Почетные арийки - Роже Дамьен - Страница 11

Из этих размышлений Марию-Луизу вывело объявление о начале шествия. Все взгляды обратились к центру шатра. Там среди драпировок и тигровых шкур на подиуме высотой в три ступени возвышался трон, обитый золотистой парчой. Под бурные аплодисменты появилась графиня де Шабриллан в образе Шехеразады и, исполнив довольно незатейливый танец, заняла свое место на троне, за которым встали два евнуха с опахалами из страусиных перьев. Участники шествия, представляющие живые картины, один за другим продвигались по большому парадному двору под звуки зурны и ритм томбаков. Чернокожие рабы на вытянутых руках несли носилки, их сопровождали танцовщицы и баядерки. Огромное впечатление на всех произвел белый слон с великолепным балдахином на спине, под которым сидела восточная принцесса, усыпанная драгоценностями. На повозках в золоченых клетках сидели гости в костюмах райских птиц, сов и разноцветных попугаев. Они выражали свое почтение королеве вечера, поднося ей подарки, духи и цветы. Мария-Луиза постепенно забыла о пережитом смятении.

Затем распорядитель шествия объявил картину «Шестое путешествие Синдбада-морехода». К трибунам подъехала позолоченная повозка, усыпанная цветами. На ней восседали три индуистские богини в золотых тиарах. Через мегафон были объявлены имена герцогини Бизачча, графини д’Аркур и виконтессы Ла Тур дю Пэн. Перед повозкой бежала восточная танцовщица с колокольчиками в руках. Ею была не кто иная, как графиня д’Арамон. Мария-Луиза, которая до этого момента удивлялась, не видя своей кузины, пришла в восторг оттого, что Сюзанна оказалась в центре внимания. Ее настроение сразу же улучшилось. Значит, женщину из семьи Штерн все же могут признать своей в высшем обществе. Она не могла подавить чувство гордости, смешанное, правда, с некоторой долей зависти. Ей самой не предложили стать участницей шествия. Впрочем, в свои тридцать три года она, пожалуй, уже вышла из того возраста, когда можно выставлять себя напоказ. Просто у Сюзанны были свои связи и умение поддерживать контакты, так что перед ней распахивались некоторые двери, которые для Марии-Луизы оставались закрытыми. Тем не менее она отметила, что Сюзанна бежала впереди, размахивая руками, в то время как остальные члены ее команды чинно восседали на золотой повозке. «И все же от иерархии никуда не деться», — с горечью подумала Мария-Луиза.

Как только была представлена последняя картина шествия, лакеи распахнули французские окна особняка. Фосфоресцирующие лампы и хрустальные люстры осветили гостиные, до этого погруженные в темноту. Гости небольшими группами начали заходить внутрь. Горельефы и картины с изображением химер, смеющихся обезьян и бабочек говорили о пристрастии хозяев к экзотике. На консольных столиках стояли корзины с фруктами и возвышались огромные пирамиды восточных сладостей. Гостям предлагали шампанское и ликеры на серебряных подносах. Любезно поприветствовав хозяйку у входа в главный зал, Мария-Луиза и ее супруг прошлись по салонам. Гости уже разделились на группы исходя из родственных и дружеских связей. Присоединиться к такой компании было непростой задачей, а времени составлять план у Марии-Луизы не было. К ней подошла пожилая женщина: тяжелые украшения, глубокое декольте. Ее морщинистое лицо было чрезмерно напудрено, губы накрашены бордовой помадой, неровная линия карандаша подчеркивала черноту глаз. Казалось, никто не обращал на нее внимания. Мария-Луиза сразу узнала мадам Розенбаум, старую подругу матери. Наряд женщины — платье вавилонской императрицы — показался ей безвкусным. Мадам Розенбаум была известна своими решительными выступлениями в защиту капитана Дрейфуса. Она требовала пересмотра дела, и многие из постоянных гостей перестали посещать ее салон. Мария-Луиза совершенно не хотела с ней общаться — во всяком случае, не здесь и не сейчас. Но было уже слишком поздно. Опиравшаяся на трость старуха ее узнала и с воодушевлением принялась жаловаться на невоспитанное молодое поколение: никто не подошел поприветствовать ее, никто не потрудился предложить ей напиток. Несмотря на преклонный возраст, мадам Розенбаум любила повеселиться в обществе молодых людей. Чувствуя себя крайне неловко, Мария-Луиза с натянутой улыбкой кивала и незаметно поглядывала по сторонам — не хватало еще, чтобы ее увидели в столь нежелательной компании. В дверях она заметила Сюзанну, которая с кем-то оживленно беседовала и громко смеялась. Мария-Луиза воспользовалась возможностью улизнуть к кузине, оставив Луи наедине с назойливой гостьей. Участники шествия образовали небольшой кружок во главе с герцогиней де Бизачча. Сюзанна, не переставая болтать со своими новыми подругами, обернулась. Зашелестели платья, и кузины внезапно оказались лицом к лицу. С той отстраненной, слегка наигранной непринужденностью, которую она превратила в защиту, Сюзанна воскликнула:

— Дорогая, как я рада тебя видеть! Прелестный костюм, — сказала она, клюнув кузину в щеку.

А затем, грациозно повернувшись к своему небольшому кругу, продолжила тоном скорее церемонным, чем сердечным:

— Дамы, позвольте представить вам маркизу де Шасслу-Лоба.

На лицах дам, окружавших Сюзанну, заиграли насмешливые улыбки. Некоторые из них, более лицемерные, чем остальные, одарили ее снисходительно-благосклонным взглядом. Сердце Марии-Луизы сжалось от обиды. Она не знала, что причиняет ей больше страданий — смех, который она вызвала у знатных друзей Сюзанны, или тот факт, что кузина предпочла не упоминать об их родстве. В порыве бунтарства уязвленная Мария-Луиза решила заставить ее заплатить за излишнюю осторожность:

— Кузина, вы были просто великолепны! По-моему, все смотрели только на вас!

— О, а я и не знала, что вы родственницы, — оживилась герцогиня Бизачча, предвкушая нежданное развлечение.

— Придет время, и вы все узнаете, дорогая, — прервала ее Сюзанна. — Пойдемте же в бальный зал — слышите, играет оркестр?

Компания удалилась, не удостоив Марию-Луизу ни словом, ни взглядом. Оставшись в одиночестве посреди такого веселого собрания, она, краснея, вернулась к мужу, которого обнаружила возле буфета — он все еще разговаривал с мадам Розенбаум. От стыда за себя, она разозлилась и на мужа, неспособного избавиться от нежелательной компании.

— Идемте, мой друг, нам пора.

— Ну что вы, Мария-Луиза, бал же только начался! Вам нездоровится? — встревожился он.

— Я очень устала. Пожалуйста, давайте уедем. Я не могу больше здесь оставаться.

Не дожидаясь согласия мужа, Мария-Луиза прошла через комнату и вышла в сад. Ей был нужен свежий, чистый воздух.

Вернувшись домой, Луи погрузился в чтение газеты, в то время как Мария-Луиза в своей комнате раздраженно стирала один за другим следы сорванного праздника. Она не могла не задаваться вопросом, какое впечатление производит на окружающих. Стоило ли вообще играть в игру тех, кто осуждает, высмеивает, обобщает, критикует или просто-напросто заблуждается?

Стоя перед туалетным столиком, она внимательно себя рассматривала — лицо, волосы, глаза, нос, грудь, бедра. Кто она? У нее возникло чувство, что она сама себе чужая. В этом мире для нее не находилось места, и, несмотря на мнимые проявления радушия, ей никто не был по-настоящему рад. Мария-Луиза разрывалась между несколькими «я», которые, похоже, было невозможно объединить. Она позаимствовала стиль одежды, вкусы и манеру речи из чужого мира. Это было подражание — и она оказалась отличной ученицей. Но она видела, что этого недостаточно и никогда не будет достаточно. Ей удалось заключить этот вожделенный брак. Она примерила личину католической аристократки, но оказалась не способна насладиться престижем и авторитетом, которые обыкновенно сопутствовали этому статусу. Ей хотелось затеряться на заднем плане, раствориться в этом океане притворства. Общество превратило ее в лицемерку, разодетую марионетку в комедии, которая разыгрывается каждый день. В ней укоренилось невыносимое чувство, что другие чем-то выше ее. По сравнению с окружающими она чувствовала себя скучной, невзрачной, ничтожной. У них было то, чего не было у нее, то, что она тщетно пыталась обрести, — уверенность, своего рода право на существование, данное рождением. Жизнь ее унизила, поэтому ею руководила одна мысль, один инстинкт — вырваться из этого унизительного положения. Она готова была отдать все, лишь бы избавиться от стыда за то, что она не такая, как все. За то, что она еврейка.