Разорвать тишину - Гаврилов Николай Петрович - Страница 43

На третьи сутки пути Санька, проснувшись, не узнал окружающего мира. Пока они спали, над болотами пошел мокрый снег, перед рассветом повалив густыми хлопьями. Все видимое пространство до горизонта стало белым, снег наглухо, как погребальным саваном, покрыл высокие мшистые кочки, камыш и заросшие озера с черной водой. Костер давно потух, снег залепил остывшую золу белыми мокрыми хлопьями. Было тихо и безветренно.

— Вот тебе и месяц май, — громко произнес папа, с трудом поднимаясь на ноги. — Давайте-ка огонь заново разводить.

Сразу после его слов на охапках камыша зашевелились все остальные, приподнимая головы из-под курток и пальто, накрытых слоем снега. Угрюмая речная долина словно показывала людям, посмевшим нарушить ее вечный покой, что здесь будет зимой, когда от мороза при дыхании у человека сходит эмаль с зубов.

— Никогда не буду больше пешком ходить, — через силу шутил папа, опускаясь на корточки возле потухшего костра. От постоянной сырости все суставы распухли и стали чужими, а при дыхании в спине под лопатками отдавало острой болью. От голода постоянно кружилась голова. Остальные чувствовали себя не лучше, актриса задыхалась от сухого кашля, но от жалости к себе никто не ныл. Ведь они еще были живы.

Начало пути обнадеживало. В первый день, не успели они пройти в камышах и сотни метров, как из-под самых ног художника вдруг с хлопаньем вылетела небольшая птица с ярко-белыми пятнышками оперения. Словно давая себя внимательно рассмотреть, птица села на кочку в нескольких метрах от замерших людей и, поблескивая черными бусинками глаз, принялась что-то ковырять в сером мокром лишайнике.

— Кедровка, — замирая на месте, тихо ахнул папа. — Санька, помнишь?

Мальчишка молча кивнул головой.

Еще в другой, похожей на сон, жизни в их книжном шкафу, за стеклом, стоял том «Мира животных» Брема — любимой книги Санькиного детства. Каждый вечер, перелистывая на коленях ее страницы, он словно покидал двор их дома, где водились лишь коты да голуби, и путешествовал по всему свету, познавая его многообразие на пестрых картинках с животными из далеких загадочных стран. Сидящая на кочке темно-бурая птица с запоминающимися яркими белыми пятнышками на оперении и вправду как-будто только что слетела с рисунка Брема.

— Точно кедровка, — уверено сказал папа. И замечая, что остальные не разделяют его радостного возбуждения, быстро пояснил. — Она прячет во мхах тайники с орехами. А значит, совсем рядом здесь должны расти кедры!

Еще одна загадка речной долины. До ближайшего кедрача, растущего за Петровым скитом, было пятьдесят с лишним верст по мертвым марям, где в черной воде между кочками не откладывают свои личинки даже комары. Но, к счастью, Алексей и его спутники об этом не знали. Воодушевленные добрым знаком, раздвигая руками камыши, они медленно пошли дальше, с каждым шагом ожидая, что вот сейчас, за этим просветом, покажется зеленая стена тайги, и они будут спасены.

Но прошел час, затем еще час, невидимое за тучами солнце по короткой дуге переместилось на запад, а признаков твердой суши все не было. Дождь перестал, но зато появился туман.

На любой географической карте все болота мира окрашены в веселый, зеленый, как травка, цвет, с тоненькими продольными штрихами. Ничего примечательного. Но если кому-то придется пересекать эти места не взглядом, а своими ногами, остается только искренне пожалеть этого человека. Тонкие безобидные штрихи мгновенно превращаются в разводы черной воды, а нарисованные веселые зеленые пятна колыхаются под ногами, словно живое существо. В болотах даже два метра пути даются с трудом и страхом — лицо и спину заливает липкий пот, от напряжения в глазах начинает двоиться, а сам человек через каждый шаг проваливается по пояс в мокрый мох. Но карта про это молчит.

Можно полюбить море, можно полюбить горы, можно влюбиться даже в пустыню и остаться в ней жить, но болота всегда будут восприниматься человеком как призрачное, порожденное туманами царство умершей природы, которое живым лучше не тревожить.

За первые сутки нечеловеческих усилий путники прошли под проливным дождем на восток всего две версты, но так и не нашли никаких следов твердой земли. Высокие камыши скрывали за собой панораму огромной долины, и было совершенно невозможно понять, в какую сторону следует идти дальше. Заросли тростника сменялись густой осокой, изредка путникам встречались одинокие деревья: низкорослые лиственницы, осины, или корявые рямовые сосны, каким-то чудом пустившие корни в жидком перегное.

Но деревья и высокие волнообразные кочки только обманывали, создавая иллюзию твердой поверхности. В этих широтах кочки представляют собой ядра вечной мерзлоты, над которыми веками разрастались мхи. Стоило только ступить на эту призрачную твердь, как кочка с бульканьем уходила в бездонную пустоту, выпуская из-под себя пузыри реликтового воздуха, которым здесь дышали еще огромные, обросшие шерстью, носороги. В отсутствии опыта, Алексею и его спутникам пришлось изучать все ловушки долины Оби на себе. Медленно, один за другим, проваливаясь по пояс в мокрый тяжелый мох, они продвигались вперед, перед каждым шагом проверяя прочность ложной суши длинными слегами.

— Ищем место посуше — и привал, — сказал первым Алексей, понимая, что они давно перешли все положенные человеку пределы усталости. Все мышцы рвала боль, в висках пульсировала кровь, а во рту почему-то чувствовался легкий привкус ацетона. Если организм оставить без пищи, он начинает поедать самого себя: рези в желудке тогда становятся не такими острыми, но зато сердце начинает биться часто-часто, и в глазах при любом усилии плавают красные круги. Услышав его слова, актриса без сил опустилась на корточки, а затем села прямо в воду.

Через десять минут на небольшой, заросшей мхом возвышенности уже дымился костер, а в котелке закипала дождевая вода. Все опустошенно молчали. Немая бродяжка, сильнее остальных привыкшая цепляться за жизнь — какой бы она ни была — положила свою голову Мише на плечо.

— Попробуем утром поискать птичьи гнезда. Будем, конечно, надеяться, что завтра мы куда-нибудь выберемся. Судя по камышу, мы все еще на береговой линии Оби, — обращаясь сразу ко всем, предложил папа. Он зачерпнул ладонями пригоршню воды, протер заросшее густой щетиной лицо, и вдруг замер, оборвав себя на полуслове.

В просвете камышей, едва различимая в тумане, виднелась воткнутая в кочку веха, с повязанной на конце выцветшей тряпкой. Цепочка независящих друг от друга случайностей, которая привела их в затерянную сибирскую долину, теперь отматывалась назад. Рассеянный взгляд совершенно случайно наткнулся на веху, которую по рассеянности оставил здесь топограф, забыв о приказе уполномоченного уничтожать за собой все знаки, ведущие к Петрову скиту, и которые Алексей безуспешно искал с самого первого дня. Если бы он не заметил едва различимый в зарослях камыша березовый шест со свисающей тряпкой, путники бы навсегда заблудились в бескрайних пространствах огромной речной долины, где нет ничего, кроме призраков, порожденных вечными белыми туманами.

Но что-то на небе неуловимо изменилось, словно в глухой стене приоткрылась дверь. На следующий день они сумели пройти вглубь торфяников сразу на пятнадцать верст. Найденное направление было правильным. За время пути Миша нашел еще одну торчащую во мху жердь, обозначающую границы заросшего озера. Надежда сменялась уверенностью. Следуя по цепочке, друг за другом, путники уже не отрешенно молчали, а переговаривались и даже шутили, с каждым шагом ожидая увидеть вдалеке полоску настоящего, а не призрачного, леса и крыши домов таежного поселка.

Только до одинокой, вросшей в землю избушки Петрова скита им было идти наперегонки с голодом тридцать с лишним верст, которые с каждым днем будут растягиваться все длиннее и длиннее, постепенно превращаясь в бесконечность. К счастью, в нас еще с рождения заложена вера в чудо, и хочется думать, что это не просто вера, а знания нашей вечной души, для которой нет границ между мирами, и которой все давным-давно известно.