Вторая жизнь Арсения Коренева (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 9

Эта самая присяга была официально утверждена в 71-м году, и наш выпуск стал одним из первых, её приносящих. Текст мы выучили загодя, нас об этом предупреждали ещё в начале последнего, шестого курса, так что на изучение присяги мы имели целых 9 месяцев. Может, кто-то и не всё выучил, но за каждым не уследишь, а вот я лично ещё в прежней жизни постарался, и помнил её наизусть до конца своих дней… Если, конечно, я вдруг в той реальности не воскресну… В общем, встал вместе со всем курсом и начал размеренно декламировать:

— Получая высокое звание врача и приступая к врачебной деятельности, я торжественно клянусь: все знания и силы посвятить охране и улучшению здоровья человека, лечению и предупреждению заболеваний, добросовестно трудиться там, где этого требуют интересы общества; быть всегда готовым оказать медицинскую помощь, внимательно и заботливо относиться к больному, хранить врачебную тайну; постоянно совершенствовать свои медицинские познания и врачебное мастерство, способствовать своим трудом развитию медицинской науки и практики; обращаться, если этого требуют интересы больного, за советом к товарищам по профессии и самому никогда не отказывать им в совете и помощи; беречь и развивать благородные традиции отечественной медицины, во всех своих действиях руководствоваться принципами коммунистической морали, всегда помнить о высоком призвании советского врача, об ответственности перед Народом и Советским государством. Верность этой присяге клянусь пронести через всю свою жизнь.

Прозвучало хоть и не совсем в унисон, но достаточно торжественно, у меня даже в какой-то момент мурашки по спине пронеслись табуном. Помнится, в первый раз, полвека назад, я испытывал похожие ощущения.

А дальше Николай Романович лично вручал нам дипломы об окончании Саратовского медицинского института, а заодно и ромбовидные значки с позолоченными гербом СССР и медицинской эмблемой. Вызывали по алфавиту, я оказался аккурат где-то посерёдке.

Вернувшись на место, открыл приложение к диплому:

«История КПСС», «Марксистко-Ленинская философия», «Полит. экономика», «Научный коммунизм», «Научный атеизм», «Основы научного коммунизма», «Физвоспитание», «Лечебная физкультура», «Иностранный язык», «Латинский язык», «Неорганическая химия», «Аналитическая химия», «Органическая химия», «Биохимия», «Гистология с эмбриологией и цистологией», «Физиология», «Фармакология», «Общая гигиена», «Факультативная терапия», «Коммунальная гигиена», «Эндокринология»… Да-а, предметов море, и почти напротив каждого стоит «отлично». Было ещё несколько «хорошо», что особой картины не портило. Не сказать, что я был гением, но усердие позволяло мне быть на потоке среди лучших.

У парней оценки были похуже, ближе всех ко мне подобрался Беленький, да ещё он тоже ходил в рамках СНО[4] в кружок по физиологии человека, но до клинической ординатуры не дотянул.

Кстати, из опыта прошлой жизни ни разу не заметил, чтобы парни мне завидовали, ни сейчас, ни впоследствии. Свою интернатуру, даже зная, что их могут отправить к чёрту на кулички, они воспринимали спокойно, и все мы искренне желали друг другу удачи.

Всё действо с вручением дипломов заняло порядка получаса, после чего проректор по учебной работе Лемешев начал зачитывать вслух, кто куда отправляется трудиться. Названные вставали, подходили и брали направления. Я никакого волнения не испытывал, поскольку знал, что мне предстоит.

— Коренев Арсений Ильич, — проректор сделал паузу, поправил очки. — Направляется в ЦРБ города Сердобска Пензенской области, в интернатуру.

В первые секунды я не понял, что произошло. Может, проректор оговорился? Тут же почувствовал толчок локтем в бок от сидевшего рядом Петровского.

— Я не понял, — шёпотом проговорил он мне в ухо, — что это ещё за районная больница? Ты же вроде в клиническую ординатуру должен идти, в областную саратовскую.

Тот же самый невысказанный вопрос читался в глазах Олега и Марка. Я тоже ничего не понимал. Вспомнил слова Рафаила, что что-то может пойти не так, как в предыдущей реальности. Такое ощущение, что уже пошло.

— Коренев, — повторил Лемешев, отыскивая меня взглядом среди выпускников.

Я встал, на негнущихся ногах поднялся на сцену, механически взял направление. А

Проректор тем временем уже зачитывал следующего по распределению.

Я медленно возвращался на место, и ловил на себе недоумённо-сочувствующие взгляды сокурсников. Все прекрасно знали, какое будущее меня должно было ждать, и для них тот факт, что меня отправляют в какую-то районную больницу, тоже стал своего рода шоком.

— Розова Вера Михайловна. Направляется в клиническую ординатуру Саратовской областной больницы.

Вот это номер! Это что же, Веру вместо меня, получается, в ординатуру отправили? А меня вместо… Честно говоря, не помню, куда её распределили в тот раз, но вроде бы не в Пензенскую область, я бы запомнил, всё-таки Сурский край — моя малая родина. Однако факт оставался фактом: мне предстояло отправляться в Сердобскую ЦРБ.

Розова сидела во втором ряду, впереди и правее меня. Я пытался разглядеть её лицо, но сделать это было трудно — девушка как будто специально всё время о чём-то перешёптывалась с сидевшей рядом Ольгой Курносовой.

Любопытно, что у моих товарищей распределение случилось точно такое же, как и в прежней моей жизни. Значит, только со мной что-то пошло не так.

Кое-как я дождался, когда наконец закончат оглашать списки, и все отправятся на улицу делать общее фото. Я же в сопровождении своих верных друзей рванул к сцене, перехватив уже подошедшего к боковой лесенке проректора.

— Яков Борисович, вы, наверное, ошиблись!

— В чём я ошибся, Коренев?

— В распределении. Я же должен был остаться в ординатуре, а не Розова.

— Да, он, это было известно ещё месяц назад, — подтвердил Марк за моей спиной.

— В чём дело?

Это уже Иванов подошёл к нам, строго глянул поверх очков. А рядом с ним переминался с ноги на ногу наш декан Василий Валерьевич, на его лице застыла гримаса недовольства.

— Николай Романович, почему меня в Сердобскую ЦРБ отправляют, а не в ординатуру Саратовской областной? — повторил я вопрос.

Иванов пожевал губами, нахмурил брови, покосился на декана, тот виновато пожал плечами.

— Не здесь, — рокотнул ректор. — Через двадцать минут у меня в кабинете. И вы, Василий Валерьевич, тоже зайдите. Пока идите фотографируйтесь, а то останетесь за кадром.

Фотографировал нас в прежней моей жизни специально приглашённый из ателье дяденька, и сейчас снова был этот же пожилой мужчина, который перед тем, как приникнуть глазом к окуляру своей камеры на штативе, поднимал очки на лоб. Камеры такие, в виде деревянного ящика, если не ошибаюсь, называются крупноформатным фотоаппаратом прямого визирования. Увлекался одно время этой тематикой, кое-что в памяти осело.

Отпечатанные в глянце фотоснимки необходимо было получить в ателье послезавтра. Представляю, как он упарится столько фотографий печатать… С другой стороны, это деньги. И не факт, что вот это, чем он сейчас занимается — не халтура, с которой ни копейки не будет уплачено в виде подоходного налога.

Впрочем, этот вопрос меня волновал сейчас меньше всего. Я то и дело бросал взгляды в сторону Розовой. А та, словно их чувствуя, всё время отводила глаза. Когда фотограф закончил работу, мы вчетвером отправились в приёмную ректора.

— Николай Романович вас ждёт? — поинтересовалась сухощавая секретарша предпенсионного возраста. — Я доложу, что вы пришли.

Она вошла в кабинет ректора, вышла, сделала движение головой, продолжая держать дверь открытой:

— Проходите, Коренев… Нет, только вы один. Остальные ждут в приёмной.

Я вздохнул и шагнул в узкий тамбур, где за второй дверью располагался кабинет ректора. Толкнул, шагнул в кабинет, сделал ещё три шага, встал у стола ректора. Тот оторвался от разглядывания каких-то бумаг, кивнул:

— Присаживайтесь, Коренев.

Я сел, по-прежнему не отводя взгляда от его глаз. Уж что-что, а в гляделки я играть умел. Тем более чувствовал свою правоту.