленных флотской жизнью, доброжелательно ко всем настроенный — вот каков был Николай Гривцов.

Собственно, отношение к Леночке и не противоречило его характеру; легко и весело помогал он слабым товарищам, опекал, баловал ребятишек в базе. Ну, а уж Леночку, белокурую, хрупкую Леночку, он готов был надежно оградить от грубых толков или косых взглядов. Поэтому-то он и встречался с ней чаще всего на Чумке — уединенном и диком месте на берегу моря.

Больница, где Леночка работала медицинской сестрой, стояла на окраине города, недалеко от Чумки. Леночке удобно. А он отправится к ней, ради нее, хоть на край света.

...Николай на ходу вскочил в автобус с неплотно закрывающимися дверцами, извинился перед кондукторшей. О том, какой белоснежной была его форменная одежда и каким сияющим был он сам, говорить не стоит — он ехал на свидание с Леночкой после месячной разлуки...

Кондукторша снисходительно улыбнулась, оторвала билетик. Автобус петлял по немощеным, крутым и узеньким улочкам окраины. Николай, стоя рядом со свободным сиденьем, подпрыгивал на ухабах, что, впрочем, не мешало ему быть занятым своими мыслями.

Он думал о Леночке и не мог не думать о только что закончившемся учебном походе. Погода держалась штормовая, поход был трудным. Что не сумел отмыть добела Николай, так это руки: в трещинки на коже ладоней, вокруг жестких желтых мозолей, всосалась чернота.

Как возьмешь такой лапищей нежные Леночкины пальчики? Как осмелишься дотронуться до золотых кос? Возьмешь и дотронешься. А как — и сам не заметишь. И она не заметит. Будет обоим очень и очень хорошо.

Скорей бы, скорей это было! Николай взглянул на часы. Время близилось к четырем.

Леночка освобождается в шесть. Но иногда, в дни его увольнений, в четыре она может выбежать из главного корпуса, махнуть косынкой ему, Николаю, несущему вахту ожидания на противоположной горе, у развалин старой крепости.

Он не в силах пропустить этот миг, не увидеть этот безмолвный приветственный знак!

Иногда Леночка занята в операционной и в четыре не появляется. Он ждет до шести: не торчит у развалин — так у них условлено, — спускается к морю, огибает скалу, ждет на той стороне...

— Приехали, товарищи, — провозгласила кондукторша. — Кто желает обратно — поедем через двадцать минут.

Николай один зашагал по тропинке в горы. Когда автобус тронулся в обратный путь, фигура матроса маячила дочти на вершине, у полуразвалившейся крепостной башни.

Сердце замирало в груди Николая, конечно, не потому, что он взбирался бегом. Самым главным, самым важным, отчего, казалось, зависела вся жизнь, был сейчас ответ на вопрос — выйдет ли?

Леночка не вышла.

Николай до рези в глазах всматривался в квадратик больничного двора. Два санитара пронесли пустые носилки. Прокатили в кресле больного. Из одного корпуса в другой проследовало несколько человек в халатах и докторских шапочках.

Часы показывали четверть пятого.

Леночки не было. Она занята в операционной. Николай оторвал взгляд от далекого квадратика. Он подождет до шести...

«Настроение оттого, что любимая девушка занята серьезным делом, ведь не должно испортиться», — убеждал он себя.

И все же настроение испортилось.

Вокруг знакомые места. Припорошенный вековой пылью, серый, ноздреватый известняк горы. На нем бурые плиты гранита — тверже, чем твердь земная, хотели когда-то люди сделать крепостные стены. Обрушились стены, развалились постройки. Уцелело и высится над руинами лишь основание башни, возле которого стоит Николай. На тесаных плитах преддверья полустертые временем, трудноразбираемые слова и свежие надписи.

Николай читает выцарапанное «Люба и Петя» и ему становится опять и легко и весело.

Что ж это никогда не приходило в голову написать: «Лена и Николай»?

Он достает нож, выбирает подходящий камень. Вон тот, обомшелый... Высоко? Не беда. Николай карабкается, подтягивается, пристраивается на одной ноге и начинает работу. Она подвигалась медленно. Написав слово «Лена», Николай взглянул на часы, присвистнул и, не раздумывая, спрыгнул вниз. У них же договор с Леночкой — не торчать на виду, а он проторчал целый час. Он напишет «Николай» с санкции Леночки следующим заходом, а сейчас — к морю.

Николай бежал с горы, будто за ним кто гнался. Он привык держать слово, и даже невольное, неумышленное нарушение досадовало. Может (хотя этого никогда не бывало), в то время, пока он тут старался над неподатливым равнодушным камнем, там нетерпеливо ждала его Леночка?

За поворотом тропинки перед глазами Николая открылось море. И как бы он ни спешил, он все же, как всегда, на миг остановился, вновь потрясенный и очарованный.

Море. Это не только голубой простор — беспредельное величие и красота. Это сразу — полная грудь воздуха. Это сразу — ты омыт живительной свежестью. Это сразу — ты стал вдвое сильней. Так воспринимал родное Черное море старший матрос Николай Гривцов.

Налево, на рейде, стояли корабли, и горы были опоясаны зелено-белыми ярусами садов и домов. Направо, отгораживая Чумку, врезалась в море хмурая скала. Прямо у ног с тихим рокотом набегали на камни, обросшие рыжими водорослями, легкие волны.

Леночки, конечно, не было. «Да и не могло быть, — думал Николай, подавляя вспыхнувшее разочарование. — Она еще занята там, у себя в больнице. Только 17.20. Еще сорок, пятьдесят минут ожидания».

Невдалеке, над камнем, скрывающем рыболова, очертила серебряный круг выуженная рыба. Николай искал занятия на томительные сорок, пятьдесят минут — он направился к рыболову.

Коричневый мальчонка — выгоревшие трусики не отличались от загоревшего тела — собирал удочки.

— Одни собаки ловятся, хоть пропади... — ища сочувствия, сразу же сообщил он подошедшему Николаю.

— Что же ты их? Обратно? — осведомился Николай, не обнаружив в ведерке у рыболова никакой добычи.

— С чего бы мне быть таким добрым на собак? — прищурился мальчуган. — От собаки этой никакого проку — не съедобная, а сама сожрет любую приманку, добрую рыбу отгонит. Собак надо изничтожать!

Он запустил руки в неглубокую впадину с водой, повозился, повоевал с кем-то невидимым и вытащил пучеглазую рыбину.

— Ого, ого, какая здоровая! — воскликнул Николай. Мальчуган был польщен.

— Не таких еще лавливал, — небрежным тоном, но расплываясь в улыбке, заметил он. Рыба в это время извернулась и вцепилась ему в палец.

— Смотри-ка, до крови, — сказал Николай. — Отцепляй, или я давай отцеплю.

— Никакая сила ее теперь не отцепит, — махая рукой с висящей на пальце рыбой, восторженно орал мальчишка. — Никакая! Задохлась от злости. Мы что делали? В ремень она так вопьется или, скажем, в тряпку. Мы ее в воду. Думаешь, уйдет. Не может, говорю, со злости пасть разжать. Одно слово, собака!.. На, тебе! На!

Мальчишка ударил рыбой по камню, потом схватил свободной рукой другой камень и ударил им по рыбе. Она оторвалась от пальца, шлепнулась на гальку, разок подскочила и замерла.

— А, верно, здоровая! — победно сказал мальчишка. — Ну, я пошел. Пока.

Он подобрал свои удочки и деловито зашагал по тропинке в гору, к городу.

Николай тоже сказал «пока», постоял, посмотрел на распластанную, недвижимую рыбу и не спеша двинулся по берегу, в обход скалы, на Чумку.

Глыбы камня нависали над узенькой тропкой. По камню змеились трещины, и казалось — не только от дуновения ветра, от звука может обрушиться вниз сокрушительная громада.