Вперед в прошлое 5 (СИ) - Ратманов Денис - Страница 40

— Что там?

Гаечка тоже не выдержала, вскочила с дивана и скрестила руки на груди.

— Не томи, — прогудел Чабанов, а Димон Минаев кивнул.

— Узнал что-нибудь? — задал здравый вопрос Илья.

Я посмотрел на встревоженного Яна. Так, как переживали за Рамиля, переживают за братьев, родственников — в общем, за своих.

— Узнал, — кивнул я. — С каких новостей начать? Плохие и хорошие, как всегда.

— С плохих, — обреченно проговорила Гаечка.

— Родители Дорофеева написали заявление на Рамиля.

Гаечка сжала кулаки.

— Вот суки ж! Заткнулись бы уже! Такого утырка вырастили. Р-р-р!

Она принялась мерять шагами комнату.

— А хорошие? — спросил Каюк.

— Утырки с большой вероятностью сядут.

В разговор включилась Наташка:

— А папаша Егорки Ростовчука не подписался за него? Вот что опасно, у него бабла куча. Не хватало, чтобы он Миковых преследовал и прессовал.

— Пока ничего не слышно. На этом все. Переходим к хорошим новостям.

Ян улыбнулся и, поддавшись порыву, захлопал в ладоши. Я продолжил:

— У Дорофеева внутренние органы не повреждены, в нем просто дырка, и полостная операция не требуется.

Каюк закатил глаза и размашисто перекрестился, а потом выказал удивление:

— Как так? У резца ж лезвие — во! — Он показал между пальцами сантиметров шесть-семь, прислонил к своему животу. — Ладно бы Дорик жирный был, он же дрыщ!

Борис схватил за руки Яна, и они закружились по залу. Брат упал, зацепившись за матрас, и растянулся, а я подумал, что нужно поговорить с физруком, вдруг у него на примете есть бывшие в употреблении маты — всяко удобнее, чем кувыркаться на матрасах.

Я объяснил Юрке, используя знания взрослого:

— Человеческий организм умнее и прочней, чем кажется. Кишки не так просто продырявить, при ранении они как бы уворачиваются от лезвия.

— Фига се, — буркнул Чабанов, положив руки на свой впалый живот.

Минаев уточнил:

— Я не понял, Рамиля закрыли, что ли?

— Пока да, — подтвердил я. — Но, скорее всего, сегодня же отпустят, а завтра он придет в школу.

— Мы должны ему помочь, — горячо проговорила Натка и зашипела: — Если Ростовчука не посадят, то я сделаю так, что ему жизни не дадут! Плевать на него будут. Утонет, блин, в харкоте!

— А Афоне с Дориком можешь такое устроить? — спросил Илья. — Вот их могут выпустить, им нет шестнадцати. А виноваты они больше Егора, это ж они дурака на это подбили.

— Попытаюсь, — вздохнула Наташка. — Ваще дебилом надо быть, чтобы после такого в школу явиться. Насчет Егорки ты прав, он лошара и делает все, что говорят, сам не допер бы.

— Девочки, сходите к Алисе вечером? — скорее предложил, чем спросил Илья.

Натка и Гаечка переглянулись и синхронно кивнули. Я достал письмо, помахал им.

— У меня еще кое-что есть. Отгадайте, от кого оно.

— Наш друг толстяк! — улыбнулся Ян. — Ты уже читал?

— Нет. Видишь, оно запечатанное.

— Давай, вскрывай же! — Пританцовывая от нетерпения, Наташка потерла руки.

— Что, подруга, не терпится? — прищурилась Гаечка. — Мне тоже.

Теща меня-взрослого, помешанная на околопсихологической и превдоэзотерической ерунде определяла характер человека по тому, как стерта губная помада, стоптаны туфли, вскрыт конверт. Я просто взял со стола карандаш, поддел конверт и вскрыл сбоку — образовался рваный край. Непоследовательный неряха — так меня классифицировала бы она.

Вынул и развернул двойной тетрадный лист в клетку. Почерк у толстяка был мелким и кучерявым.

— Привет, Паша, Борис и Наталья! — зачитал я. — Или Павел? Как тебе больше нравится? Я постеснялся спросить, а сейчас жалею. Передавай привет ребятам и девчатам, каждому лично в руки.

Ко мне подошел Ян, протянул руки, я положил на них воображаемый привет, а дальше я называл имя, а парнишка вручал ему гипотетический привет.

— И отдельный привет Шевкету Эдемовичу. Верю, что ты передашь ему. И скажи, что этот человек перевернул мою жизнь. И передай спасибо. Я очень бы хотел такого деда. Поскольку своего нет, я взял твоего взаймы. Крутой дед! И вы все крутые! У меня никогда не было друзей. Это было лучшее лето в моей жизни, я многому научился и многое понял. За эту неделю я похудел еще на килограмм, бросил фортепиано, записался на самбо и в школе уже трижды подрался, у меня подбит глаз и, похоже, сломан палец. Бабушка в ужасе, говорит, я поддался дурному влиянию. Зато все заткнулись и не лезут. Но все равно со мной никто не общается. Вы были крутые, и мне снова хочется в наш дом у реки.

Мне подумалось о том, что неуклюжий и смешной парень так складно излагает мысли! Можно сказать, он мыслит категориями взрослого. Мне почему-то вспомнились «Каникулы в Простоквашино», и я невольно заговорил голосом Матроскина:

— Хорошее на этом заканчивается. Бабушка хочет продавать дачу. Попытаюсь ее убедить, чтобы не делала этого. Если не послушает — приеду и буду там жить. Один. Паша, ты ж позволишь мне торговать по выходным, привезешь для меня товар? В школу твою пойду, в десятый класс. Наши тренировки все равно лучше, чем сейчас. А к бабушке в гости буду ездить. Никак нельзя нам дачу продавать! Попытаюсь уговорить съездить туда на Новый год. Желаю всем удачи. Жму руки. Тимофей.

— Он не Матроскин, а скорее как Дядя Федор, — сказал Ян, улыбаясь от уха до уха. — В Простоквашино сбежать собрался.

— Понимаю его, — вздохнул Каюк.

— Ну что, казаки, будем писать письмо турецкому султану? — спросил я, потирая руки.

Друзья оживились, отвлеклись от мрачной темы, и я предложил:

— Давайте так. Продумаем основной текст письма, разобьем его на эпизоды, и каждый напишет что-то от себя своей рукой. Думаю, ему будет приятно.

— Про Алису будем писать? — поинтересовался Чабанов.

Ответила Гаечка:

— Как думаешь, ей бы хотелось, чтобы такой позор по миру разошелся? Пусть хоть толстый не знает.

— Согласен, — кивнул Илья. — Пишем, что помним его, вспоминаем приятные моменты, связанные с ним и рассказываем о себе.

Каюк с готовностью вырвал лист в клетку и воскликнул:

— Можно я начну?

Наташка сморщила нос.

— Начать надо хорошо, а ты пишешь с ашипками первава класа…

— Не беда, — улыбнулся я. — Пусть каждый сделает черновик, потом проверим, чтобы не было повторов и ошибок, и вы перепишете начисто.

Каюк пустил по рукам чистую тетрадь, чтобы ее распотрошили, но я хлопнул в ладоши:

— Стоп! Сперва тренировка. Часик. Выпустить дурь.

Спорить никто не стал. Отзанимались мы, не усердствуя, и все сразу же ринулись к тетради, вырвали по листку и разбрелись: Ян и Борис разлеглись на матах, остальные устроились за столом, а я представил Тимофея, представил, как важно для него это письмо, ведь он оставил тут самое дорогое и домой вернулся опустошенным. Нужно сделать хорошо и придать ему сил для борьбы.

— Полноценное письмо не пишем, — напомнил я. — Про Рамиля напишу сам — так, чтобы это было тактично по отношению к Алисе.

Через полчаса текст был готов. Еще полчаса ушло на обсуждение деталей и распределение очередности. Потом Каюк аккуратно вырвал последний двойной лист из тетради и, пока остальные занимались уроками, тот, чья очередь излагать мысли, писал текст.

Начал я, как ответственный за появление толстяка в нашей компании:

'Привет, Тим!

Прочитали твое письмо все вместе, потому что ребята мне не простили бы единоличия. Признаться, ты удивил нас всех своим упорством и показал, что невозможное возможно и все препятствия преодолимы. Уверен, что, если летом явишься к нам, мы подумаем: «Что тут забыл этот молодой мужчина?» Очень рад, что ты к нам присоединился и не подвел. Не деда, не нас — в первую очередь себя. Ты крутой!' И внизу добавил: «Павел».

Очередь перешла к Наташке, она была немногословна:

«Крепись, казак, атаманом будешь! Быстрее, выше, сильнее! Верю: ты сможешь!»

«Мы тоже все время деремся — написал Илья. — И у 9 „Б“ сплошные неприятности: Павла вызвали хулиганы на дуэль, на драку нагрянул директор, и родителей всех, кто там был, пригласили в школу. Потом отец-алкаш избил хулигана-заводилу, и тот попал в больницу, а нас выставили виноватыми. Но нам плевать, потому что мы — сила».