Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле (СИ) - "Greko" - Страница 38

— Не так, – повторил Фалилей и слегка поправил положение моей кисти.

Он забрал у меня пистолет и показал движения. Сперва пистолет в руке, прижатый наискось к середине грудины, потом вперед с подхватом левой рукой предкистья для упора. Я кивнул и несколько раз повторил. Фалилей одобрительно кивнул.

Теперь надо разобраться с заряжанием. Показал абиссинцу бумажный патрон и сверток с кремнем и прокладками. Он повертел в руках последние, кивнул своим мыслям и забрал у меня оружие. Споро повернул слегка винт, вставил кусочек обточенной кремневой пластинки между двумя кусочками кожи, просунул этот «бутерброд» под винт, поправил и зафиксировал поворотом винта. Щелкнул курком, убедился, что с ударом кремня по замковой доске все в порядке. Не взводя ее снова, показал мне открывшийся запальник – латунную полку полуовальной формы.

— Порох, – объяснил Фалилей. – Сюда сыпать, мало-мало палец прижать.

Я взял в руки патрон. Сообразил, с какого конца «фунтика» пуля. Откусил противоположный конец и сыпанул на полку пороха с горкой. Фалилей одобрительно кивнул и придавил горку пальцем. Затем оттянул до щелчка замковую доску: крышка встала на место и прикрыла запальный заряд.

Вспомнив урок-демонстрацию студента, я освободил шомпол из гнезда и собрался вставить патрон. Но Фалилей покачал головой и дал понять, что сперва нужно немного пороха сыпануть в дуло, а уж потом пихать туда патрон. Я все это проделал и шомполом пропихнул патрон до упора.

Вдвоем получалось куда ловчее, чем если бы я все это проделал один. Вернул шомпол на место. Фалилей одобрительно кивнул.

— Удобный, – пояснил он. Видимо, впервые, имел дело с бумажным патроном и шомполом на поворотной пластине.

— Последний крик оружейной моды, – хмыкнул я. Сообразил, что абиссинец меня не понял, и пояснил. – Новый образец. Стрелял из такого?

Фалилей отрицательно покачал головой.

— Ружье, фитиль. Лев бивать!

— Ого! Ты на льва охотился! С фитильным ружьем? Красава!

Фалилей гордо кивнул.

— Копта человеки не бивать. Зверь бивать. Лес идем. Стрелять, – он показал на сосновую рощу на границе сада, взбегающую вверх по крутому холму.

Мы споро все собрали. Я тащил сверток, Фалилей гордо шагал впереди, сложив руки с пистолетом крест-накрест на груди. Под его сандалиями похрустывали длинные сосновые иголки. Солнечные лучи красиво золотили деревья с пышными кронами-зонтиками. Меж ними порхали и пели птички. Отчаянно надрывались цикады.

Фалилей остановился. Головой мне показал: встань слева. Дважды проделал трюк с прицеливанием. Я повторил за ним все движения.

Наконец, он прицелился и нажал на курок. Выстрел оказался не таким громким, как я ожидал, но дымом все заволокло изрядно. Птички и цикады замолкли.

Абиссинец бросился вперед, споро затоптал вылетевшие из дула кусочки горящей бумаги. Тут полыхнуть могло так – мама не горюй! Кругом одни сухие сосновые иголки. Фалилей подхватил одну из них и ткнул её в отверстие на запальной полке, открывшейся после выстрела:

— Чистить железный иголка. Ствол чистить тоже.

Сосновой, конечно, чистить не стал. Вытащил из ворота подрясника стальную иголку и быстро прочистил запал. Сунул мне в руки пистолет.

— Заряжай! Сам заряжай!

Я с трудом повторил наши действия. Фалилей не комментировал, только смотрел. Протянул руку, потрогал кремень.

— Стрелять!

Я спорить не стал.

Бах! Снова дым, снова горящие бумажки. Отдача не такая сильная, как я ожидал. Главное, крепко держать, что непросто: попробуй удержи одной рукой обрез из «тулки» 12-го калибра.

Вроде, все понятно. Стали собираться.

— Что это от вас порохом воняет? – спросил отец Варфоломей, встретивший нас на территории летней резиденции.

— Стреляли! – невозмутимо ответил я в духе Саида из «Белого солнца в пустыне».

— То-то я выстрелы слышал, – совсем не удивился батюшка.

— Есть разговор, отче.

Мы отошли в сад на знакомую скамейку.

Я подробно рассказал про положение сестры и попросил о помощи. На удивление, возражений не последовало. Обсудили возможные варианты.

Батюшка, как заправский киднэппер, обещал подготовить веревочную лестницу и паланкин. Я признал, что закрытые носилки – самый лучший вариант для доставки сестры и племянника в порт. На дело решено было идти в ночь перед отправкой одесского парохода. На том и расстались, условившись держать друг друга в курсе.

Утром отпросился у Ивана Денисовича на прогулку.

— Меньше бы ты по окрестностям шлялся, Коста. А в город, значица, вообще лучше не суйся. Подцепишь заразу – и перезаражаешь мне тут всех. Был у нас тут у прошлом годе художник. Приехал желтый весь, лихоманка его крутила, еле выкарабкался.

— Неужто желтая лихорадка?

— Она самая. Хорошо, хоть не холера, холера ее задери. Но признаюсь: Брюлла – человек работящий. Только встал на ноги – и давай портрет нашей Марьюшки с дочкой малевать.

— Сам Карл Брюллов! – вскричал, догадавшись.

— Он самый! Слыхал про него? – я кивнул. – Вот, значица, интересное наблюдение. Он опосля болезни ничего не ел – одни протертые супчики. И краски выбрал под стать. Водяные.

— Акварель?

— Ну, да. Я же говорю: водяные. А толку с них? Портрет красивый – спору нет. Но хлипкий. Вода попадет – испортит. Хозяин его бережет, на стенку не вешает, гостям в кабинете показывает. Тем, кто достоин. А я вот думаю: коли жрал бы Брюлла мясо, выбрал бы краски масляные. Как думаешь? – не дожидаясь моего ответа, махнул рукой. – Ступай, прогуляйся.

Дошел до известных мне вилл в конце Бююкдере. Крутиться у зеленой изгороди не стал, помнил про сторожа-охранника у соседей Барыш-аги. Обошел участки по широкой дуге, зашел с тыла. Подход удобный, и изгородь – одно название. Плетеные маты из тростника, на честном слове держатся. Вот была бы удача, если турок вечерком первого мая будет в саду сидеть и покуривать свой кальян – наргиле по-турецки. Непременно в церковь схожу помолиться за свою удачу, прости меня, Господи, за мысли грешные и умыслы нечистые, не по своей воле готовлюсь к деяниям злым, укрепи меня на моем пути!

Вернулся обратно, наметив себе незаметную дорогу к вилле Барыша. Теперь только ждать.

… Первомай, Первомай! Кого хочешь – постреляй!

К вечеру назначенного дня я подготовился по всем правилам науки настоящих ассасинов Ближнего Востока или ниндзюцу Ниппона. Пистолет в кобуре, висит на ремне через плечо. Там же, в кобуре, два патрона и запасной кулек с кремнем и прокладками. Нож приторочен к поясу. Длинный темный халат-накидка, в котором я по Стамбулу бегал в свой первый день попаданства, прикрывает кобуру от любопытного взгляда. Лицо замотано черной тряпкой, только глаза блестят. На лысой башке накручена аккуратная чалма, все хвостики заправлены, чтоб, не дай Бог, не зацепились, где не надо. Жди меня, Барыш-плохиш, – я иду!

В голове никакого сумбура, все четко разложено по полочкам. Есть ли у мужчины право на кровную месть? Есть, однозначно есть! Если правосудие буксует, если убийца взял кровь и жизнь твоих близких и остался безнаказанным, тут без вариантов: бери оружие и иди вершить свой собственный суд. Не боясь последующего наказания. Не устрашаясь гнева общества. Прочь сомнения и законы цивилизации! Так было, так есть и так будет!

Если ты, конечно, – настоящий мужчина, а не трус, который всегда найдет себе оправдания. Я на Кавказе вырос, меня так воспитали. В «Африке» моего детства мы верили в справедливость отмщения. И вот я здесь, в мире, где не знают слова «жалость», где все дышит кровью, сталью и жестокостью. «Отрубил ему голову и отрезал уши», «овладел ею прямо на наших глазах», «ударил мать несколько раз кинжалом в правый бок» – я хорошо запомнил эти слова Марии.

В детстве у меня была толстая красивая книжка с картинками – «Тиль Уленшпигель». Меня поразили до крепко сжатых мальчишеских кулаков слова Тиля: «пепел Клааса стучит в моем сердце»! Теперь пепел отца, матери и сестры стучал в моем сердце!