Цена свободы - Чубковец Валентина - Страница 42

— Я, — рассказывала она, — наверное, на какое-то время сама покойником стала. Словно отключилась, затем у меня появилась сила, обоняние, почувствовала разящий трупный запах. Боялась, чтобы не стошнило. Долго ещё слышала его крики, даже мольбу, чтобы я шла к машине. Что-то он говорил и говорил, громко говорил, долго освещал вокруг фарами. Но вылезать я не собиралась, понимала, чем закончится.

— А чем потом закончилось? Как ты вернулась домой?

— Я, Валюш, лежала до тех пор, пока он с кладбища не уехал. А он там долго круги наматывал, я ж словно в землю вросла, кашлянуть боялась, лежала словно парализованная, не шевелилась. А вышла совсем в другую сторону. Кто знает, вдруг он меня на трассе ожидает. Бог есть, дал мне такую силу, да дети мои, мама, я ведь о них-то только и думала. Сиротами бы остались.

— Есть, конечно, Бог, есть, — подтвердила я, не веря, как такое можно испытать. Настя с неделю жила у матери с детьми, пока не узнала, что её мужа убили. Как и кто, я не спрашивала, но уверена, Настёна чиста, она к этому тёмному делу не причастна. Тогда, в девяностые, таких как он «предпринимателей» многих убивали. Сам себе место выбрал. Сам себе…

— Можно, я вас нарисую?

— Меня? Да не надо меня рисовать, иди лучше с ребятишками поиграй во дворе или почитай что-нибудь, напиши родителям письмо. Ты поедешь на каникулы домой, за тобой приедут? — Начала я задавать Игорьку вопрос за вопросом, чтобы отвлечь его от затеи нарисовать мою физиономию. А работала я тогда в Побединской школе-интернате делопроизводителем. Но Игорь упорно настаивал на своём:

— Я вас нарисую, вам понравится, сильно хочу вас нарисовать. Си-и-ильно, — протянул он, с обидой понимая, что упрашивать меня бесполезно. Однако жалко стало его, и я разрулила ситуацию.

— А хочешь, я завтра фотографию сына своего принесу, нарисуешь его портрет? Согласен?

— Хочу, согласен, только не забудьте принести фотку. — На следующий день фотография сына лежала на моём рабочем столе. Вот и перемена, Игорёк тут как тут:

— Это ваш сынок? — слегка расширив глаза, рассматривал фотографию. Стёпке на тот момент было лет двенадцать, не больше, но он так внимательно рассматривал снимок сына, изучая каждую деталь, чему я удивилась и предложила взять снимок на время.

— Бери, только аккуратно отнесись к снимку, такой у меня один. — Раньше на самом деле целая проблема была, чтобы фотографию приобрести. Это надо было съездить в Шегарку или в Томск, сфотографироваться и в назначенное время приехать забрать фотки. Буквально на следующий день Игорь уже тёрся у моего кабинета.

— Ну заходи, Игорёк, что ты там прячешь в руках? Я, конечно, и представить не могла, чтобы он так быстро нарисовал портрет, ну, думаю, рисунки свои показать хочет или ещё что, а в руке вижу скрученный альбомный листок.

— Я вам сына принёс, вот, нарисовал, — и протягивает Шуркин портрет. Тут уж я расширила глаза, да не так как Игорёк, а гораздо шире — удивляюсь:

— Игорёк, да как ты так мог, один в один? Один в один, словно под копирку!

Стёпка стеснительно улыбается, переступая с ноги на ногу, и вытаскивает из кармана штанин фотографию.

— Немножко помял, — протяжно извиняется и разглаживает смятый уголок снимка.

— Ничего, выпрямится. А как ты так быстро да так умело нарисовал? Ты же настоящий художник! Художник!

— Вы так думаете?

— Да не думаю, а так и есть! Игорь, ты меня послушай внимательно и запомни навсегда. Слышишь, навсегда! — твёрдо повторила я. — В дальнейшем это будет твоя работа, это будет твой хлеб!

— Хлеб? — переспросил он, в недоумении глядя на портрет. Наверное, представлял, как это из бумаги хлеб получится. Я знала, у Игоря проблемы с умственным развитием, и поэтому по полочкам разложила, как он в будущем подрастёт и будет зарабатывать деньги. При этом добавила, каждый труд оплачивается, Игорюшка, а значит, завтра я принесу тебе вознаграждение. Глаза у него загорелись, обрадовался. Не знаю, правильно я поступила тогда или нет, но на сегодня думаю, что правильно. Придя домой, Игоря творчеством мы любовались с мужем, показала соседке, та тоже удивилась. Вот талант-то! И что я только не передумала, что подарить ему в подарок за работу, но всё же решила дать деньги — три рубля. А получала я на тот момент около восьмидесяти рублей. Так что для Игорька три рубля это большие личные деньги.

— Нет, не надо, — отказывался он от трёх рублей, но глаза выдавали.

— Мы же договорились, каждый труд оплачивается. Только потрать их с умом, на дело.

Много ещё чего я тогда сказала ему поучительного.

Как и на что он их потратил, я узнала спустя годы. Делопроизводителем долго не работала, вскоре мы и вовсе уехали в Томск. И однажды на центральном рынке подошёл ко мне парень, рослый, красивый, спрашивает:

— А можно я вас нарисую, нарисую ваш портрет? — В этом статном красавце я сразу узнала Игоря.

— Игорь! Помнишь ли ты меня, Игорь?!

— Помню, я вас никогда не забывал! Я всегда о вас вспоминал. Вы тогда мне на многое открыли глаза. Ваша беседа со мной и наставление дали мне хорошие плоды. Это мой хлеб, указал на портреты и полотно, которое лежало у него в объёмном пакете.

— Я всегда вспоминаю те три рубля, которые вы мне дали.

— За работу дала, а не просто так, — улыбчиво подытоживаю, а в глазах наворачиваются слёзы. Он меня узнал, он выбрал верный путь, он не споткнулся!

— Но те три рубля для меня сыграли большую роль и ваша беседа со мной, а ведь кто я тогда был, — Игорь махнул рукой, натянуто улыбнулся. Я понимала, ему не хотелось окунуться в то, серое детство, ворошить прошлое. В то, что он ребёнком испытал, пережил… Описывать не буду, просто не имею права, со мной делился многим, но его тайну похороню в себе — обещала. Вижу, чего достиг, искренне им восхищаюсь, а Шуркин портрет стоит на моём письменном столе и всегда напоминает о том сорванце Игорюшке. Нашёл себя в жизни, невзирая на все перипетии.

В пятом классе учился Максим, когда местные учителя решили перевести его в школу-интернат. Желания поехать из родного посёлка в другой район и, конечно же, в чужую школу у него не было. Но Максимку об этом никто не спрашивал. Так решили, так надо…

— Езжай, сынок, там тебе будет легче, школьная программа проще, — а что ещё оставалось сказать матери, когда сама чувствовала, что сыну тяжело даётся учёба. Во многом винила себя и судьбу, которая ей досталась.

Максим был отнюдь не первым ребёнком, жили скромно, муж получал крохи, да и сама Галина Васильевна не успевала выйти из декретного отпуска, как снова ждала пополнение. На сей раз, взвесив всё за и против, учитывая семейные трудности, на малом сроке хотела избавиться от нежелательной беременности, и в этом ей поспособствовала соседка, подсказала, как и что можно сделать, минуя больницу. Всё так и сделала Галина Васильевна, как сказала соседка, хотя самой очень было жалко избавляться от зародившегося в ней человечка. Гадала, мучилась, кого же она лишает жизни дочку или очередного сыночка. Но малыш оказался живчиком, и несмотря ни на что, он всё-таки появился на свет.

— Видать так Богу угодно, — решила Галина Васильевна, но чувствуя за собой вину, старалась уделять больше внимания Максиму. Он рос шустрым, добрым, отзывчивым, работящим, единственное, что ему не давалась, это учёба.

Трудно привыкал к новой школе, к своим сверстникам, его то и дело обижали старшие дети, изгалялись над ним за его мягкий характер, но он никогда никому не жаловался. Терпел. Встретилась как-то с ним и разговорилась, парень как парень, красив собой, воспитанный, он тогда только что из армии пришёл. Где служил, так и не спросила, в стройбате где-то. Но достойно, нет, он не хвалился сам, а вот его мама мне рассказывала, как однажды из армии пришло похвальное письмо от командира. Даже в газетке об этом писали. Спрашиваю у Максима, когда жениться будешь, на свадьбу пригласишь?