Цена - Алибеков Жан - Страница 1

Эту книгу со словами благодарности,

признательности и любви я посвящаю

двум людям, которые спасли меня в моём

одиночестве и страдании.

Я не могу назвать их имена, но я еще

Раз подтверждаю свою благодарность.

Яна вырвалась из сна и, тяжело дыша, села на постели. Пялясь пустыми глазами в точку перед собой, прокручивая увиденное только что во сне, постепенно приходила в себя… «Пошла к черту… – прошипела Янка сквозь зубы. – Чертова бабка, пошла к черту… Пошла, пошла, пошла… К черту!!!»

Она схватилась за голову, нырнула в подушку и тихо завыла…

Дикие, страшные сны преследовали ее с двенадцати лет, с того дня, когда пошла первая кровь… Точно так же проснулась она тогда от ужасного чувства безысходности, горя и тоски. Болел живот, но не это испугало ее, испугал сон.

Бабка по матери, старая ведьма, которая умерла пять лет назад, за две недели до Янкиного двенадцатого дня рождения, тогда приснилась ей в первый раз…

Часто сны повторялись, а один снился регулярно: она сидит за столом в бабкином доме, напротив – шкаф с зеркальной дверью, и Яна видит в нем свое отражение. Она не может пошевелить ни рукой ни ногой, даже голову повернуть не может. Может только смотреть за тем, как бабка, страшная, в белой покойницкой сорочке, с растрепанными седыми волосами, что-то месит в чашке. Там в чашке что-то ужасное, и Яна знает, что ей придется «это» съесть. Она отводит глаза, смотрит в зеркало, и в этот момент бабка поднимает голову и тоже впивается глазами в зеркало. Там, в отражении, их взгляды встречаются, и Янку просто сводит всю от страха, омерзения, печали… И от ненависти к бабке…

Янка с матерью и младшим братом Богданчиком приехали в деревню, когда бабка совсем слегла. Умирала она долго и мучительно, врачи ничего толком не говорили, на возраст ссылались, а что за болезнь – непонятно.

Бабка доводила мать, Янка видела, но не понимала, что бабке от матери надо, чего хочет. Мать много плакала, но не от жалости к бабке, а от обиды и страха, потому что бабка чего-то требовала от матери, а когда та отказывалась, грозила ей проклятьем и ругалась страшными словами.

Умерла бабка в жаркий полдень. Янка притащила Богданчика со двора покормить и услышала, как бабка хрипела матери:

– Дай руку, скажи, что принимаешь, дай уйти спокойно!

– Нет! – решительно сказала Марьям и спрятала руки за спиной. Яна даже удивилась: мать всегда немного суетлива была, а бабку вообще боялась, тихим голосом говорила с ней и так, словно в конце предложения всегда вопросительный знак стоит. А тут… Четко, категорично, громко. Янка бросила Богданчика и заглянула в приоткрытую дверь. Увидела лицо бабки, черное, страшное, глаза такие, будто терзает ее не боль человеческая, а ужас древний, бесконечный, дикий, мольба в них, по-другому и не скажешь. И уже молила бабка о чем-то Марьям:

– Прими, забери, отпусти…

– Нет, – снова повторила мать. И снова: – Нет… Нет. Нет! – трижды.

И словно ледяной дождь прошел и бабку заморозил.

Оцепенела она и холодным, мертвым голосом прокляла Марьям на веки вечные, до седьмого колена, пока кровью, болью и страданием не расплатятся потомки за ее, бабкин, грех.

Через сорок дней после смерти бабка впервые пришла к Янке во сне…

А еще через полгода безнадежно заболел Богданчик…

Янка посидела-посидела, прислушиваясь к себе, и поняла: сегодня на нее «найдет». А значит, надо спрятаться и отсидеться, дней пять, неделю…

Дома оставаться нельзя, мать после одного такого приступа стала считать ее оторвой, злилась на нее, кричала, с тех пор Янка убегала в такие дни из дома, сначала на дачу к подруге, там переживала весь ужас в одиночестве, и возвращалась.

А потом, потом в ее жизни появился Али, и началась совсем другая история. Теперь Янка возвращалась с пустыми глазами, изможденная, молчаливая, спящая на ходу. Мать снова орала на нее, пугала психушкой, плакала, умоляла развязаться с наркотиками. Дело было не только в наркоте, но Яна не могла ей ничего объяснить, не знала, как все рассказать. «Что-то», или «кто-то», запрещал ей это. Она знала только одно: когда-нибудь «это» закончится. И не факт, что хорошо…

Яна вздохнула, посмотрела на часы и стала быстро собирать рюкзак. В половине восьмого она позвонила Али, убедилась, что он ее ждет, и выскочила из дома.

Завернув за угол, увидела, как Тимур, ее старший брат, паркует машину, и чтобы не встретиться с ним, решила подождать за углом и присела покрепче завязать шнурок кеда. А когда подняла глаза, чтобы проследить за Тимуром, чуть не заорала от ужаса.

Брат шел к подъезду, а рядом с ним, цепляясь то за полу пиджака, то за рукав, мелко семеня, бежала бабка. Бабка, с мерзкой ухмылкой на черном лице, поглядывала на Янку и помахивала ей рукой, строила рожи, и – ужас-ужас! – показала ей длинный серый язык.

Янка набрала воздуху, чтобы заорать и позвать Тимура, но бабка воткнула в нее черный взгляд, в котором был жесткий приказ «заткнуться», и крик застрял у Янки в горле. Она закрыла глаза, а когда открыла, то увидела, как Тимур заходит в подъезд, один… Бабка исчезла…

Янка вздохнула, потерла виски, накрутила на пальцы волосы, подергала их до боли и отвернулась было, как снова наткнулась на взгляд, но другой – спокойный и внимательный.

На скамейке у качелей сидел молодой мужчина и пристально смотрел на нее. Она растерялась, смутилась и побежала на остановку…

Однако лицо, особенно глаза этого человека, отпечатались в ее памяти навсегда.

Я смотрел вслед убегающей девушке и пытался понять, что же сейчас произошло, и чему я стал свидетелем. У меня была тяжелая ночь сегодня, я не спал ни минуты и был в диком напряжении. Одному богу известно, почему не лег спать, когда все закончилось, а решил прогуляться и зашел в этот двор. Зашел, сел на скамейку и «направился к выходу» – так я называю полузабытье, особое состояние, в котором уходит напряжение. Лучшее состояние для отдыха.

Меня вырвал оттуда ужас, который вдруг появился вокруг, такой дикий страх, что захотелось закричать. Я открыл глаза и первое, что увидел, – парня, который шел к подъезду, доставая ключи из кармана пиджака. Рядом с ним что-то мельтешило, черное, злое, плело вокруг него мерзкую паутину, связывало его и подводило этого красивого, молодого, сильного человека к трагическому повороту в судьбе. Я хотел посмотреть глубже, понять, справится ли этот человек, что с ним будет дальше, но сильный страх, шедший с другой стороны, отвлек меня. И я посмотрел туда. Там стояла девушка, щуплая, бледная, но с очень яркими глазами… Готов был поклясться, что она видит черное вокруг парня, и именно этого черного так боится. «Ого, – сказал себе я. – Непростая девочка, с талантом…»

И опять хотел глянуть глубже, теперь уже в нее, но девушка резко развернулась и убежала…

«Жаль, любопытный экземпляр», – я вздохнул, посмотрел на часы и решил, что нужно идти домой, немного поспать. После одиннадцати мой день расписан по минутам.

Венера вернулась с пробежки и застряла перед зеркалом в прихожей. Она разглядывала себя, свое лицо, тело, поворачивалась то одним боком, то другим. Удовлетворенно вздохнула и пошла в душ. В час ей предстояла важная (в этом она не сомневалась) и достаточно необычная встреча. Как к ней готовиться, Венера так и не определилась, хотя записалась на прием с месяц назад.

В этом году ей исполнится сорок. Она была довольна своей жизнью, своим бизнесом, квартирой, шопингом в Лондоне и Италии, романами и внешностью. Было только одно, что беспокоило ее, некоторая странность, какая-то ерунда, которая с годами вдруг перестала быть ерундой, а стала тревожной и страшной тайной Венеры. Несколько раз в году, иногда ночью, иногда в яркий день на улице (это могло произойти где угодно) она слышала тонкий и нежный детский голосок, зовущий ее: «Мама, мама, иди ко мне… мама, обними меня». Бред, ерунда, чушь, галлюцинации. «Это тупо невроз», – твердила она себе. Но Венера после этого зова не спала, выпадала из жизни, впадала в ступор, тосковала и мучилась. Большая черная дыра появлялась у нее в животе и выворачивала ее самоё и ее мир наизнанку. Психологи, и даже психиатры (тсс, никому ни слова), не помогали, более того, раздражали и еще больше напрягали.