Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле (СИ) - "Greko" - Страница 46

Вокруг зашептали:

— О чем он? Кто такой этот Интел с одним яйцом? Наверное, он сошел с ума!

— Что ты несешь, отрыжка верблюда? – закричал мне в лицо офицер.

— Память равнялась 128-ми килобайтам, – продолжил я описывать компьютер, установленный в прошлом году в моем офисе.

«Какой, к черту, прошлый год, – мелькнула мысль! Здесь в прошлом году никаких компьютеров не было и в помине. До них должно пройти еще лет 130-140».

— Он бредит? Или кукухой поехал от боли? – удивился палач.

— Он издевается над нами, – спокойствие офицера впервые дало трещину. – Тащи кипяток. Сейчас ему ноги обварим.

— По-моему, ему нужен не кипяток, а сумасшедшей дом, – не согласился с ним фалакаджи.

— Немедленно остановитесь! – раздался громкий приказ. – Именем сераскира!

Я повернул голову. Видно было плохо, солнце слепило глаза. Но все же сумел рассмотреть двух офицеров в красивых турецких мундирах. Одним из них почему-то был Спенсер.

[1] В шаббат правоверному еврею нельзя работать. Езда на арбе (на машине) – работа. Плавание на лодке – развлечение. Грелка с водой – значит, машина превратилась в лодку. Русское православие поступало точно также в отдельных случаях. В начале XX века высокое собрание церковнослужителей долго решало, бобрятина – постная пища или нет. Решили: раз плавает, то можно есть в пост.

[2] Турок сознательно запугивает Косту. Почему-то османам нравились разговоры на тему жестокости. Замком, перерезавшим горло Константинополю, называли крепость Румелихисар. К галерникам она отношения не имела.

Плавая на волнах полузабытья, я мог лишь выхватить отдельные картинки и фрагменты разговоров. Их последовательность и логика ускользали от моего сознания.

Вот, турецкий офицер что-то выговаривает на повышенных тонах начальнику стражников, козыряя именем военного министра и грозя армейским набором.

Вот, кто-то приносит мои вещи и бросает их рядом со мной, а Спенсер льет воду мне на лицо. Пытаюсь слизнуть отдельные капли, чтобы немного пригасить жар, которым, казалось, охвачено все тело с головы до пят. О, мои ноги, как же больно!

Вот, меня куда-то тащат и усаживают в коляску, запряженную быком, и Спенсер сует мне под нос какой-то флакончик.

— Нюхательные соли. Обычно их дамы используют на балах, чтобы не упасть в обморок от духоты. Хоть ты и не дама, Коста, но тебе не помешает очнуться.

Нюхнул, в голове прояснилось. Флакончик с плотно притертой крышкой, увенчанной шариком, забрал себе.

— Быстро приходи в себя и говори мне, какие вопросы задавал судья? Что требуется, чтобы доказать твою невиновность? – торопливо спросил англичанин, поспешно меняя офицерский мундир на цивильный сюртук прямо под кожухом коляски. Он обращался ко мне на древнегреческом, используя знания классического образования, чтобы сидящий рядом турецкий офицер не понял, о чем идет речь.

Я сосредоточился. Назвал день убийства Никоса, пояснив, что не могу сказать, где был. Также пояснил, что судья требовал назвать источник происхождения денег для выкупа Фалилея.

— Я ни слова не проронил. Молчал, как рыба.

— Это все? – уточнил Спенсер. Я кивнул. – Подтверждай все, что скажу на суде.

Коляска остановилась у дома, куда меня доставили стражники два дня назад. Спенсер подхватил меня с одной стороны, офицер, не без брезгливой гримасы, – с другой. И они внесли мою страдающую тушку в помещение, где восседал все тот же кади. Следом вбежал красный и запыхавшийся начальник стражников. Ему в коляске места не нашлось и пришлось пробежаться, чтобы успеть к новому рассмотрению дела.

К моему удивлению, нас поджидали у судьи еще и англичане, Стюарт с Джонсом.

После нескольких уточняющих вопросов судья согласился выслушать Спенсера.

— Ваша честь!.. Достопочтимый судья, – поправился Спенсер. – Этот человек, Варвакис, работает на меня. В ночь убийства грека Теримоса и на следующее утро он никак не мог оказаться на месте преступления. Около трех часов по полуночи я и мой друг, – он кивнул на офицера, – вернулись после большого приема в пансион в Пере, где я проживаю. Означенный Варвакис принял у меня лошадь, чтобы устроить ее в конюшне. Утром он проводил этих джентльменов, – снова кивок, теперь уже на англичан, – в Гедикпаша Хамами, чему есть многочисленные свидетели.

— Готов ли господин офицер поклясться, что все так и было? – спросил кади невозмутимо.

— Да, достопочтимый судья. Клянусь, что сопровождал Спенсера-эфенди ночью означенного дня до его пансиона! Мы возвращались с приема у румелийского паши в честь нашего гостя. Он, действительно, передал свою лошадь на конюшню. Кто принял поводья, я не видел.

— Господа инглезы… – кади посмотрел на англичан.

— Все так и было, достопочтимый судья, подтверждаем и клянемся, что все вместе посетили утром того дня бани у Гранд Базара! – хором ответили мистеры Стюарт и Джонс.

— И золото на выкуп раба, как я понимаю, появилось из ваших рук, мистер Спенсер?

— Истинно так! – не задумываясь, подтвердил Эдмонд.

— Я видел вас на своем суде и даже предположил, что вы можете быть причастны к финансовой стороне дела. Но вот, что не дает мне покоя: как грек Варвакис может одновременно служить вам и русским в Бююкдере? – кади откинулся на подушку с видом человека, поймавшего рыбу своей мечты.

Турецкий офицер, друг Спенсера, выдвинулся вперед и, склонившись к судье, что-то зашептал ему на ухо. Кади недовольно морщился, поглядывая на англичан, потом его лицо и вовсе приняло злое выражение.

— Мне нет дела до игр этих господ! У нас тут уголовный суд, а проступки такого рода пусть рассматривает шейх-уль-ислам или чиновники визиря в Топкапы.

Офицер развел руки: мол, больше добавить нечего.

— Почему ты молчал на моем суде? – обратился кади уже ко мне.

Мне трудно было говорить, лицо горело, все тело ныло. Я стоял на коленях. Нюхнув из флакончика, от которого распространился резкий запах аммиака, и не получив за это замечаний, собрался с силами, чтобы ответить.

— Достопочтимый судья, я не мог говорить о делах своего господина, не получив на то его разрешения.

Кади, выслушав все объяснения, завис в своих раздумьях. Напряжение витало в воздухе, все ждали его решения.

— Специально для гостя нашей столицы, – неожиданно он нарушил тишину, обратившись к Спенсеру, – разъясню некоторые аспекты исламского правосудия в османском мире. Мне бы не хотелось, чтобы у него сложилось предвзятое мнение о нашем судопроизводстве вообще и моих решениях, в частности. Мне сказали, что вы – писатель, потому нежелательно, чтобы на страницы вашей книги пролился искаженный свет.

Спенсер любезно поклонился судье. Тот продолжил:

— Основой для моих решений служит канун наме, включающий основные источники ханифатского права. Есть виды преступлений и соответствующих им наказаний, прямо прописанные в священных текстах, которым я, как судья, обязан следовать. Как и установленным процедурам. Так, для ареста необходимы показания двух свидетелей-мужчин, которые мы имели, принимая решение задержать грека Варвакиса. Теперь мы имеем четырех свидетелей, слову которых можно доверять, а также Клятву, по значимости равную письменному договору. Ненадежность показаний первых свидетелей и полученные сегодня объяснения дают нам основания считать грека Варвакиса невиновным в событиях вокруг убийства другого немусульманина Теримоса Никоса.

Я не смог сдержать облегченного возгласа, Спенсер и его друг-офицер – улыбок, а начальник стражника – недовольной гримасы. Стюарт и Джонс в обычной для англичан манере демонстрировали невозмутимость.

— Почему-то мир пребывает в заблуждении, что османские законы суровы и безжалостны, – кади снова обращался непосредственно к Эдмонду. – Особо критикуют один из видов наказания – отсечение руки. Да будет вам известно, что подобные случаи я могу припомнить всего дважды за последние 20 лет. Чаще мы, судьи, применяем телесные наказания и штрафы. Особенно в делах о преступлениях, не описанных в канун наме. Наказание за такие преступные действия – та зир – предусматривает битье палкой и штраф, равный одной монете за один удар палкой. Сколько ударов палкой получил Варвакис во время допроса?