Рубеж-Владивосток (СИ) - Павлов Игорь Васильевич - Страница 32

Впечатляющее зрелище, я даже рот раскрыл, куда бриз морской стал задувать тут же.

— Владение мехаром — это владение балансом своего тела! — Комментирует Константин ровным тоном, продемонстрировав поистине высший класс.

Он даже не запыхался!

— Молите Бога, господа, — продолжает жёстко. — Чтобы вы успели научиться хоть чему–то до первой сирены. А теперь разбираем ходули. Кто сломает, стругать будет сам! Деревьев много!

Мне бы взять хоть одни. Чтобы тренироваться. А если выстругать свои? Какой нужно длины? Как высоко должны крепиться ручки для ступней и хвата? Всё это в голове застыло мимолётной одержимостью.

Конь забеспокоился, отреагировав раньше меня самого.

Когда повернулся, то понял, что совершенно не заметил чёрного меха в кустах неподалёку. Наверное, потому что он принял сидячее положение.

Агнесса оказалась в трёх метрах от меня. Чёрный мундир, белые лосины. Голова опущена, но чую я чёткий взгляд сквозь локоны прямо на мою персону. И сердце задолбило, как бешеное. Щёки запылали.

Но тут досада сдавила горло, ведь девушка увидела меня с такой опухшей харей!! Это первая мысль. Которая сразу и улетучилась после её слов.

— Корнет гусарского полка, вы уже третий день подряд шпионите за тренировками юных мехаводов. Объяснитесь, — произнесла ровным, но угрожающим тоном.

От голоса у меня внизу живота затлело сладко. Да что со мной⁈ Почему так реагирую на неё⁈

— Язык проглотили, сударь? — Добавила и, встряхнув чёлку, посмотрела уже открыто.

Ноги с руками ослабли в тот же миг. И я позорно сполз с седла в другую сторону, запоздало ухватившись за уздцы. Но поздно, задница встретила землю очень болезненно. И я смиренно лёг на траву отдохнуть. На небо кроны с двух сторон надвигаются. Картина мира…

— Интересная реакция, — раздалось с обидой негромкое, будто Агнесса сама с собой разговаривает. — Совсем забыла, какая я страшная.

Очень тихо прошептала.

— Нет, очень даже красивая, — вырвалось из меня на выдохе мечтательное и, похоже, нарушающее её интим.

Не могу же я промолчать на такое заблуждение.

Слышу шаги. На меня надвигается!

— Насмехаться вздумали, корнет? — Заявляет с нотками обиды, нависая надо мной.

А я глаз оторвать не в силах от прекрасного лика, будто надышаться не могу. Рот раскрыл, как идиот. Просто любуюсь. А в мыслях уже, как целую её, как отвечает… И стыдно, и хочется.

— Что уставились, сударь? Дуэли хотите? — Выдаёт вдруг и хмурится.

— Ни в коем случае, сударыня! Прошу простить за невежество, выраженное в прямоте.

Резко разворачивается и уходит к своему мехару.

— Учись быть среди людей, учись быть среди мужчин, — бурчит себе под нос. — Я пыталась, Насть. Шла бы ты к Синему в задницу.

Слух у меня отменный, не думаю, что для моих ушей было сказано.

— Постойте, сударыня, — окликаю, поднимаясь на ноги.

Замирает в пяти метрах, не оборачиваясь.

— Вы так красивы, что руки держать перестали, простите! — Выпалил, будто я не я.

Гусар во мне взыграл. Вот наслушаешься ярых ходоков перед костром вечером! И думать не надо, все дежурные фразы уже на языке.

— Слабо верится, — выдавила, не оборачиваясь.

— Сердце моё послушайте, — поспешил ответить во мне гусар.

— Дурак, — раздалось с усмешкой, и Агнесса рванула к меху быстрее.

Твою, дивизию, как Азаров выражается! Да она засмущалась?!! Гусара с побитой рожей.

Мехар сам вдруг поднялся, когда она подошла! Вот это что–то из ряда вон… запрыгнула в кабину так быстро, что я едва уловил движения. Но скорее это потому, что взор притянула обтянутая лосинами попа. Никогда не видел женских прелестей в таком откровенном виде, но готов поспорить, что эта самая лучшая из всех… прелесть.

Словно завороженный смотрю, как закрывается крышка кабины. Как лицо, занавешенное белыми волосами, решительно направлено на меня, как сквозь локоны белые исподлобья смотрит в ответ чарующими глазами цвета моря.

Пока закрывающаяся броня не прерывает наш контакт.

Мехар делает шаг в мою сторону, ломая ветки с треском. Конь мой отшатывается в испуге, но теперь я сильно держу за уздцы.

— Вы не ответили на первый вопрос, — раздаётся уже голосом холодным и беспринципным.

Совершенно другая барышня. Уверенная в себе и сильная.

Чеканю и я уверенно:

— Второму эскадрону Шестого хабаровского полка, в котором состою, приказано ставкой Владивостока от Якорной бухты до Емара патруль осуществлять. Я, как новобранец в дневное время только. Но скоро и ночью здесь буду ездить. А то, что смотрю за тренировками — это простое любопытно. Только и всего.

Голос у меня прорезался, ибо, не видя, её общаться легче.

— Принято, — отвечает официозно.

Турбины с рёвом траву с кустами обдают, мехар вырывается меж крон в небо. Листья сорванные сыплются на меня дождём. А я смотрю, как уменьшается фигура в небе, превращаясь в точку.

И тут понимаю, что она не узнала меня! И не мудрено с такой побитой харей.

Тоска…

Назад поехал, наблюдая, как падают с ходуль корнеты. И только Максим Чернышов справляется лучше всех, умудряясь прошагать метров тридцать, а затем ещё и спрыгнуть, предотвращая падение.

Подполковник на меня косится. Заметил–таки.

Руку ему поднимаю, приветствуя. Смотрит вопросительно дальше, не реагируя на мой жест, а я пришпориваю коня и перехожу на галоп.

Глупо вышло. Барышня чересчур странная. Но с такими данными может позволить себе всякое. В мыслях только её губы и мои объятия. Хочется прижать, почувствовать крепкую, осиную талию. Нет, это не любовь — повторяю себе вновь и вновь.

Тянет к ней скорее на животном уровне, как мотылька на огонь.

И вот, вопреки самому себе, я думаю о другой. Чтобы проверить себя, понять степени притяжения к обеим. Сравнить, как отзывается в груди.

Что ж. Чувства к Татьяне Румянцевой нисколько не угасли. Стоит вспомнить её голос… взгляд, изящную фигуру в платье, и наплывает тлеющая грусть. Ибо не моя.

Помолвлена с другим. С боевым офицером, выполняющим долг. А значит, лезть не стану, не по–мужски такое. Да и хватит пустых терзаний, каким повод сама дала записками своими. К чему всё было? Как гусары говорят: бабы–дуры. Да и сам считаю, что такое женщину не красит. Имея кавалера, мне письма писать.

Вот, как чует Татьяна мою неприветливость, теперь ни весточки…

Фёдор повадился ходить за утёс на лодке, которую ему гусары приволокли откуда–то. Удочку на борт, на вёсла налегает с пирса и уматывает на весь день. И на нём лица нет.

С патруля накидываюсь на гречку с мясом. Гусарская тушёнка просто изумительна. Дальше занятия с саблей, где я едва не получаю ранение, ибо мыслями где–то летаю. Азаров ругается, а мне хоть кол на голове теши.

К вечеру, как уже принято народ у забора собирается, требуя пропуска в Поместье. Новые бойцы желают помериться со мной силой. А я никакущий, усталость накопилась, с ног валюсь.

Дядька Азаров находит выход из положения, собирая целый турнир из претендентов. Каждый вечер у нас народа всё больше, желающего заработать на ставках. За неделю только мне перепало триста рублей. Ещё немного, и я смогу отдать долг по налогам. Только понятия не имею, кому платить.

Очередным утром снова отправляюсь в патруль. И хочется по дальнему радиусу этот залив обойти, чтобы с Агнессой не встречаться. Но внутри что–то борется, и выравниваю маршрут.

Сегодня на пляже пусто. И мне почему–то тревожно от этого.

Мехар чёрный замечаю под кронами метров за тридцать. Всё–таки явилась.

Притормаживаю коня напротив исполина. Любуюсь им и рассматриваю мелкие детали. Такое не могли создать люди. Но люди могут управлять. И это завораживает, будто истина слишком велика, чтобы познать нам, простым смертным.

— И снова вы? — Раздаётся с другой стороны от дороги, как раз с пляжа.

Девушка на камушке сидит, лицом обращена в сторону моря. На меня не поворачивается. И видится такой одинокой теперь.