Упущенные Возможности (СИ) - "Ande" - Страница 27

То, что творилось у меня в спальне до утра, я бы не назвал сексом. Это была, скорее упоительная битва, в которой никто никому не уступал, радостно и самозабвенно терзая друг друга, до полнейшего изнеможения. Бешеное безумие сменялось минутами оглушающей нежности, что бы снова сорваться в неистовую бездну.

Когда морок спал, за окном светало. Мы просто полежали, уткнувшись нос в нос, тихо сопя, и глядя друг другу в глаза.

А потом Сашка Воронцова, лучшая из женщин, снова стала той девицей, что имеет обо всем свое мнение и сообщает его всем, кому хочет.

То есть она сказала, что едет домой.

И принялась одеваться, делая вид, что меня вообще не замечает. Но тщательно следя за тем, что бы я не смог оторваться от наблюдения процесса.

Пришлось призвать на помощь весь свой жизненный опыт, и приложить титанические волевые усилия, что бы немедленно не затащить ее обратно в постель.

Если бы я так поступил, это бы значило, что у нее появился коврик, об который она будет вытирать ноги при каждом удобном случае. То есть ее полную и безоговорочную победу.

Поэтому я встал, и, не утруждаясь одеждой, пошел к письменному столу у окна. Сказал, что сварю сейчас нам кофе, а потом отвезу ее домой, у меня машина.

На столе спиртовка, джезва и намолотый кофе. Но дело не в них. В эти её игры, и мы играть можем. В рассветном окне отчетливо видны мои длинные ноги, узкие бодра, прекрасные ягодицы, широкие плечи и крепкая шея. Девицы, в банях, не стеснялись описывать мне мои достоинства. И даже сделав скидку на комплиментарность тех речей, мне явно есть чем ее подразнить.

Хе-хе. Она подошла, и прижалась к моей спине. Было бы неплохо, прояви она инициативу. Времени до работы еще — вагон.

— Мы могли бы продолжить, — все же дал слабину я, но сразу спохватился — но у тебя работа, я понимаю.

— Есть такой психиатр, Зигмунд Фрейд. Он считает, что человеческое поведение основано на половом влечении. — не отстранившись, немедленно начала отыгрываться за слабость Сашка — больше того, он утверждает, что ненасытные мужчины, в большинстве своем, в конце концов перестают интересоваться женщинами. И вступают с проивоестественные связи с другими мужчинами.

— Я понимаю, Саша, твои опасения. Вдруг такого великолепного парня как я, у тебя уведут? Только ты нашла идеал, понимаешь…

Я разжег спиртовку, и налил в джезву воды из кувшина. Нельзя мне оборачиваться. Она воочую увидит, кто и чего страшно хочет. Нужно было хоть трусы натянуть. Она стукнула меня кулачком в спину.

— Но это, Сашенька, только во-первых. Потому что во вторых — кто он, тот подлец, что ушел от такой восхитительной тебя, к другому мужчине?

Я услышал, как прижавшаяся к моей спине щекой Воронцова, хватает ртом воздух, пытаясь достойно ответить.

— Кретин!- снова меня стукнули в спину, признавая один ноль в мою пользу — одевайся, я сейчас.

Александра Илларионовна удалились в сторону удобств, а я по-быстрому натянул брюки. Хе-хе. Мода на широкие штаны имеет ряд достоинств.

Пока она пила кофе, я умылся-оделся, и изучил синяк под глазом. Решил начать думать о том, что и как мне скажут на работе — потом, потому что меня ждала Воронцова…

Капот и лобовое стекло Каддилака, было заплевано семечками. Судя по количеству шелухи, злодеев было не меньше трех. Вмятин не наблюдалось. Александра сделала надменно- сочувствующее лицо. Но человека двадцать первого века так просто не сломить.

Достал из багажника спецом купленный веник, и обмел авто. С волками жить…

Попутно поясняя Сашке, что пионерия, понимаешь.

Как выяснилось, она живет с родителями, в Останкино, в смысле в Марфино.

Наши с ней отношения были уже столь глубоки, что я вслух стал потрясен. Что вот так вот и бывает. Деревенская простушка из глубинки, окрутит москвича и давай выпендриваться.

Был снисходительно утешен фразой, что только дремучий провинциал типа меня, согласится жить в той конуре, где ты живешь, Боб. А настоящие, исконные москвички любят комфорт и простор.

Тут я слегка запаниковал, исполнившись подозрений.

— Вы не в Шереметьевском дворце живете?

— Боб…- снисходительности этого тона, мне еще учится и учится — с чего ты решил что там комфортно?

— Ну-да, ну- да. Чистенько, но бедненько.

Сначала, я решил было рулить на Сретенку, а по ней выбраться на Первую Мещанскую и на Ярославку. Но вовремя вспомнил, что там ремонт покрытия и полнейший треш даже ночью. И, выехав на Трубную, двинул к Театру Красной Армии.

Прежде чем начать ездить по Москве, я внимательно изучил карту, и поэтому вполне ориентировался. Так что самый прямой путь лежал по Октябрьской улице. И — всего два жд переезда. В отличие от четырех на Дмитровском шоссе, не говоря о Ярославке.

А Октярьская сейчас — двусторонняя, и получится быстро, решил я.

Попутно, мы с Сашей ни на секунду не прекращали выяснять отношения. Что могла бы хотя бы сделать виноватый вид. Я, вообще то, мало того, что бит, но и осужден пролетарским судом. А настоящая подстрекательница, мало того что не чувствует вины, но еще и глумится надо мной несчастным.

Она погладила мою ладонь, и сказала:

— Прости, Ром. Ты так смешно отшучивался. Так злился. Я думала, ты сейчас выйдешь, и саданешь по ним каким нибудь срамным стихом. С матерком и похабщиной. Они и переключатся на новую тему. А то и вправду, как то противно было.

— Тут ты права. Такого концентрированного… эээ…в нормальной поэзии не сыскать.

— Еще один эксперт — фыркнула она.

— Я, Саша, достаточно разбираюсь в поэзии, что б не любить ни Бальмонта, ни Сологуба, ни Шенгели. Не говоря об этих всех официальных иконах.

— И что же такому специалисту кажется достойным внимания?

— Меня, Александра, интересуют вопросы бытия. Не быта, но бытия.

— О! И как же это выглядит?

Хе, я собрался было вдарить Бродским. Но решил крупную артиллерию попридержать.

— Вот, к нынешней ситуации, подходит идеально.

И я начал, ритмично стуча по рулю:

Я озаряем светом из окон,

Я под прицелом власти и закона.

Вот человек выходит на балкон,

Хотя еще не прыгает с балкона.

Какая ночь, какой предельный мрак,

Как будто это мрак души Господней,

Когда в чертог и даже на чердак

Восходит черный дым из преисподней

О, Боже, я предельно одинок,

Не признаю судьбы и христианства,

И, наконец, как жизненный итог,

Мне предстоит лечение от пьянства.

Я встану и теперь пойду туда,

Где умереть мне предстоит свободно.

Повсюду в реках стылая вода,

И в мире все темно и превосходно.©

— С ума сойти! — воскликнула Сашка- И ты, Борисов, полтора часа слушал бездарный пафосный бред⁈

— Ты не поверишь, Саш, мне было интересно, особенно поначалу. Не каждый день увидишь рептилоидов в жизни.

— Рептилоидов?!!

Мы проехали мимо театра Красной Армии, и свернули в узкую Октябрьскую.

— Это тебе не Фрейд какой-то. Это серьезная научная теория. Ученые выяснили, что инопланетные враги человечества, в бессильной злобе, засылают на землю вообще, и к нам тоже, тупых рептилоидов. Они внедряются в мозг слабых умишком.

— Зачем⁈

— Пфф… неужто непонятно? Протолкнуть в вожди такого же, рептилоидного. Чтоб устроить войну. И сцепится с другим таким же вождем. Самым великим считается тот рептилоидный вождь, у которого больше трупов.

— Постой. Тот, у кого меньше трупов?

— Что бы вы, Александра, понимали! Это у людей. А у инопланетян, чем больше трупов повсюду валяется, тем больше величия, и гениальней вождь.

Мы пересекли Сущевский Вал, увернувшись от ночного такси, решившего, видимо, что помеха справа — не повод тормозить. Тут я сообразил, что мы едем Марьиной Рощей. Вполне, безлюдное место. С другой стороны, шестой час, все только просыпаются.