Стиратель (СИ) - "Генрих" - Страница 39

— Больше никого не ждем?

Лилли реагирует на простой вопрос странно: бледнеет, вскакивает на ноги и тут же падает обратно на свой стул. Взгляд у нее потерянный:

— П-простите… я не помню… простите, господин целитель.

Девушка тяжело дышит и нервно сплетает и расплетает пальцы. А ведь не в первый раз такое за ней замечаю, обычно она мила и любезна, но раз в несколько дней накатывают короткие приступы. Первое время я полагал, что Лилли попросту боится меня. И то, что не стал сразу валить ее в койку, как сделал бы, с ее точки зрения, любой нормальный мужик, только увеличивало ее тревогу: мало ли какие у меня могут появиться нездоровые фантазии? По любой моей жалобе ее могут высечь, и хорошо, если не засечь до смерти. Но ведь у Лилли было время убедиться, что я не собираюсь ее обижать. Мне все чаще удавалось вывести ее из угодливого «чего изволите, господин?». Иногда мы болтали довольно расслабленно. А эти короткие приступы дезориентации не прекращаются, напротив, становятся чаще… Панические атаки? Но признаков тахикардии нет.

— Лилли, расскажи мне, что с тобой происходит. Как ты себя чувствуешь?

— Я прекрасно себя чувствую, господин! — взвивается девушка. — Каких развлечений вы желаете сегодня?

— Желаю, чтобы ты правдиво ответила на мой вопрос. Честное слово, Лилли, не стану на тебя жаловаться. Ты меня полностью устраиваешь как компаньонка, я не буду создавать тебе неприятности.

Лилли смотрит на меня недоверчиво. Понимаю ее: жизнь в Танаиде не способствует вере в людской альтруизм. Надо объяснить ей так, чтобы она поняла:

— Мне, как целителю, может быть интересно, что с тобой. Мы постоянно учимся, исследуя разные болезни и их проявления.

Лилли падает обратно на стул и заходится в рыданиях. Наливаю ей воды из кувшина — по моему настоянию в приемной всегда есть чистая вода, и чтобы никакого вина! Постепенно девушка успокаивается и рассказывает свою историю.

— Умоляю, господин целитель, не говорите никому! Меня исключат из компаньонок, если узнают, а на тяжелой работе я долго не протяну! Это началось полгода назад. Может неделями быть все, как обычно, а может накрывать через день. Чем дальше, тем чаще. Руки и ноги становятся слабые, как не мои, и не чувствуют ничего. Или вдруг начинаю двигаться, словно пьяная — но мы ведь никогда не пьем господское вино! И зрение, — девушка шмыгает носом. — Месяц назад перед глазами появилось пятно, и сколько я ни умываюсь, оно не проходит!

— Позволь мне тебя обследовать.

Лилли испуганно мотает головой — понимает, что никогда не сможет оплатить мои услуги.

— Тебе это ничего не будет стоить. Это мне нужно для моей работы.

Лилли кивает, и я смотрю на нее через Тень. На первый взгляд все в норме, явных очагов заболевания не видно. Может, все-таки психосоматика? Довольно типично для женщин, которых принуждают к проституции. Тогда дело труба, это не лечится. Но надо исследовать нервные волокна поподробнее… В Танаиде наловчился делать это, здесь я сам себе и рентген, и КТ, и МРТ, и прочее продвинутое оборудование из «Доктора Хауса», которое, к слову, в российских больницах стало обычным делом только в последние годы.

Максимально увеличиваю изображение нервного волокна… нет, там такое, во что верить не хочется. Лилли сколько лет — двадцать, двадцать один? Похоже, перспектива исключения из компаньонок окажется наименьшей из ее проблем, и совсем скоро… Может, я все-таки ошибся? Смотрю в другом месте. Увы, никаких сомнений: эти бляшки — макрофаги, и миелиновое волокно изрядно повреждено. Рассеянный склероз. Болезнь, неизлечимая даже в моем мире со всей его медициной.

Получается, надо выйти из Тени и сообщить молодой девушке, что примерно через полгода-год она забудет человеческую речь и превратится в трясущееся, ходящее под себя тело. В моем мире развитие рассеянного склероза замедляется медикаментами, но даже не помню их названий и формул — не моя специальность — да и все равно синтезировать их здесь нереально. Но что я могу сделать? Будь Лилли Высшей, мог бы попробовать восстановить ей нервную систему за счет ее собственной магической энергии. Но золотых искр в ее ауре нет. Значит, придется использовать свои…

— Вы исцелили меня? Я здорова?

Голова кружится. Опираюсь о стол обеими руками. Для Лилли прошло минут пять, а для меня — часы кропотливой изматывающей работы. Хорошо, солнце еще не село. Слабые предзакатные лучи — все-таки лучше, чем ничего. Скорее бы выйти в сад…

И ни о каком исцелении, разумеется, речи не идет. Но за пять-семь таких сеансов мы добьемся стойкой ремиссии. Это мое решение, и Лилли совсем не обязательно знать, во что мне это обойдется.

Сам не сразу осознаю масштабы произошедшего. В первые недели в Танаиде едва надеялся, что со всей своей магией смогу работать на уровне обычной районной поликлиники. Нередко пасовал перед болезнями, которые в моем мире вполне излечимы — но только при наличии соответствующих лекарств. А теперь, надо же, работаю с рассеянным склерозом, причем положительная динамика налицо после первого же сеанса…

Улыбаюсь девушке:

— Пока нет. Но скоро тебе будет лучше, вот увидишь…

Направляю Уголька к конюшне — наша прогулка окончена. Встреченные в саду слуги спешат убраться с пути и низко кланяются. Как же меня достало это их вечное пресмыкание… Но никому этого объяснить не смогу, только перепугаю бедняг до полусмерти.

Один из слуг, молодой парнишка, двигается немного странно — словно он на полвека старше, чем выглядит. Только что не кряхтит на каждом шагу. Тянусь к нему через Тень и заранее догадываюсь, что увижу. Так и есть, спина покрыта продолговатыми свежими ранами. Суровые телесные наказания за любую провинность — обычное дело здесь. Смягчаю боль, устраняю начавшееся воспаление тканей. За это мне не платят, но грустно же смотреть, как человек мучается.

Ездил в ближайший городок, хотя так и не придумал, что мне там может понадобиться. Ничего интересного там не было, и даже серебряная монета, предусмотрительно разменянная на медь у графского казначея, не пригодилась. Выходит, ездил, чтобы развеяться, и чтобы Уголек не застаивался в конюшне — хотя знаю, его и без меня выезжают, это обязанность конюхов. И, хоть сам себе в этом признался только сейчас, хотелось убедиться, что я действительно свободен в перемещениях. Получается, что так и есть. Никто не пытался меня задержать, никто за мной не следовал. Неужели все действительно так просто? Внутри назревало смутное ощущение, будто чего-то не учел.

Хмурый конюх принимает у меня поводья и цедит сквозь зубы:

— Его сиятельство недавно уйти изволили. Велели передать, что ожидают вас к ужину.

Киваю, треплю Уголька по морде на прощание и направляюсь к замку. Странно, с чего бы это графские послания передает конюх? Прежде это делали либо компаньонки, либо старшие слуги — из тех, что одеты не по-господски, конечно, но намного лучше, чем горожане. И что-то еще меня кольнуло… да, этот конюх обратился ко мне без ставшей уже привычной преувеличенной почтительности. Даже не поклонился. А ведь если я на него нажалуюсь, его выпорют… или нет? Может, это привилегированный слуга? Странно, вроде граф не особо увлекается лошадьми и верховой ездой, это барон с друзьями могли обсуждать конские стати часами, а от графа ни разу не слышал подобных разговоров. С другой стороны, что еще делать на конюшне, если не общаться с лошадьми?

Ладно, какое мое дело? Может, этот конюх когда-то спас графскую жизнь, поэтому теперь безнаказанно строит Высшим козью морду. Мне бы о своих проблемах подумать… Граф знает, что от меня сейчас зависит не только его самочувствие, но также здоровье и, соответственно, лояльность уже четырех его важных гостей. Как всегда в человеческой истории, старики не желают поступаться властью, а организм-то не вечный… И при всем том меня спокойно отпускают на все четыре стороны. Никто не поинтересовался даже, куда это я навострил лыжи, зачем, да скоро ли вернусь… Что-то здесь не увязывается. А что если за мной все-таки следят, но так, что я этого не замечаю?