"Фантастика 2024-40". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Рейн Доминион - Страница 74

– Горелки бы… – вздохнул он.

– Ага, тебе только дай горелки – всю на раны да болячки разольешь, – ядовито отозвался пан Юржик, орудующий маленьким топориком. То ли у всех елей были такие крепкие корни, то ли в здешних горах они как-то по-особенному росли, но лопата отказывалась резать жесткие, жилистые прутья.

Сперва, если не обращать внимания на корни, копалось легко. Серый мелкий песок с малой толикой базальтовой дресвы. Бери больше – кидай дальше. Но, углубившись на аршин – или аршин без пары вершков, – они наткнулись на плотный сырой суглинок. Он лип к лопате, марал штаны бессовестными желто-коричневыми разводами и вообще всячески сопротивлялся.

– С сундуком вместе опустим или выкинем? – поинтересовался пан Юржик.

– З-замок ломать не хочется, – откликнулся Меченый. – К-крепкий замок. Н-надежный.

– Того-этого… Замок не беда… – Лекса оперся локтями о край ямы. – Надо – сломаем. А лишку рыть неохота.

Пан Войцек окинул взглядом вместительный сундук. И правда, что золоту сделается в сырой земле? Чай, не железо, ржа не поест.

– Д-добро. Бросай лопату. Иди с-сундук ломать.

Шинкарь выбрался из ямы. Взялся пальцами за толстую дужку замка.

– Того-этого… Замочек, оно, конечно, крепкий. А скобка… – Он на миг напрягся, рванул замок на себя. Послышался хруст расщепляющейся древесины. – А скобка так себе. Того-этого… хлипкая. На продажу делали, не себе.

Лекса подбросил на ладони вырванный со скобами – не помогли и каленые гвозди – замок. Хотел швырнуть в кусты, но после по-хозяйски сунул в свой мешок.

– Что везете-то?

– Золото! – сделал круглые глаза пан Бутля. – А ты не знал?

– Дык… Того-этого… Догадывался. Только…

– Что «только»?

– Да того-этого… Ваш груз – это ваш груз. Чужой каравай по осени считают.

– Чего?

– Да… того-этого…

– Что ж ты с нами увязался? – удивился Ендрек. – Я думал, ты знаешь.

– А чо было не увязаться? Я с малолетства странствовать хотел… Того-этого…

– Н-ну, теперь настранствовался? – Войцек поднял крышку сундука.

– Точно! – подхватил пан Бутля. – Как в той побасенке: «Не догоню, так хоть согреюсь…» Эй, пан Войцек! Ты чего?

Ендрек и сам заметил неестественно остановившиеся глаза и расползающуюся по скулам бледность пана Шпары.

– Что там? – Юржик бросил топор и одним прыжком взлетел на повозку. – Песья кровь! Это ж надо…

Когда медикус присоединился к старшим товарищам, Меченый уже смог оторвать взгляд от распахнутого сундука. Он сидел, сжав виски руками, сгорбив сильные плечи под затертым, кое-где прохудившимся кунтушом.

– Гляди. – Пан Юржик малость подвинулся.

В сундуке ровными рядками лежали слитки. Даже кто никогда их не видел, догадался бы, что это и есть слитки. Из таких после на монетном дворе клепают двойные «корольки». Вроде самые обычные.

Если бы не одно «но».

Уж цвет золота ни один человек ни с чем не перепутает. Пускай ты из самого глухого медвежьего угла, а из лесу раз в год выходишь за солью.

Эти слитки были светло-серые, матовые, мягкие даже на вид.

– Свинец, песья кровь, – буднично сказал пан Бутля.

– Похоже… Того-этого… – согласился Лекса. – Ты прости меня, пан Юржик, на кой ляд вы свинец в такую даль перли?

– Хочешь знать, Лекса? – звенящим голосом произнес пан Войцек.

– Не, ну…

– Я найду, Лекса, пана Зджислава Куфара, а заодно и преподобного, – он скривил губы в едкой усмешке, – пана Богумила Годзелку. Я их найду, обещаю. Клянусь памятью погибших односумов. А потом ты их спросишь. И я спрошу. Обещаю.

Меченый поднял старую саблю, выдвинул лезвие на пол-ладони из потертых черных ножен и поцеловал клинок. Затем спрыгнул с телеги и шагнул к ближайшей ели. Прижался лбом к смолистому янтарно-желтому стволу и замер.

– Ты того-этого… Пан Войцек. Я с тобой искать пойду, – тихо и как бы несмело проговорил шинкарь.

– И я тоже! – Пан Юржик соскочил на кучу песка, перемешанного с суглинком. – Вместе начали, вместе закончим.

– И я! – воскликнул Ендрек. – Кто-то ж вас лечить должен? Раны там шить…

– Да? – Пан Войцек повернулся, смахнул чешуйку коры, прилипшую к брови. – Тогда п-пошли…

Он сделал шаг навстречу спутникам и протянул руку ладонью вверх.

Лишь вставшее над макушками елей полуденное солнце да пролетавшая пичуга могли увидеть, как сошлись в рукопожатии четыре руки.

Узкая, сильная ладонь порубежника.

Короткопалая с обломанными ногтями пьяницы шляхтича.

Широкая, как медвежья лапа, твердая, как копыто, ладонь шинкаря.

И измаранная кровью из лопнувшей мозоли ладонь студиозуса-медикуса.

Сошлись и сжались на мгновение, обещая недругам сполна забот и хлопот.

С началом кастрычника с востока задули сырые холодные ветры, на Прилужанское королевство наползли низкие серые тучи. Зарыдала хлябь небесная мелким холодным дождем, скорбя о растоптанном братстве лужичан.

Обвисли, отсырев, широкие полотнища флагов – с рисунком Белого Орла в Уховецке и с выгнувшим спину Золотым Пардусом на стенах Выгова.

Зазвонили колокола многоглавых соборов панихиду по погибшим и в предчувствии грядущих смертей. Эхом стального лязга отозвались соседи на севере и западе. Как падальщики-вороны на труп великана, слетелись рыцари в белых плащах с Черным Коршуном; разбойные хэвры изгоев-колдунов, прикормленных с ладони Грозина и Мезина; разудалые ватаги мазылов с отрогов Отпорных гор; дикие, воняющие потом и звериными невыделанными шкурами улусы с правобережья Стрыпы. Заполыхали хутора и застянки, горький дым пожарищ застлал распаханные к зиме нивы.

И ходила Смерть-Мара с алым платком в худющей руке. Любо ей, радостно. Еще бы! Когда в последний раз так жировала? Вот и ходила, искала добычу… И всяк, кто видел ее, отправлялся в горний мир.

Промозглым осенним днем в Искорост въехали два всадника. Один, невысокий, светлоусый и светлобородый, постоянно щурящийся, с носом круглым и багровым, как молодой бурачок, ехал на буланом злом скакуне. Несмотря на ободранный кунтуш и сломанное петушиное перо на шапке, он держал себя подлинным шляхтичем. Даже сыпанул стражникам на воротах десяток медяков. За ним следовал здоровенный детина на светло-гнедом коне. Мужлан мужланом, на самый беглый взгляд заметно. Поперек седла он вез узловатую дубину аршина два длиной. В стародавние времена кмети лужичанские выходили с таким оружием против захватчиков и грабителей. И, попади вражина под удар, не покажется мало ни закованному в броню рыцарю-волку, ни гауту в лисьем малахае.

Приезжие прорысили по Привратной улице, перешли на Угорскую, миновали столярную слободу, направляясь в купеческий квартал. Там на Кривом спуске поинтересовались у встречного трубочиста особняком Болюся Галенки. Ну, трубочист, малый не промах, раскрутил шляхтича на пару кружек пива, а потом признался, что нет более в Искоросте такого дома. И такого купца тоже. В начале вресня, люди говорят, сожгли заживо Галенку, вместе с женой, детьми, тещей-старухой, кухаркой и охранником.

Кто? Зачем? По чьему приказу? Того народу не ведомо. Говорили, что, мол, задолжал карузликам из Синих гор, а те наняли вышибал. Да кто поверит? Зачем вышибалам жизни лишать должника? Мертвую овцу можно остричь только один раз. А живую – о-го-го!

Еще пустомели досужие болтали, что видели в тот вечер на Кривом спуске людей в одежде грозинецких драгун. Даже в ратушу челобитную соседи носили. Расследование, проведенное местным уголовным дознавателем, показало – грозинчане были. Числом не менее двух десятков. Жили в харчевне «Вертел и окорок», порядку не нарушали, при въезде и выезде из города предъявили стражникам грамоту, подписанную новым подскарбием Выговской короны князем Зьмитроком. Так что, выходит, были драгуны на коронной службе, и любой, кто осмелился бы открыто высказать им обвинение в незаконных действиях, сразу стал бы врагом короны. Отцы города проявили прозорливость и государственную мудрость, объявив пожар в доме Болюся Галенки несчастным случаем – сажа, мол, в трубе загорелась, а там пошло, как по писаному.