Почетные арийки - Роже Дамьен - Страница 6

В доме Луи и Эрнесты Штерн религиозные традиции соблюдались с постоянством и искренностью, хотя и без показной набожности. Шарль и Жан отпраздновали свою бар-мицву. Люси и Мария-Луиза прошли через похожую церемонию, когда им исполнилось двенадцать лет. Этот недавно возникший религиозный обряд для девочек, напоминающий католическое Первое Причастие, освятил их вступление в общину верующих. Некоторое время обе сестры брали уроки религиозного воспитания у главного раввина Парижа. Этот чрезвычайно авторитетный и образованный человек обучал их и основам иврита. Однако в их памяти останутся лишь обрывочные фрагменты этого древнего языка.

По случаю семья отправлялась на утреннюю субботнюю службу в синагогу на улице Виктуар, где обычно собиралось высшее общество. Во время особо торжественных церемоний вся улица заполнялась экипажами с гербами. Выходящие из них дамы были полны достоинства и демонстрировали взглядам любопытных прохожих роскошные платья от модных домов Уорта и Редферна и идеально скроенные пальто от Жанны Пакен. Господа в шляпах, опираясь на изящные трости, предлагали руку дамам, чтобы сопроводить их к входу. Среди прихожан можно было встретить многих видных деятелей парижского бизнеса и искусства. Семьи Эфрусси, Камондо, Каэн д’Анвер, Фульд, Вормс, Бишоффсхайм, Альфан, Гольдшмидт, Элиссен, Дойч де ла Мерт, Перейр, Морпурго, Гейне, Бамбергер, Гинцбург, Ротшильд и Штерн. Люси и Мария-Луиза в английских муслиновых платьях сидели вместе с другими девочками и женщинами на отведенных для них боковых галереях. Они внимательно слушали кидуш — субботнюю молитву-благословение, включающую в себя отрывки из книги Исхода. Иногда, отвлекаясь, они бросали встревоженные взгляды на центральный неф в поисках отца и братьев.

Соблюдая иудейские традиции, Луи Штерн старался по субботам не выходить на улицу и тем более не работать и не водить машину. Не имея власти над временем и возможности заниматься делами, он погружался в себя, предавался размышлениям в окружении своей коллекции драгоценных книг. Эрнеста в дни Шаббата старалась поддерживать в доме спокойную атмосферу, располагающую к созерцательности. Она поручала слугам лишь самую необходимую работу и не колеблясь давала горничным выходной. Послеобеденный кофе подавали в кабинете-библиотеке с видом на парк во французском стиле с идеальным газоном, в центре которого зеркальная гладь воды отражала голубизну неба. Усевшись в кресло, Луи Штерн внимательно рассматривал стоящий на мольберте «Конный портрет герцога Бекингема» работы Рубенса, который считал шедевром своей коллекции. Эрнеста восхищалась мужем, обладавшим, по всеобщему мнению, исключительным художественным вкусом. Ее представления о прекрасном полностью совпадали с эстетическими предпочтениями любимого мужчины. Она была убеждена, что автор «В поисках утраченного времени», которого она с нежной иронией называла «мой Прустинетто», вдохновлялся им при создании образа Шарля Свана. Хоть ее супруг и не обладал притягательностью прустовского денди, с ним его роднили сдержанный нрав и тонкое знание живописи. Она даже готова была признать, хоть и с некоторой натяжкой, что ее супруга со Сваном объединяло противоречивое и несколько поверхностное отношение к искусству. Удивительно, как этой крайне проницательной женщине, которую Марсель Пруст и его спутник Рейнальдо Хан язвительно называли «мадам Эрнест», никогда не приходило в голову, что она и сама могла послужить прототипом одного из персонажей этой великой эпопеи. Эрнеста во многом походила на госпожу Вердюрен. Подобно этой состоятельной и амбициозной представительнице буржуазии, она, окружив себя художниками и поклонниками, сумела создать блестящий салон, где безраздельно царил ее авторитет. Однако она была гораздо более искренней и открытой ко всему новому, чем та салонная дама, которую так живо изобразил Пруст. В доме мадам Штерн причудливо переплетались соблазны Италии, безжалостный мир финансов и экстравагантная светская жизнь.

После кофе Эрнеста удалялась в свой будуар. Не в силах полностью соблюдать заповеди Шаббата, она устраивалась перед маленьким, отделанным слоновой костью секретером с ониксовой столешницей и погружалась в переписку, в основном связанную с искусством и литературой. Помимо увлечения эпистолярным жанром, Эрнеста была и плодовитой писательницей. С поистине прустовскими амбициями она бралась за перо и исписывала страницу за страницей в своих блокнотах. Кроме того, она страстно увлекалась рисованием, создавая утонченные карандашные портреты. В глубине души Эрнеста считала соблюдение религиозных традиций пережитком своего итальянского прошлого. Став француженкой, она полагала, что в этом новом положении ей пристало вести такой образ жизни, в котором религия отходила на второй план. Она была прагматиком и терпеть не могла фарисейства некоторых своих единоверцев, всегда стремилась постичь дух закона, а не слепо придерживаться установленных правил. Питая страсть к оккультизму и восточной философии, Эрнеста составила свой собственный духовный алфавит, в котором важнейшую роль играли таинственные символы. Звезда была знаком предопределения, который с самого раннего детства направлял ее жизнь. Именно с магическими предзнаменованиями сияющей звезды — символа божественной вечности — она связывала свою судьбу. Ее прабабушку, убитую психопатом в семейном театре, звали Стелла. Сама Эрнеста вышла замуж за Штерна — das Stern, — что означает «звезда» по-немецки. Себя она стала называть Мария Стар. Именно под этим именем она решила покорить парижские салоны. Сплетя воедино разнообразные верования, которые нашли отклик в глубине ее души, Эрнеста объединила в этом псевдониме Деву Марию и звезду Моисея — благодатную и оберегающую, но в то же время недоступную. За ее ослепительным присутствием угадывалось некое таинственное отсутствие.

Эрнеста старалась отмечать основные религиозные праздники иудейского календаря. Их церемонии были для хозяйки дома глотком свежего воздуха среди непрерывного водоворота элегантных обедов, благотворительных приемов, литературных бесед и музыкальных вечеров. Незыблемые ритуалы навевали мысли о незапамятном прошлом, о вечности иудейского неба. С годами, однако, эти празднования стали более сдержанными, а предписанные правила их проведения соблюдались уже не так тщательно. Луи, более прилежный, чем его жена, старался придерживаться хоть какого-то подобия традиции празднования еврейского Нового года Рош ха-Шана и Йом-кипура. Религиозное чувство, благодаря которому все они ощущали себя единым сплоченным кланом, постепенно угасало. Безвременная кончина дедушки и бабушки Штернов и отдаление Хиршелей лишь способствовали ослаблению религиозности теперь уже совсем небольшой семьи. Дядя Жак и тетя Софи не были приверженцами строгого соблюдения традиций. Теперь Луи и Эрнеста чувствовали некоторое давление лишь при встрече с дальними родственниками или на более официальных мероприятиях с дружественными еврейскими семьями.

В семейной памяти Штернов отпечаталось одно из празднований Песаха, еврейской Пасхи. Луи, Эрнеста и дети были приглашены в дом своих дальних родственников, которых для простоты называли просто дядей Эдгаром и тетей Маргаритой. В украшенном золотом бальном зале особняка на авеню Монтень присутствовали все члены семьи, включая бедных родственников и служащих банка Штерна. Это торжество, собравшее не менее семидесяти гостей, произвело неизгладимое впечатление на Люси и Марию-Луизу. Никакой показной пышности, просто нарядный и изобильный праздничный стол. В большом зале, тускло освещенном свечами, казалось, танцевали тени из другого времени. Луи, Эрнесту и их детей поприветствовали традиционными словами: «Каждый, кто голоден, пусть придет и ест. Каждый, кто нуждается, пусть придет и отпразднует с нами Песах». Эти слова прозвучали как магическая формула. Плечи мужчин были покрыты талитами, на головах — большие черные шляпы. Дядя Эдгар зажег одну за другой свечи серебряной меноры. Все стоявшие вокруг него ждали в почтительном молчании. Затем хозяин дома начал читать молитву Шма на иврите. Эрнеста, очарованная красотой момента, смотрела на дочерей, а Люси и Мария-Луиза ощутили единение с поколениями предков. Это было новое для них чувство, которое выражалось не в вынужденном подчинении культу, а в незримой связи, сопричастности, которая проникала в самое сердце. За большим столом шел ритуал Седера, позволяющий детям Израиля заново пережить внезапное обретение свободы после долгих лет египетского плена. На больших испано-мавританских блюдах лежали пресный хлеб, горькие травы и смесь из тертых фруктов с орехами. Люси и Мария-Луиза с любопытством рассматривали свою юную кузину Сюзанну, державшуюся за материнскую юбку. Ее кукольное личико обрамляли тугие локоны, украшенные шелковыми ленточками. Они и не подозревали, что это хрупкое дитя, только-только вышедшее из пеленок, однажды станет блистательной светской дамой, унаследовав изящество и элегантность своей матери.