Роберт Маккаммон. Рассказы (СИ) - Маккаммон Роберт Рик - Страница 19

— Следи за ним, — говорит кто-то. — Он выронил. Я смотрю на сетчатую дверь. За ней стоят двое в белой униформе; они в белых перчатках, на лицах — противогазы. Они похожи на монстров, и я протягиваю руку за пистолетом.

— Уходите! — говорю я, обнимая одной рукой Бонни. — Проваливайте отсюда к чертово матери!

Они растворяются в, темноте, но я знаю, что они не ушли. О нет! Они, хитры, как эти крысы.

— Сэр! — говорит один из них. — Это не безопасно, сэр! Вы должны вынести своих покойников. Они сошли с ума! После всех этих проклятых бомб, сброшенных на Нью-Йорк, Чикаго, Даллас, Атланту, Майами, Хьюстон и прочие и прочие и прочие, все сошли с ума! Даже на моей родной улице, в моем родном городе, где прошло моё солнечное детство и где я в сумерках, зажимая в кулачке четвертак, целый квартал бежал, догоняя морожника! О Боже, что же стало с людьми?

— Они пахнут, сэр, — продолжает этот сумасшедший. — Жара… Они скоро превратятся… — Он молчит, не зная, чем закончить свою ложь. — Пожалуйста, сэр, разрешите нам вынести их. Мы положим их в морозильную камеру и перевезем в…

— Клянусь Богом, я вышибу вам мозги! — предупреждаю я. И я не шучу.

Но они не уходят, не уходят, не уходят — не уходят!

— Сэр, похоже, у вас тоже высокая доза. Мы можем доставить вас в радиационный центр. Только отложите оружие, давайте поговорим, хорошо? Запах привлекает крыс. Они бегают по всему двору и…

Я стреляю в него. Один, два, три раза. Подонок! Грязный, лживый, сумасшедший подонок! Надеюсь, я убил его, потому что никто не собирается отнимать у меня мою жену и моих детей. Это всё-таки ещё Америка, слава Богу!

Что-то слабо шевельнулось у меня под рукой. Послышался тихий звук, словно шипение вытекающего из оболочки воздуха. Я опустил взгляд. Бонни. Бонни. О дорогая… моя милая маленькая де…

На какое-то время я решил, что схожу с ума. Два тела, которые… больше не похожи на человеческие, лежат рядом с доской для «скрэббла». Повсюду — дохлые крысы. На белесом экране телевизора — рябь и вспышки электростатических разрядов. Но в голове моей по-прежнему звучит механический смех. Громкий смех! Мне так кажется. Громче! Ещё громче! Пусть лопнет твоя голова от этого смеха — и СМЕЙСЯ!

У меня под рукой… Я не знаю. Что это? На нем — одежда. Но оно… течет…

Два монстра в белом вламываются в дом. Они вырывают у меня из рук Бонни, но пистолет ещё у меня. Я, убью их, но один из них толкает меня. Кажется, я наступаю на что-то хрупкое, а потом…

О, я пошёл спать: Голова в крови, я пошёл спать, и мне приснилось лето — настоящее, какое и должно быть, когда ты можешь поднять голову и увидеть луну и свет во всех окнах, а по утрам птицы поют на ветвях деревьев, а цикады звенят, как арфы.

Я стою. На углу телевизора — кровь. Я разбил голову. Но изображение лучше, чем было, и смех — оглушителен.

Моей жены и детей нет. Да. Теперь я это ясно вижу. Монстры в белом забрали мою семью. Но мой пистолет ещё у меня. Я держу его в руке. Уверен, им не удалось отнять его. У меня очень сильные руки — для моих лет.

Я выбегаю на улицу — в жаркую темень, где над самой землей стелется пар, а дома стоят как мавзолеи. Под ногами у меня что-то пищит и шевелится, и я отшвыриваю эту гадость, чтобы они не покусали меня за ноги.

В пистолете у меня ещё есть патроны, но я не собираюсь их тратить на крыс. О нет! Я человек нерасточительный!

Я прислушиваюсь. Я слегка наклоняю голову набок и пытаюсь услышать — сквозь смех.

И я слышу, довольно далеко — может, на углу Виндзор-стрит, или у Вернон-Секл, а может, уже на холме, на Хайтауэр-Лейн.

Динь-динь-динь!

Морожник идёт!

Мне знаком этот звук. Мне очень, Лень хорошо он знаком.

Моя жена и дети — со мной. Дома. Смотрят телевизор и играют в «скрэббл». Разговаривают о путешествиях, в которые мы отправимся. Мечтают о будущем. Развлекаются, как полагается в нормальных семьях. Я не позволю отнять у меня мою семью. О нет!

Я кричу: «Морожник!» — и вслушиваюсь в ответный перезвон колокольчиков, похожий на церковные колокола.

Я знаю, куда они направляются. Я могу перехватить их между Линн-стрит и Дуглас-стрит, там, где стоит темное здание школы. Но надо спешить. Я дол жен бежать очень быстро.

— Морожник! — кричу я, делая первый шаг, и держу пистолет как сверкающую новую монетку.

Он отвечает: динь-динь-динь!

Сегодня вечером на улице я — единственный ребёнок, и я уверен — я догоню. Я знаю, я смогу.

Перевод: С. Бавин

В самом сердце Юга в канун Дня Всех Святых, Хэллоуин, обычно бывает тепло, можно ходить без пиджака. Но когда солнце начинает садиться, в воздухе возникает некое предвестие зимы. Лужицы тени сгущаются, вытягиваются, а холмы Алабамы превращаются в мрачные черно-оранжевые гобелены.

Добравшись домой с цементного завода в Барримор-Кроссинг, Дэн Берджесс обнаружил, что Карен с Джейми трудятся над подносом с домашними конфетами в форме крохотных тыквочек. Любопытной, как белочка, трехлетней Джейми не терпелось попробовать леденцы. «Это для ряженых, киска», — в третий или четвертый раз терпеливо объясняла ей Карен. И мать, и дочь были светловолосы; впрочем, Джейми унаследовала от Дэна карие глаза. У Карен глаза были голубыми, точно алабамское озеро погожим днем.

Подкравшись сзади, Дэн обнял жену и, заглядывая ей через плечо, посмотрел на конфеты. Его охватило то чувство удовлетворения, которое заставляет жизнь казаться восхитительно полной. Дэн был высоким, с худым, обветренным от постоянной работы под открытым небом лицом, кудрявыми темно-каштановыми волосами и нуждающейся в стрижке бородой.

— Ну, девчата, тут у вас здорово хэллоуинисто! — протянул он и, когда Джейми потянулась к нему, подхватил её на руки.

— Тыкочки! — ликующе сообщила Джейми.

— Надеюсь, вечером к нам заглянут какие-нибудь ряженые, — сказал Дэн.

— Точно-то не сказать, больно уж мы далеко от города. — Снятый ими сельский домик на две спальни, отделенный от главного шоссе парой акров холмистой, поросшей лесом земли, входил в ту часть Барримор-Кроссинг, которая называлась Эссекс. Деловой район Барримор-Кроссинг лежал четырьмя милями восточнее, а обитатели Эссекса, община, насчитывавшая около тридцати пяти человек, жили в таких же домах, как у Дэна — уютных, удобных, со всех сторон окруженных лесом, в котором запросто можно было встретить оленя, перепелку, опоссума или лису. Сидя по вечерам на парадном крылечке, Дэн видел на холмах далекие огоньки — лампочки над дверями других эссекских домов. Здесь все дышало миром и покоем. Тихое местечко. И ещё (Дэн твердо это знал) счастливое. Они переехали сюда из Бирмингема в феврале, когда закрылся сталепрокатный завод, и с тех самых пор им все время везло.

— Может, кто и забредет, — Карен принялась делать тыквочкам глаза из крупинок серебристого сахара. — Миссис Кросли сказала, что всякий раз является компания ребятишек из города. Если нам нечем будет откупиться, очень может быть, что они закидают наш дом яйцами!

— Халя-ин! — Джейми возбужденно тыкала пальчиком в конфеты, отчаянно извиваясь, чтобы её спустили с рук.

— Ох, чуть не забыла! — Карен слизнула с пальца серебристую крупинку, прошла через кухню к висевшей у телефона пробковой доске, куда они прикалывали записки, и сняла оттуда одну из бумажек, державшуюся на воткнутой в пробку кнопке с синей пластиковой шляпкой. — В четыре часа звонил мистер Хатэвэй. — Она подала Дэну записку, и Дэн поставил Джейми на пол. — Он хочет, чтобы ты приехал к нему домой на какое-то собрание.

— На собрание? — Дэн посмотрел на записку. Там говорилось: «Рой Хатэвэй. У него дома, в 6:30». Хатэвэй был тем самым агентом по торговле недвижимостью, который сдал им этот дом. Он жил по другую сторону шоссе, там, где долина, изогнувшись, уходила в холмы. — В Хэллоуин? Он не сказал, зачем?