Распускающийся можжевельник (ЛП) - Лэйк Кери - Страница 1

Человечество не может вынести слишком многого из реальности.

— Т.С. Элиот

Для тех, кто достаточно смел, чтобы любить, несмотря на боль.

Введение

Дорогие читатели,

Я рискнул и написал кое-что другое. Какое-то время эта книга была у меня на заднем плане, и я решил, в промежутке между крайними сроками, попробовать. Я предупреждаю, это не легкое и увлекательное чтение. Первая половина выдержана в мрачных, гнетущих тонах, но если вы останетесь в курсе истории, я обещаю проблеск света.

Эта книга не была бы написана, если бы не удивительный талант Руэлль, чей завораживающий голос и тексты вдохновили на ряд сцен. Плейлист очень точно отражает тон истории и дополняет впечатления от чтения.

Вы можете найти плейлист для Juniper Unraveling ЗДЕСЬ — open.spotify.com/user/1222628593/playlist/78qHW8fqvY3ZjpaFu16USg

Спасибо, что читаете мои истории ❤️

Кери

РАСПУСКАЮЩИЙСЯ МОЖЖЕВЕЛЬНИК

В разрушенные изгибы коры,

Где время и погода оставили свой след,

Сквозь пронизывающие ветры и невыносимую жару

Каждый день — мера поражения,

Дети шепчут о своей боли

Их секреты раскрылись, но не напрасно.

Для каждого, кто заполняет дерево,

Он туго обвивается и не может освободиться.

Становится песней оправдания.

Об отпущении грехов, освобождении.

На ветру, который качает его листья

Стук дождевых капель, когда он горюет.

Это вы должны услышать во время своих путешествий,

Раскрывается правда, когда распутывается можжевельник.

Dani

— Они берут только мальчиков.

Руки моей матери дрожат, барабаня по моей коротко остриженной макушке, когда она обрезает ножницами несколько выбившихся волосков, которых ей не хватало.

— Только мальчики.

Спрашивать ее, что это значит, бессмысленно. Она больше ничего не сказала с тех пор, как час назад затащила меня и двух моих братьев и сестер в ванную, заперев за собой дверь.

Мой трехлетний брат Абель стоит на цыпочках, держа руки над раковиной, собирая выпавшие волоски в свою крошечную ладошку.

Я стараюсь не смотреть вниз, в чашу, где кучкой лежат последние из моих длинных каштановых локонов, ожидая, когда она их сожжет. Я заплачу, если сделаю это, и это только подстрекнет ее продолжать свое бормотание.

По какой-то дурацкой причине единственное, что приходит на ум, — это заколка, которую мой отец подарил мне на день рождения, он сделал ее из перьев и бечевки, и я больше не смогу закреплять ее в волосах. Он всегда привозил домой лучшие подарки из своих путешествий, посещая руины ближайших городов, где он добывал все, что не было разрушено бомбами.

Я скучаю по своему отцу.

Он бы знал, что сказать, чтобы вывести ее из-под действия этого заклинания, но он мертв. Убит Рейдерами, когда собирал еду подальше от нашего сообщества.

Группы выживших, подобные нашей, расположены в так называемых ульях. Небольшие сообщества, которые продолжают функционировать независимо с помощью имеющихся у нас ресурсов. Мой отец, который всегда был гением в навигации и географии, довольно хорошо ориентировался на местности и возглавлял экспедиции за припасами и едой, из-за чего его часто не было с нами по несколько дней.

Мне сказали, что он сражался как лев и сам сразил Разбойника, прежде чем они набросились на него, как колония огненных муравьев. По-моему, от него остались только кости. Хотя даже их Рейдеры иногда собирают в качестве трофеев.

Я знаю все это только потому, что одному из мужчин в их лагере каким-то образом удалось сбежать. Он вернулся сюда, весь в крови и укусах. Доку, конечно, пришлось его усыпить, потому что, как только они укушены, становится слишком поздно. После этого пути назад нет.

Моя мама наклоняет свечу, позволяя пламени охватывать срезанные волоски, пока они не превратятся в небольшой пожар, сдерживаемый фарфором раковины. Если не считать того, что мои волосы цепляются за раковину, она бессмысленна, так же как лампы, посудомоечная машина и телевизор, стоящие в углу гостиной. Все это реквизит, который создает впечатление нормальности. О жизни до вспышки — жизни, которую я сама не знаю, но эти легкомысленные предметы, кажется, приносят моей матери утешение.

Мой отец говорил, что когда-то они обеспечивали водой и развлечениями людей, которые жили здесь. Я нахожу это странным, учитывая, что они так тихо сидят по всему нашему дому — предметы столь же бессмысленные, как щебень на улицах.

При приглушенном хлопке, который похоже доносится снаружи нашего многоквартирного дома, глаза моей матери расширяются. По возможности, ее руки дрожат еще сильнее, когда она собирает ножницы, щетку и убирает их в шкафчик под раковиной.

Глухой стук привлекает мое внимание к двери ванной. За ним я слышу стук, от которого гремят безделушки, которые моя мама приклеивает к стенам в гостиной — подарки из путешествий моего отца.

Она ставит мою младшую сестру Сарай, близнеца моего брата, перед зеркалом, проводя пальцами по шелковым завиткам ее волос, как будто она в другом мире. Ее глаза поглощены происходящим, смотрят на нее сверху вниз, как она делала когда укачивала близнецов, укладывая спать.

— Нет времени. Они берут только мальчиков. Мамин шепот с трудом перекрывает шум по другую сторону двери ванной.

— Мам, в чем дело? Кто берет только мальчиков? Я наконец набираюсь смелости спросить.

Она переводит взгляд на меня, и впервые за последний час я что—то вижу в них — тени, которые скрываются за утренней синевой. У меня зеленые глаза, но не ярко-весенне-зеленые, скорее тускло-зеленые, которые естественным образом темнеют при определенном освещении. Ничего похожего на глаза моей матери. Ее глаза достаточно яркие, чтобы увидеть в них беспокойство. Они блестят от слез, а ее губы поджимаются и дрожат, как перед тем как она заплачет. Я знаю, потому что это все, что она сделала за те шесть месяцев, что не было моего отца.

Схватив меня за руку, она тащит моих братьев-близнецов из ванной в свою спальню, таща меня за ними троими, пока мы не останавливаемся за дверью. Она затаскивает меня внутрь, запирая за собой дверь, и поворачивается ко мне лицом.

— Ты берешь имя своего отца. Не Даниэль. Ты Дэниел. Позаботься о своем брате. Не забывай, чему твой отец научил тебя выживать. Ты должен остаться в живых. Слезы текут по ее щекам, когда она гладит короткую стрижку моих волос.

— Несмотря ни на что.

Эти слова скользят по моей коже, оставляя мурашки, и я хочу спросить ее, почему она разговаривает со мной так, как будто собирается куда-то, хотя это не так.

Но я этого не делаю.

Ее губы дрожат, прежде чем она притягивает меня к своей груди, и ее теплое дыхание обжигает обнаженную кожу на моей макушке.

— Ты должна, Дэни. И знай, что ты, вся ты, — самое важное для меня. Я люблю тебя, — шепчет она. Высвобождаясь из объятий, она наклоняется к Абелю и целует его в щеку.

— Слушай свою сестру. Делай все, что она тебе говорит.

Абель кивает и вытирает слезу с ее щеки.

— Я так и сделаю, мама.

— Мама—

Оглушительный грохот привлекает мое внимание к двери спальни позади меня, прежде чем я оглядываюсь на свою мать. Ее дрожащие пальцы скользят в мои, и она подталкивает нас к кровати.

Паника подступает к моему горлу, и первое покалывание страха пробегает рябью по позвоночнику.

— Мама, кто за дверью?

Треск сзади отражается от стены спальни, и в дверном проеме появляются три фигуры, одетые в одинаковую черную униформу. Их лица закрывают маски с торчащими с обеих сторон канистрами и трубкой-гармошкой, которая соединяется с коробкой на бедрах. Две темно-черные линзы полностью скрывают их глаза.

Я не вижу ни дюйма их кожи, чтобы понять, люди ли они вообще, и холодные ветки проникают по моим венам, приковывая меня к месту.