Шкурный интерес - Серова Марина Сергеевна - Страница 36

• Предыдущая
• 36/46
• Следующая

– Когда-то я очень хотел уехать в Россию, – рассказывал Дмитрий Анатольевич. – К корням, к истокам. Мне не нравился здешний климат. Не нравилось, что снега порой приходится ждать два-три года, и выпадает он чаще всего только на одну ночь. Не нравилась эта жара, засушливый климат, что летом вместо травы на газонах – одни колючки. Мне казалось, я расстанусь с этим городом легко, без тени сожаления. И вот однажды настал такой день. В два часа дня вылетал мой самолет. А мне вдруг нестерпимо захотелось взглянуть в последний раз на бульвар, на Бакинскую бухту. И что вы думаете?

Я наблюдала за горлицами, внимательно слушая Степанова. Похоже, его одолело сентиментальное настроение. Мехман Абдулаевич закурил сигарету.

– Я отправился на бульвар с утра, – сам ответил на свой вопрос Дмитрий Анатольевич. – Погода выдалась изумительной. Небо было голубое-голубое! Море – спокойное и ласковое. Я купил донер-кебаб, встал, облокотившись о перила у линии волнореза, и принялся созерцать чудесный вид. Я тогда думал, что никогда больше не вернусь в Баку. А над морем кружили чайки. Время от времени они стремительно бросались вниз и иногда вытаскивали из кажущихся безжизненными, замазученных вод Бакинской бухты какую-нибудь рыбешку. А я кидал крошки от донера в воду. И чайки принимали мое угощение. Хорошо помню, какого цвета было море в тот день. Ослепительно синее! А на волнах играло золотыми бликами солнце. И ветерок – мягкий бриз с неизменным запахом мазута. Я смотрел на всю эту красоту так, словно видел в первый раз, потому что понимал, что, вполне возможно, не увижу больше ничего этого никогда. И тут я вдруг понял одну важную вещь. И тогда меня охватил озноб…

Внезапно Дмитрий Анатольевич замолчал, погрузившись в воспоминания.

– Что вы тогда поняли, Дмитрий Анатольевич? – поинтересовалась я.

– А? Что? – Вид у Степанова был крайне рассеянный.

– Вы только сказали, что в тот день, когда уезжали из Баку, поняли что-то очень важное.

– Ах, да! Я отвлекся. В тот день я понял, что не смогу относиться к этому городу равнодушно – никогда! И что если когда-нибудь мне придется сюда вернуться, я встречу родной город с замиранием сердца. Эх, ведь здесь я учился жить, дружить и любить. Здесь все было впервые! И здесь прошло детство – самая светлая пора в жизни каждого человека. Нет, это невозможно забыть!

Я не могла почувствовать всего того, о чем говорил Дмитрий Анатольевич, но представила, что навсегда оставляю Тарасов, и, быть может, всего лишь чуть-чуть, но поняла, что хотел выразить этой речью мой клиент.

Дмитрий Анатольевич посмотрел на часы.

– А ведь Алина Юрьевна должна объявиться в университете через полчаса, – заметил он. – Ждать уже недолго.

Без пятнадцати час мы снова были у деканата.

– А Алина Юрьевна уже пришла, – сообщил нам декан. – Она у себя в кабинете. Я вас сейчас провожу.

Синяковскую мы застали как раз в тот момент, когда она собиралась уходить. Выглядела она лет на тридцать пять, но при этом оставалась весьма привлекательной женщиной. «Все-таки недурной вкус у Ивана Васильевича», – отметила про себя я.

– Алина Юрьевна! – позвал Абрам Давидович.

Синяковская остановилась.

– С вами тут люди желают побеседовать.

– Ой, я очень тороплюсь! Вы извините. Я очень занята сегодня весь день. Давайте я оставлю вам номер своего мобильного, а вы мне свой. Только лучше дождитесь моего звонка. Как только у меня появится свободная минутка для разговора с вами, я обязательно вам позвоню!

– Давайте так…

Дмитрий Анатольевич и Алина Юрьевна обменялись телефонами.

– Ну все, я побежала! – бросила Синяковская, и уже несколько секунд спустя только цоканье каблучков далеко внизу на лестнице напоминало о том, что мы разговаривали с живым человеком, а не с умеющим растворяться в воздухе призраком.

Мы представления не имели, что делать дальше. Магерамов предложил поехать на дачу Ильясова, отдохнуть и все обсудить. Степанов позвонил Мамеду Расуловичу, тот сказал, что очень занят и не может сегодня выехать на природу. Тогда Дмитрий Анатольевич сказал, что ему известно, где лежит ключ, мы, мол, можем отдохнуть сами, втроем. Мамед Расулович согласился. Так мы сели в машину Мехмана Абдулаевича и через час уже были на берегу моря. На этот раз бушевал шторм.

– Я думаю, приближаться к воде сегодня не стоит, – рассудил Мехман. – Давайте просто расположимся на скалах и полюбуемся природой в момент проявления ее гнева… – поэтически выразился он.

Возражать никто не стал.

Пепельно-серые, под стать небу, волны яростно обрушивались на скалы. Они с грохотом разбивались о камни, распадаясь на клочья шипучей белой пены. Ветер злобно хлестал нас по лицу.

– Если сейчас полезть в воду, – сказал Дмитрий Анатольевич, – вполне можно не устоять на ногах, и тогда волна ударит тебя о скалы. В лучшем случае попадешь в травмпункт. О худшем и говорить не стану.

– Да-а, – протянул Мехман Абдулаевич. – В такие моменты кажется, что в этом суровом краю блаженно расслабляться в ласковой водичке вообще невозможно.

– Елена моя уже расслабилась, – с мрачной иронией заметил Дмитрий Анатольевич.

– Да брось ты, Дима, – поморщился Магерамов. – Море тут ни при чем.

– Знал ведь, что плохо кончатся мои дела, – продолжал Степанов. – Какое змеиное гнездо этот бизнес, я не раз наблюдал. Только не верилось, что подобное со мной или с моими близкими может приключиться. Я ведь Мамеду об этом как раз в тот день рассказывал, когда он предложил Елену в Баку отправить, на его даче отдохнуть. Как в воду глядел! Вот только кому и зачем смерть моей жены понадобилась, ума не приложу…

Мы сидели на пляже до вечера. Степанов и Магерамов делились новостями. Когда начало темнеть, Мехман Абдулаевич глянул на часы.

– Батюшки! – спохватился он. – Мне же еще с людьми переговорить требуется! А я совсем запамятовал! Пойдемте отсюда скорее.

– Пойдем, – согласился Дмитрий Анатольевич.

– Только давайте по скалам! Так быстрее, иначе я опоздаю.

Мы пошли по тропинке среди скал. Благо это не представляло особой трудности. Магерамов тем временем позвонил своим компаньонам, предупреждая, что задержится.

Вдруг мой взгляд упал на странную надпись, выдолбленную на одной из огромных, в половину человеческого роста высотой, каменных глыб: «Тринадцатый, я тебя люблю! 1981». И тут в моем мозгу словно что-то замкнуло. Я вспомнила слова Дмитрия Анатольевича. Елена Руслановна говорила перед смертью: «Напрасно я не боялась числа тринадцать. А кто-то его, оказывается, даже любит». И еще: «Видела я только что это число». В общем, что-то в этом роде. А мы решили, что во всем виноват Капкан с его наколкой в виде числа тринадцать, заключенной в круг, на левом запястье!

– Евгения Максимовна, скорее, – поторопил меня Степанов.

И тут меня прорвало:

– Дмитрий Анатольевич! Вы только посмотрите сюда!

– В чем дело, Евгения Максимовна? – недоуменно обернулся Степанов.

– Смотрите же!

Дмитрий Анатольевич, а вслед за ним и Магерамов, наконец, тоже увидели странную надпись на скале.

– «Тринадцатый, я тебя люблю! 1981», – медленно прочитал Степанов вслух и вдруг закричал: – Черт возьми, но ведь это значит!..

– Это значит, что ваша жена в момент своей смерти находилась где-то здесь, на даче! – закончила за него я. – И Мехману Абдулаевичу должно было быть об этом известно. Если, конечно, с числом тринадцать в этом деле нет еще каких-нибудь совпадений!

Дмитрий Анатольевич развернулся к Магерамову. На лицах обоих явственно обозначилось внезапное смятение.

– Что это значит, Мехман? – сурово спросил Степанов.

– Дима, мне ничего не известно об этой надписи. Здесь полным-полно камней, я никогда к ним не присматривался. Я вообще обычно не лазаю по скалам. А написано это давно… Тысяча девятьсот восемьдесят первый год. Двадцать два года назад. Наверняка когда-то камень занимал более заметное положение…

• Предыдущая
• 36/46
• Следующая