Другие грабли (СИ) - Мусаниф Сергей Сергеевич - Страница 33

— Я нечаянно.

Тут, на самом деле, присутствовал довольно тонкий момент, относительно которого у меня никакой уверенности не было.

Версия с переносом сознания сквозь время могла бы многое объяснить, если бы не несколько неувязочек, о которых я пока распространяться не собирался.

Во-первых, она никак не объясняла, что тело донора звали точно так же, как и меня, у него была такая же фотография в паспорте (и не только в паспорте), и он, в целом, если не придираться к мелочам, довольно точно повторил мой жизненный путь. Ну ладно, это можно было списать на существование какого-нибудь моего двойника, и родство душ и вот это вот все из области мистики, эзотерики и прочей фигни, в которой я не разбираюсь, и разбираться не очень-то и стремлюсь.

Но, во-вторых, я не просто воспринимал это тело как свое, оно и было моим. Оно не доставляло мне никакого дискомфорта, у него были мои реакции, моя скорость рефлексов, моя мышечная память. И, черт побери, даже шрамы на нем были мои. И тот, когда я в детстве по карьеру лазал и ноги арматурой распорол, и тот, который мне оставил на память тот чертов шустрый азиат в году, который еще не настал, в стране, которой еще нет, и давнее пулевое на память от арабских нетоварищей…

Но если сюда перенеслось и мои тело, откуда у него здесь документы, квартира, машина и официальное трудоустройство? Может быть, мне удастся выудить эту информацию из майора, представившегося специалистом по таким вопросам, но спрашивать напрямую не стоит.

Лучше сначала услышать его версию.

— У тебя сейчас какое-то сложное лицо, Чапай, — заметил Сашка.

— Все думаю о пожирании чьей-то души, — сказал я.

— Ну, может быть, не души, а сознания, — сказал Сашка. — Может быть, не сожрал, а вытеснил, мы точно не знаем, как этот процесс внутри башки происходит. Но факт остается фактом — вот жил-был физрук Василий, и вот его уже нет, в на его месте ты резвишься. Ясное дело, что ты не хотел, это все неосознанно, у тебя не было выбора и все такое. Жить захочешь, еще не так к хренам раскорячишься.

— Угу, — сказал я.

— Как тебя зовут-то на самом деле?

— Василий.

— Это по паспорту, это я уже в курсе, — сказал он. — А на самом деле?

— Федор, — назвал я первое пришедшее в голову имя. Если уж я решил скрывать от него этот кусочек истории, наверное, не стоит рассказывать, что мы с моим «донором» полные тезки, однофамильцы и еще и близнецы-братья. Вдруг это осложнит мое и без того не самое простое положение.

— Федор, значит. А фамилия?

— Сидоров, — сказал я. — Но ты лучше Чапаем меня называй, я уже привык.

— Это да, не стоит раскрывать, сука, легенду, — сказал он. — Значит, и там физрук, и тут физрук, и это наверняка как-то повлияло…

— Возможно, — согласился я.

— Ну и как тебе тут у нас?

— Непривычно, — сказал я. — Многого не хватает. Но жить, в целом, можно.

— Интернета не хватает, да?

— И его тоже.

— Удобная, судя по рассказам, штука, — сказал он. — Куча информации, доступной в любой момент… Все равно, что Большую Советскую Энциклопедию с собой носить. И порно на любой вкус, да?

— Вижу, основное вам уже рассказали.

— Да нам чего только не рассказывали, — сказал он. — И не только нам.

— В смысле?

— Думаешь, это вчера началось, что ли? — ухмыльнулся он. — Наш отдел официально еще в двадцать седьмом создан был, но самый рассвет на предвоенные годы пришелся и на первый год войны. Каких только идей не было… И командирский патрон, и промежуточная башенка… В архиве до сих пор мешки писем небось валяются. «Товарищ Сталин, довожу до вашего сведения…» А сколько их на фронте полегло и не сосчитать, наверное. Отдельный батальон точно можно было составить.

— Ого, — сказал я.

— Я ж тебе говорил, ты не первый, ты не уникальный, — сказал Сашка.

— И что вы со всеми ними сделали? — поинтересовался я.

— Расстреляли, естественно, — равнодушно сказал он. — Мы же КГБ, большой и страшный. Да не парься, Чапай, и не смотри в сторону окна. Не торопись, так сказать, выпрыгивать, шучу я. Кого-то, конечно, и расстреляли к хренам, но они этого точно заслуживали. И их меньшая часть. Попадаются среди провальней и приличные люди.

— И что с ними?

— Да ничего, — сказал Сашка. — Живут дальше. Даже, сука, среди нас.

— А зачем тогда отдел ваш?

— С преступниками бороться, — сказал он. — А с нормальными людьми мы не боремся.

— Что-то я уже совсем запутался, — сказал я. — А как же там «эффект бабочки» и все такое?

— Это когда мужик во времена динозавров попал, бабочку там раздавил, а в Америке через это другого президента выбрали? — уточнил Сашка. — Это фантастика, сынок, и даже ненаучная, но основанная на псевдодемократических бреднях нашего империалистического потенциального противника. Это так не работает.

— А как же это работает?

— А как у тебя с воображением, Чапай?

— Средне, — признался я. Личность я довольно приземленная.

— Ну я тогда попроще попробую, — сказал Сашка. — Представь себе мироздание, как огромную пустыню, полную песка, барханов, оазисов, бедуинов с верблюдами и прочей фигни, которой обычно полно в пустынях. Представил?

— Допустим.

— И вот по этой пустыне мироздания катит бронепоезд истории, — сказал Сашка. — Большой, красивый, впереди рельсы, позади рельсы, густой дым в облака, ядерный свисток, все такое. Вкатываешь в метафору?

— Пока да.

— Так вот, люди в этой метафоре — это живущие в пустыне суслики. Или сурикаты. Или еще какая-нибудь не слишком крупная гадость. Даже такие, как ты, провальни. И если какой-нибудь суслик захочет изменить историю и прыгнет на бронепоезд, то в подавляющем большинстве случаев его просто на гусеницы намотает.

— У бронепоезда нет гусениц, — заметил я.

— У этого — есть, — сказал Сашка. — Или черт с ним, пусть это будет танк истории. Танк — суслик, суслик — танк. Какие у суслика шансы против танка?

— В подавляющем большинстве — никаких, — сказал я, ухватившись за его слова.

— Да, бывают дерзкие суслики, умные суслики, суслики со стальной волей, которые точно знают, где у этого танка вентиляционное отверстие и старающиеся использовать это знание в своих целях, какими бы эти цели ни были, — сказал Сашка. — Случаются суслики, которые хотят направить танк по другому пути, а то и вовсе раскурочить его к хренам. И вот на этот случай на башне танка сижу я со снайперской винтовкой в руках. Весь наш отдел Х там сидит. Так понятно?

— Более-менее, — сказал я. — Значит, вы там сидите для того, чтобы все шло, как оно идет, да?

— Именно, — сказал он.

— И вы против любых изменений?

— Именно.

— Почему?

— Потому что все-таки не танк, а бронепоезд, пусть и с гусеницами, — сказал он. — Потому что рельсы. И не надо быть великим, сука, железнодорожником, чтобы понять — если столкнуть бронепоезд с рельсов, случится катастрофа.

— В этом беда всех метафор, — сказал я.

— Далеко не все провальни стремятся менять историю, — сказал Сашка. — Кто-то расценивает это, как второй шанс и просто живет еще одну жизнь, стараясь устроиться в ней лучше, чем было до того, используя для этого свое послезнание, и таких, по счастью, большинство. Их мы вообще не трогаем, как правило, потому что большой опасности они не представляют. Мы работаем только с теми, кто пытается историю изменить.

— Даже если это перемены к лучшему?

— Да как ты это определишь-то, Чапай? — спросил он. — Проблема, сука, всего поголовья таких провальней в том, что у них нет позитивной картины мира. Они пришли сюда из места, где им было плохо, где им не нравилось, и они пытаются сделать так, чтобы естественный ход вещей их снова в это место не привел, понимаешь? Они знают… точнее, они думают, что они знают, как не надо. А как надо — они понятия не имеют. Последствия любого глобального изменения в масштабах мира просчитать невозможно, а это не та, сука, область науки, где надо все выяснять экспериментальным путем. Ты сегодня убьешь какого-нибудь условного Гитлера, и через двадцать лет получишь на свою голову другую вторую мировую войну с какой-нибудь условной Англией, только уже с ядерным оружием не в финале, а на самом старте, и цивилизации, какой мы ее знаем, придет конец. Мир не идеален, Чапай, и мы не боремся за его идеальность. Мы работаем ради того, чтобы он в принципе был.