Ваше Сиятельство 8 (СИ) - Моури Эрли - Страница 20

Теперь же оказалось все намного хуже — ведь синяки на лице. Подобные следы для актрисы — это особо плохо. Да, их легко скрыть гримом, на сцене точно не будет видно. Но их заметят другие актрисы или гример, и пойдут очень скверные пересуды. Но дело даже не в этом, а в огромной обиде — боль от нее даже заглушила мысли о графе Елецком. За всю ее жизнь Светлану никто никогда не бил. Она даже представить не могла, что такое случится.

Боги! Как же бывают изменчивы некоторые люди! Поначалу кажутся воплощением благородства, порядочности и трогательной заботы, и вдруг в один миг превращается в чудовищ, у которых от прежних достоинств не остается и следа. Вот тогда понимаешь, что не было никаких достоинств — все это лишь казалось.

Опустившись на диван, Ленская по привычке закрыла лицо руками. Такая привычка возникла у нее в последние дни, после разрыва с графом Елецким. И сейчас, когда она приложила ладони к лицу, то почувствовала, как болит щека и место под левым глазом. Там, кажется, припухло. Прикосновение к больному месту сработало будто кнопка прослушки на эйхосе, и слова Голдберга снова зазвучали. На этот раз в голове: «Шлюха! Это ты все из-за него мне мотаешь нервы! Ты говорила, что порвала с ним! Сколько я на тебя потратил времени! Полгода или уже год хожу возле тебя! Я старался изо всех сил понравиться. Я даже последнюю часть „Тайн поместья Витте“ писал под тебя! А ты дрыгалась с ним, не обращая на меня внимания! Ты и сейчас с ним дрыгаешься в своих грязных мыслях! Шлюха! Шлюха!».

Она вздрогнула после этих слов, потому что именно после них Голдберг ее ударил. Потом он начал сыпать угрозами, обещая, если она не одумается, сделать так, что у нее больше не будет значимых ролей в театре и вообще никаких ролей. И это не было пустой угрозой, при его связях в театральных кругах и дружбе с Кальвинским, Артур вполне мог очень осложнить ей жизнь на сцене. Но об этом сейчас не хотелось думать. Все это может случиться потом. А вот сейчас…

Когда волна гнева спала, Светлана задумалась, как поступить ей сейчас. Первым порывом было сообщить о случившемся в полицию: все-таки она — виконтесса, а Голдберг — всего лишь лицо непонятной национальности: то ли итальянец, то ли англичанин или еврей с паспортом британской империи. Но Ленская быстро отбросила эту мысль в первую очередь потому, что произошедшее станет известно родителям. Отец просто увезет ее отсюда насильно. Кроме того, Ленская очень не хотела придавать случившееся огласке, не хотела этих жутких сплетен, которыми полна театральная жизнь. Была еще одна причина: Светлана знала, что у Голдберга есть какие-то особо высокие связи в Ведомстве Имперского Порядка и ее обращение в полицию может навредить больше ей самой, чем ему.

Был случай, когда Артур на своем эрмимобиле нарушил правила и сбил насмерть человека на площади Лицедеев, как раз напротив театра. По закону ему грозило заключение с последующим выдворением из России, но на деле ему все сошло с рук — об этом много говорили. Говорили, что Голдберг в приятелях с самим Козельским и устраивает у того в особняке спектакли с молодыми актрисами с нескромным продолжением разыгранных сцен. И это было похоже на правду, потому что Ленская помнила, как прошедшей зимой к ней подходила Василиса Доброва и предлагала выступить на вечеринке у Козельского за какие-то приличные деньги. Ленская, разумеется, отказалась. И еще… Еще вокруг Голдберга часто вертятся какие-то странные, неприятного вида англичане, явно не имеющие к театру никакого отношения.

Обдумав все это, Светлана утвердилась: ей не нужно обращаться в полицию, чтобы не навлечь еще больше беды. Да и обвинить его можно лишь в том, что он оскорбил ее и дважды ударил по лицу. По кодексу это мелкое преступление. Учитывая, что она виконтесса, Голдберг заплатит штраф в 3000 рублей и компенсацию ей, если она потребует. Для Артура это сущие копейки, учитывая его огромные заработки на постановках сразу в шести крупных московских театрах. В общем, нет для него весомого наказания по кодексу правонарушений. А по кодексу ее души, этому человеку нет и не будет прощенья.

Света встала и направилась к зеркалу. Еще издали стало понятно, синяк есть, при чем очень заметный, опухло нижнее веко и губа. Ленская с минуту рассматривала свое бледное лицо с покрасневшими белками глаз. Если не считать синяки, то сейчас она без всякого грима походила на вампиршу. Было в ней что-то безжизненное, страшное, и актриса подумала, что если бы Саша увидел ее такой некрасивой, то его любовь стала бы угасать. Может быть она и так угасает. Пройдет несколько месяцев, и Елецкий перестанет вспоминать ее.

Пискнул эйхос — виконтесса поспешила к тумбочке, где он лежал. А потом спохватилась: от кого, собственно, ей ждать сообщений? От Саши? Теперь уже вряд ли. Она сама просила не мучить ее. Думала, что каждое новое сообщение будет делать ей только больнее. Но еще больнее оказалось от того, что сообщений от ее демона больше нет. Да, Елецкий и раньше не слишком баловал общением через эйхос, но тогда она хоть знала, что Саша просто есть, и он принадлежит ей почти так же, как Ольге. Тогда Светлана была уверена, что если она попросит… Если только скажет, что он ей нужен, то Елецкий тут же поспешит к ней. А сейчас его нет. Совсем нет. И уже никогда не будет. Это слово «никогда» казалось особо страшным. Гораздо страшнее всех угроз Голдберга.

Светлана включила эйхос и увидела, что сообщение именно от него — Артура. Возникло желание удалить его, не прослушивая, но все-таки палец нажал другую кнопку:

«Свет, прости! Пожалуйста, прости!» — раздался возбужденный голос с легким английским акцентом: «У меня сдали нервы, Свет. Я все исправлю, искуплю, как ты пожелаешь. Ты мне очень нужна! Я тебя люблю! Понимаешь? Это очень сильно! Так же сильно, как было у Андриана к Элизе Витте! Заметь, между нами происходит то же самое. Все, как я написал в пьесе. Это мистика! Сумасшедшая мистика! И у меня те же самые болезни, что у Андриана: любовь, лишающая разума, и недостаток терпения! Пойми, я просто не смог больше терпеть! Но я исправлюсь. Завтра приеду до репетиции с цветами. Целую тебя, моя вампирша. Мы обязательно будем вместе!».

Дальше звук его поцелуя, довольно мерзкий.

Ленская ответила тут же. Нажала кнопку и произнесла, стараясь говорить так, чтобы в голосе не было ни капли слабости: «Не смей больше никогда приближаться ко мне! Я тебя ненавижу! Теперь у нас с тобой точно не будет ничего! Можешь исполнить все свои угрозы! Я найду для себя другой театр. Лучше я буду играть самые жалкие роли, чем пачкаться общением с тобой!».

Дыхание сбилось, потому что все это виконтесса выдохнула ему, пылая гневом. Она даже не знала откуда в ней такой дикий запал. Ведь при всей своей чувствительности, она всегда могла держать в руках.

Светлана отдышалась. Успокоилась как учили: вдох — долгий выдох… Несколько раз. Отчего-то мысли снова вернулись к сообщению Голдберга. Она не стала прослушивать его, но вспоминая, пыталась понять, что именно тронуло ее. И поняла: тронула фраза «я не смог больше терпеть» — кажется так он сказал. В этот момент словно небесное откровение Светлане пришла мысль: все, что случилось, случилось именно потому, что она тоже не смогла терпеть. Конечно же, все дело в терпении! Это всегда было ее самым слабым местом. И в детстве, если отец ей обещал что-то интересное, то Светлана изводила его вопросом: «Папа, ну когда уже? Сколько еще ждать!».

Если бы она запаслась терпением, то не было бы этого ужаса с Артуром Голдбергом, но по-прежнему в ее жизни был Саша. Да, ей бы пришлось бы ждать, терпеть и ждать, но это же гораздо лучше, чем нынешняя ситуация, когда ждать уже нечего!

Ленская взяла эйхос. Ей очень захотелось сейчас сказать в него: «Саш, прости. Я виновата. Я не умею терпеть и ждать, но обязательно научусь» — и отправить эти слова своему демону. Прибор пискнул в ее руке, прерывая мысли, легкая дрожь пошла в пальцы. Ленская нажала кнопку и увидела еще одно сообщение. Снова сообщение от проклятого Голдберга. Возможно, его стоило удалить сразу вместе с предыдущим, но Светлана снова впустила в комнату голос с английским акцентом: «Ты делаешь большую глупость. Ты пока еще плохо понимаешь, кто я. Не хочешь по-хорошему, выйдет по-плохому. Я заберу тебя и увезу к себе. Вот увидишь. И никто тебе не поможет. Даю тебе последний шанс одуматься до завтрашнего вечера».