Избранные детективы серии "Высшая лига детектива". Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Уайт Лорет Энн - Страница 70

– Можно тут курнуть?

– Жвачкой обойдешься, – буркнул Мэддокс.

Был конец дня, уже начинались сумерки. Они с Хольгерсеном сидели в «Импале» под облетевшей вишней, следя за входом в здание юридического колледжа Университета Виктории. Окна были усеяны дождевыми каплями. Мэддокс гадал, где может быть Джинни: вдруг она сейчас пройдет по этой лужайке, усыпанной опавшей листвой? Пожалуй, Энджи права: он чересчур рьяно взялся командовать дочерью. Он планировал дать Джинни перекипеть, а через несколько дней возобновить попытки стать хорошим отцом.

Хольгерсен затрещал целлофановой оберткой жвачки, вытаскивая зеленый кубик, надежно запаянный от детей. Мэддоксу смертельно хотелось, чтобы Нортон-Уэллс наконец появился на крыльце: с него уже хватит многочасового заточения с Хольгерсеном. Не желая раскрывать карты перед родителями Нортона-Уэллса, детективы утром дождались у таблички «АКАША», когда на улицу выедет маленький красный «Порше», и сели Джейдену «на хвост».

– Может, он давно ушел через другой выход? – предположил Хольгерсен, сражаясь с упаковкой.

– «Порше» вон стоит.

– Может, он уехал с кем-нибудь из приятелей, натянул нас?

– Спорю, что нет, – ответил Мэддокс.

Шуршание целлофана безмерно раздражало.

– Секс – это такое дело, – сказал Хольгерсен, уронив жвачку и начиная шарить по полу. Мэддокс сжал руль: сейчас Хольгерсен скажет, что видел, как они с Энджи целовались и едва не завершили свою страсть прямо на парковке. Отыскав жвачку, Хольгерсен разогнулся и снова начал ее разворачивать. – Он дурит человеку мозги. Отбирает у него ясность мыслей. Начинаешь заключать сделки с дьяволом.

– Ты о чем?

– О сексе. Я говорю, что…

– Так, Хольгерсен, говори прямо, не тяни. Ты торчал в темноте у «Летающей свиньи» и видел, как вышел Лео…

– Ага.

– И?

– Не буду тянуть и скажу прямо. Паллорино – о-о-о, она такая классная-опасная… Никак не могу ее раскусить. Ты вот дотронулся и загорелся. Один раз попробовал – и пропал. Тебе хочется еще, но ты не можешь добыть себе еще и в результате заключаешь сделку с дьяволом – Фицем. А потом – фигакс, и тебе прилетает гиком по носу…

Мэддокс молчал, чувствуя, как сердце перекачивает кровь. Господи, и это от одного звука имени Энджи… Он увлекся сильнее, чем думал. И сердцем, и разумом, и телом, черт побери. У Хольгерсена есть чем его шантажировать.

– И что ты хочешь?

– Не волнуйся, шеф, я парень не болтливый.

– Ну да, ну да. А в пятницу подошел ко мне и заложил Фица.

– У человека должно быть свое отношение к начальству, без этого никак. Мне, видишь ли, импонирует Паллорино, такая вся жесткая, несгибаемая, но с трагедией в душе. Здесь точно нельзя курнуть? Я могу окошко открыть.

– Нет.

Хольгерсен снова зашуршал оберткой. Мэддокс уставился на его пальцы, и его осенило: это прием! Хрустящая обертка – это же прием для допроса! «Чертов гений, он меня допрашивает, заглядывает мне под капот, хочет поинтересоваться, что же мною движет…»

– Следи уже за зданием, блин! – не выдержал Мэддокс. – Как только Нортон-Уэллс появится, мы его берем. Я хочу задержать его на глазах друзей, коллег, преподавателей…

– А я не-е-ет, я свобо-о-о-оден от жела-а-а-аний… – запел Хольгерсен неожиданно хорошим басом. – Дья-а-аволу я не по зуба-а-ам…

Иисусе! Мэддокс провел рукой по волосам. Джейден, выйди уже на крылечко, гад…

– Я обхожусь без секса два года, одну неделю… и пять дней… – Жвачка наконец выскочила из обертки. – Ага, попалась! – Хольгерсен торжествующе поднял пластинку двумя пальцами. – Нужно прилагать инструкции для взрослых, как открывать эту штуку! – Он сунул пластинку в рот и взглянул на часы. – …И шесть часов двадцать семь минут, – добавил он, жуя.

У Мэддокса голова пошла кругом: очередная перенастройка отношения к Кьелю Хольгерсену происходила автоматически. Он промолчал. Минуты шли.

– Ладно, – сказал наконец Мэддокс, не отрывая глаз от входа в колледж. – Стало быть, ты уже испробовал сделку с дьяволом, и теперь у тебя программа из двенадцати шагов. Как говорят зависимые, я еще не вылечился, но это вот-вот произойдет, с минуты на минуту.

Хольгерсен ничего не сказал, но начал барабанить пальцами по приборной доске, напевая какой-то мотивчик. Затем потянулся и захрустел шеей.

Мэддокс сквозь зубы втянул воздух.

– Так что? – сказал наконец Хольгерсен. – Почему утром ты позвонил именно мне, а не кому-то другому?

– Решил провести время с пользой. Ты, да я, да мы с тобой. Подумал, будет поучительно.

Хольгерсен фыркнул и тут же подался вперед:

– Вон, вон он!

Он распахнул дверь, выскочил на траву и почти бегом понесся по газону, меряя землю длинными тощими ногами. Мэддокс кое-как выбрался из машины и поспешил за Хольгерсеном.

– Твои руки тяжелеют… Веки тяжелеют и опускаются… Ты расслабляешься в своем кресле… Тебе мягко и удобно, тепло и хорошо…

Энджи слышала низкий спокойный голос Алекса и уютное потрескивание поленьев в очаге. Профессор опустил портьеры и убавил свет, а ей пришлось снять обувь и выключить телефон. Энджи не очень верила в гипноз, но покорно закрыла глаза, сосредоточившись на том, что говорит Алекс:

– Твое дыхание становится расслабленным, спокойным, медленным, вдох-выдох, вдох-выдох… Воздух входит в твои легкие все глубже и глубже… сон, как теплое одеяло, окутывает твои плечи… Тебе хорошо, приятно… Тебе нравится, ты рада этому, ты поддаешься мягкой заботе, когда она ведет тебя вниз, вниз, туда, где комфортно. В кровать. Ты чувствуешь себя как ребенок, когда мама подтыкает одеяло после долгого счастливого дня. Она читает тебе сказку, но ты ее не слышишь, потому что быстро засыпаешь, ты устала… – Голос Алекса стал монотонным, и Энджи почувствовала, что лежит на спине на своей кровати в темной комнате. У нее было ощущение, что у кровати кто-то сидит – кто-то, с кем ей хорошо и безопасно в темной спальне. Чья-то рука держит ее руку. Слова. Песня медленно просачивалась в сознание. Нежная колыбельная. Женщина держит ее за руку и поет колыбельную. Тепло и ощущение знакомой обстановки переполняли ее удовольствием, и Энджи почувствовала, что улыбается.

– Что ты видишь? – мягко спросил Алекс.

– Темноту, – прошептала она. – Везде темно. Она держит меня за руку.

– Кто она, Энджи?

– Она надежная… она присматривает за мной… она тихо поет, чтобы другие не услышали.

– Какие другие?

От непонятного резкого диссонанса слова будто рассыпались на кусочки. Энджи покачала головой.

– Не знаю, я их не вижу. Везде темно. Она перестала петь.

– Ладно, дыши, вдох, выдох, расслабляйся. Она с тобой. Вокруг безопасно. Других нет. Она снова поет. Что ты слышишь?

Рот Энджи чуть слышно произнес, будто сам собой:

– А-а-а, а-а-а, были собе котки два… А-а-а, котки два, шаробуры обе-два…

– А что это означает, Энджи? Ты понимаешь смысл?

Она продолжала напевать, и от мелодии в голове словно разлетелись солнечные зайчики:

– Жили-были два котенка… А-а-а, а-а-а, два котенка, оба серые в полоску… Спи-усни, спи-усни, угомон тебя возьми… Хочешь с неба звездочку?.. Все дети, даже шалуны, закрыли глазки, только ты не спишь…

– Колыбельная, – тихо сказал Алекс. Голос его звучал издалека, из другого времени и места. – От нее ты засыпаешь еще крепче и погружаешься глубже. Кто поет колыбельную?

– Она.

– Кто она?

Свет раскололся о темноту, точно разбитое зеркало. Пульс Энджи участился. Ей захотелось проснуться. Здесь плохо, страшно…

– Все хорошо, Энджи, все хорошо. Ты в безопасности. Тебе приятно. Она поет песню. Можешь услышать слова, мотив? Спой еще.

Она кивнула. Тепло снова возвращалось, охватывая ее, и Энджи прошептала:

– А где рано пшиде свит, кшезицови бедзи встыд, це он заспал, а не ты… Спи, сам месяц зевает и вот-вот уснет. А когда придет утро, ему будет стыдно, что он заснул, а ты нет…