Ополченец (СИ) - Бачурова Мила - Страница 8

Маруся фыркнула:

— А ты уж тут и жить собрался?

— Угу, — кивнул я. — Вон там, — ткнул пальцем в башенку.

Маруся рассмеялась:

— Ишь, разбежался! Там уже сто лет никто не живёт. Самого дома-то больше половины пустует. Барин наш бобылём помер; ни жены, ни детей. Сам говорил — куда мне одному такие хоромы? И дворню разогнал, почитай, всю.

— Это он неправ, — осудил я. — Жилище надо в порядке содержать. — Поддел носком сапога проржавевший обод от колеса, отбросил в сторону. — И прилегающую территорию — тоже.

Маруся снова фыркнула. Я ей, похоже, нравился. То ли мощью интеллекта и глубоким внутренним миром, то ли тем, что рассмотрела на берегу. Так сразу не скажешь. Женская душа — загадка, известный факт. Но как бы там ни было, Маруся мне улыбалась и строила глазки.

Корзину с бельём я поставил на крыльцо флигеля. Маруся её подхватила и куда-то ускакала. Развешивать, наверное.

Я, предоставленный сам себе, собирался было осмотреть дом. Когда понял, что слышу шум за воротами. Что происходит по ту сторону, сквозь частокол не видел. Только с башенки, получается, и можно наблюдать за подступами к объекту.

— Бардак, — утвердился во мнении я.

Приоткрыл ворота и вышел.

Звуки издавала приближающаяся карета. Точнее, две запряжённые в неё лошади — я услышал топот копыт. Карета была закрытой, чёрной, с красными занавесками на окнах. За каретой вилась пыль. Вдали на дороге я разглядел ещё какую-то повозку. Не такую нарядную — телегу, или вроде того. Возница кареты крикнул:

— Тпр-ру!

Лошади остановились. Возница уставился на меня. Я прислонился спиной к воротам.

— Что стоишь, деревенщина? Открывай!

— Открывашка сломалась. — Я не шелохнулся.

Возница собрался было что-то сказать. Посмотрел на меня повнимательнее. Передумал и не сказал. Мудрый человек, долго проживёт.

— Что там ещё? — Занавеска на окне кареты откинулась.

Высунулась недовольная рожа с тонкими усиками. Тоже уставилась на меня. Визгливо тявкнула:

— Ты ослеп? Открывай ворота! Не видишь, барин приехал!

— Вижу, что у барина руки на месте. Сам откроешь, не развалишься.

— Что… — Он аж поперхнулся.

— Я открою, ваше сиятельство. — С другой стороны кареты распахнулась дверца.

Выскочил дядька лет пятидесяти, одетый во всё чёрное. Нахмурился.

— Ты ещё чей? Откуда взялся? — Он направился к воротам. Я по-прежнему стоял не двигаясь. — Дурной ты, что ли? Отойди!

Он попробовал меня оттолкнуть. Я протянул руку вперёд и сгрёб дядьку за грудки. Внушительно сказал:

— Не лезь. Я не к тебе.

Дядька беспомощно захлопал глазами. Обернулся к карете. Крякнул:

— Ваше сиятельство! Тут… Э-э-э.

Я рассудил, что ничего серьёзного дядька собой не представляет, и разжал руку. А сиятельство между тем выпрыгнуло из кареты. Оно оказалось прыщеватым дрищом лет тридцати, с расчёсанными на две стороны жидкими волосами. Дрищ был наряжен в чёрный длиннополый пиджак, из-под которого выглядывал жилет. В одной руке он держал цилиндр. В другой — трость с увесистым набалдашником. Которую направил на меня.

— Беги, парень, подобру-поздорову, — вполголоса посоветовал мне дядька. — Ежели их сиятельство сейчас разгневаются… Ты не местный, видать, не знаешь, с кем связался! Беги.

— Местный, — успокоил я. — Как раз с их сиятельством поговорить пришёл. Лучше вы отойдите, уважаемый. Здоровее будете.

Дядька, такого поворота явно не ожидавший, обалдело отступил в сторону.

А их сиятельство взвизгнуло:

— Как ты смеешь⁈

С этими словами он подошёл и взмахнул тростью. Набалдашник должен был превратить мою голову в трогательное воспоминание. Судя по безумным глазам дрища, он именно на такой исход и рассчитывал.

Я легко уклонился, набалдашник просвистел мимо. Дрища повело следом, но я не дал ему упасть сразу. Быстрым движением оказался рядом, захватил трость и выкрутил из ослабевших рук. Повертел в руках. Забавная штука. Набалдашник — то ли золочёный, то ли полностью золотой, в виде головы какой-то зверюги.

Я посмотрел на сиятельство.

— На первый раз — хрен с тобой, живи. А если ещё рыпнешься — я тебе твой же гаджет в задницу вколочу.

Обратился к дядьке:

— А вы, простите, кто?

— Аверьянов Иван Тихонович, — пролепетал тот. — Управляющий графа Давыдова…

— Того Давыдова, который помер?

— В точности так…

Я обрадовался.

— Отлично! Вы-то мне и нужны. — Повернулся к сиятельству: — Ну? Чего стоишь? Открывай ворота.

* * *

— Поверить не могу.

Управляющий смотрел на меня так, будто увидел привидение.

— Это ничего, — успокоил я, — верить и не обязательно. Вы мне информацию дайте, а дальше верьте в кого хотите. Хоть в того парня, которого распяли, хоть в электрификацию всей страны. Или не верьте — дело ваше… Итак. Кто я и почему оказался в этой жопе мира?

Мы сидели в комнате, которую управляющий гордо назвал «графским кабинетом». Судя по слою пыли на шкафах, покойный граф проводил здесь не много времени. Иногда присаживался за стол, что-то писал, но происходило это не часто.

Сейчас за столом графа сидел я. Управляющий пристроился в кресле напротив. А больше тут сидеть было не на чем. Мандест Давыдов дёрнулся было за нами, но я рявкнул: «Брысь! Взрослые разговаривать будут», — и захлопнул дверь у него перед носом. Что с ним делать, пока не решил. Сначала нужно получить информацию.

— Жопе мира? — озадачился управляющий.

— Богом забытой деревеньке под гордым названием «Дубки», — расшифровал я.

Управляющий потупился.

— Я, признаться, подробностей и сам не знаю. Дело давнее. И сообразить-то не могу, с чего начать…

— С начала, — посоветовал я.

Управляющий глубоко задумался. И начал с сообщения о том, что покойный граф Алексей Михайлович Давыдов до выхода в отставку командовал кавалерийским полком.

Служба пришлась на беспокойные времена. Все свои дееспособные годы Алексей Михайлович воевал. В последней военной кампании потерял ногу, ходил, опираясь на костыль. Пока находился на службе, женой и потомством не обзавёлся, а выйдя в отставку решил, видимо, что одному спокойнее. Осел здесь, в родовом поместье. Посягания на себя со стороны соседей, пытающихся пристроить в хорошие руки незамужних дочерей (хрен с ней, с ногой, в холостых графах не ноги главное), категорически отклонял. Содержанок не имел, перетаптывался дворовыми девками.

Управляющий поступил в услужение к графу, будучи не намного моложе него. У этого жена когда-то была, но умерла, рожая первенца. Первенец вскоре тоже умер, а управляющий больше не женился. Отношения между барином и управляющим, двумя немолодыми холостяками, были скорее приятельскими. Жил граф уединенно, гости наезжали редко. О визитах всегда предупреждали заранее, всё чин чинарём.

И когда среди ночи управляющий, живущий во флигеле, вдруг проснулся от стука в дверь, поначалу не знал, что и думать. Открыл. На пороге, опираясь на костыль, стоял граф.

Он был одет в шубу, наброшенную поверх рубашки. Вокруг завывала пурга, но граф ни снега, ни мороза будто вовсе не замечал.

— Тихоныч. В Дубки — есть зимняя дорога?

Дубки. Самая дальняя и бедная деревня из всех владений графа.

— Не могу знать, ваше сиятельство, — растерялся управляющий. — Навряд ли… На что им зимняя дорога? Туда и летом-то не больно ездят, болота кругом.

Граф удовлетворённо кивнул. Приказал:

— Одевайся. Поедешь в Дубки.

Развернулся и пошёл обратно в дом.

Когда обалдевший управляющий притопал туда же, увидел, что граф не один. В гостиной сидел незнакомец. Одет он был по-столичному, в штатский костюм, но управляющий отчего-то без труда представил его в мундире.

— Мой боевой товарищ, — подтвердил догадку граф. Имени незнакомца не назвал. — Сани у него свои, свежих лошадей я дам. Поедешь с ним в Дубки, покажешь дорогу. Я бы сам поехал, да вот… — Он с досадой стукнул об пол костылём.