Вторая жизнь Арсения Коренева (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 32

Хотя, если честно, в каком-то смысле можно вернуться, так сказать, испытано на себе. Но всё равно свой диагноз озвучивать не спешу.

— Почему раньше врача не вызвали? — хмуро спрашиваю мать.

— Так думали, таблетками вылечим, — растерянно моргает она.

— И что, вылечили?

Я строго смотрю то на неё, то на сжавшую губы в ниточку бабку.

— Так, ладно, попрошу посторонних удалиться, когда понадобитесь — я вас позову. Нужно сделать кое-какие процедуры.

Мой голос магнетически действует на обеих женщин, хотя старшая покидает комнату с явной неохотой, продолжая бормотать себе что-то под нос. Когда дверь за ними закрывается, переводу взгляд на хрипло дышавшую девочку.

— Что же, милая приступим к операции по твоему спасению, — шепчу я, доставая ампулу со снотворным.

По идее, колоть надо антибиотик, но я сам сейчас буду вместо него, а вот поспать девочке будет не лишним. Колю в бедро, на ввод иглы под кожу пациентка никак не реагирует. Оно и понятно, она сейчас пребывает в бреду, и что там видит — можно только догадываться. Наверное, её можно без наркоза резать, и она не очнётся.

Я приподнимаю сорочку в васильках, обнажая только начавшую формироваться грудь, активирую браслет, кладу правую ладонь на грудную клетку, сосредоточенно смотрю на неё и закрываю глаза. Диагностика уже не нужна, и я мысленным взором наблюдаю, как привычные уже «паутинки» сразу же тянутся от ладони и пальцев к поражённым лёгким и под шум бьющих по отливу окна капель дождя начинают свою работу. В моих лёгких тут же появляется боль, становится тяжело дышать, и вроде бы повышается температура, но я знаю, что это нормально, всего лишь издержки производства, и что моей маленькой пациентке намного хуже. Моя энергия перекачивается, будто насосом, в тело девочки, и как обычно, время превращается в некую тягучую субстанцию. И только когда лёгкие с бронхами полностью очищены, «паутинки» исчезают, а я бессильно откидываюсь на спинку стула.

Открываю глаза не сразу, с минуту или две прислушиваюсь к собственным ощущениям. Симптомы пневмонии исчезли, но слабость невероятная, и традиционная тошнота, с которой я успешно справляюсь. Завтрак давно переварен и усвоен организмом, так что блевать получится если только желчью. Но я и этого себе не позволяю, а просто ровно дышу, и не делаю ни единого движения.

Наконец открываю глаза. Мария спит, хрипов уже не слышно, и я снова измеряю температур. Тридцать шесть и восемь. Практически норма.

Встаю со стула немного неуверенно, пол и потолок покачиваются, пытаясь поменяться местами. Ой, как же мне хреново-то… Ничего, ничего, зато девчонке жизнь спас, и это меня очень так хорошо утешает. Кто знает, может быть, в прежней истории она так и умерла, а в этой, глядишь, станет известным учёным или знаменитой на весь мир балериной.

Так, теперь, пока силы ещё есть думать, надо решить, что делать с ребёнком дальше. Логично вроде бы оставить тут, девочке уже практически ничего не угрожает, но всё же лучше хотя бы несколько дней за ней понаблюдать. Остаться тут я не могу, значит, придётся забирать с собой. Да и у Ряжской могут возникнуть вопросы. Как так, девочка вроде бы при смерти была, если верить её матери, а ты возвращаешься, Арсений Ильич, и заявляешь, что ребёнок абсолютно здоров. Кто врёт?

Ладно, придётся везти… Открываю дверь, вижу обращённые ко мне лица. Суровое бабкино, с надеждой во взгляде Катерины и любопытное пацанёнка.

— Думаю, это всего лишь бронхит. Ввёл девочке антибиотик, вроде бы ей стало получше. Мы её транспортируем в амбулаторию, пусть там полежит, подлечится.

В этот момент я покачиваюсь, опираясь рукой о дверной косяк, в глазах мелькают чёрные мушки. Трясу головой, возвращаясь в реальность.

— Вам плохо? — с тревогой в голосе спрашивает Катерина.

— Да есть немного… Не обращайте внимания.

А сам думаю, хватит ли у меня сил вместе с Семёнычем донести пациентку на носилках до машины. Не женщин же просить, неудобно как-то. Если только они соседа какого привлекут, так и то не факт, день-то рабочий, все в поле или ещё где, это всё больше старики по домам сидят, а на них рассчитывать вряд ли приходится. Так что через не могу, но помогаю своему водителю загрузить девочку в кузов «буханки», хоть и самого впору на носилки укладывать.

Дождь уже закончился и небо прояснилось, будто бы природа радуется вместе со мной удачному исходу дела. Катерина решает ехать с нами, я отказать не могу, это её право. Она садится на тянувшуюся вдоль салона скамью рядом с носилками, я же забираюсь на своё пассажирское место спереди и, как только УАЗ выезжает на трассу, сразу же отрубаюсь.

Это, скорее, не сон, а дремота, из которой я периодически выныриваю в реальность, чтобы обернуться и поглядеть, как там юная пациентка. Та спит, Катерина смотрит на неё, поглаживает кончиками пальцев то руку дочери, то голову, и я вырубаюсь снова. В итоге, когда добираемся до амбулатории, голова гудит, словно колокол, но самочувствие в целом немного получше. Оформляю девочку в палату на свободную койку, прошу дежурную сестру поставить капельницу с физраствором, от которого хуже точно не будет, а сам иду с докладом Ряжской, которая заканчивает накладывать швы на лоб мальчонке, грохнувшемуся с велосипеда.

— Я, честно говоря, думала, что это пневмония, — говорит она, делая последние стежки под местной анестезией. — Ну и хорошо, что всё не так страшно.

На часах уже седьмой час. Катерине с позволения Ряжской я разрешаю переночевать с дочерью, благо что имеется как раз ещё одна свободная кровать. Правда, прошу женщину переодеться в халат и переобуться в тапочки, которые я ей догадался предложить захватить с собой ещё в Софьино. Как и еду, так что будет женщине чем поужинать. А девочка у нас уже на довольствии, к утру, надеюсь, будет в полном порядке, и от больничного завтрака не откажется.

Ну а сам с разрешения Ряжской двигаю домой. Она замечает, что я выгляжу далеко не лучшим образом. Голова уже не так болит, но слабость просто неимоверная. Так что заведующая амбулаторией отправляет меня восвояси, когда я спрашиваю, нужен ли ещё в больнице.

— Ступайте, Арсений Ильич, отдыхайте, а то на вас что-то лица нет. А за девочкой вашей дежурный врач присмотрит. Завтра воскресенье, выходной, но…

Она замолкает, однако я понимаю её с полуслова.

— Конечно, приду, — говорю я, — это моя пациентка, и я обязан контролировать её состояние. Тем более сразу после госпитализации. Прямо с утречка и заскочу.

Ряжская улыбается, кивает и отправляет меня отдыхать. Видно, что у неё с души если не валун, то камешек точно упал. Неужели она во мне сомневалась⁈

Евдокия только, кажется, и ждала моего прихода. Тут же накрывает на стол, но есть пока не очень хочется, уже знаю, что жор с утра нападёт. Объясняю, что день был тяжёлый, с выездом в Софьино, потому и аппетита нет, несмотря на вкусно пахнувшие блины, да ещё и голова болит. Евдокия понимающе кивает, в глазах её мелькает сочувствие, особенно когда я говорю, что утром пойду в амбулаторию. А я выпиваю две таблетки анальгина, чищу зубы и отправляюсь на боковую, моментально проваливаясь в глубокий сон.

Проснулся я от доносившихся со двора странных звуков. Открыв глаза, прислушался, и понял, что кто-то колет двора. Интересно, кто?

Я принял сидячее положение, посмотрел на часы. Начало восьмого. Встал, выглянул в окно. Как я и предполагал, дрова колола Евдокия, причём колола весьма сноровисто. Рядом с ней уже высилась небольшая горка колотых дров, но хватало и целых чурбаков.

— Доброе утро! — крикнул я в форточку.

Она выпрямилась, отёрла тыльной стороной ладони пот со лба.

— Здравствуйте, Арсений Ильич! Извините, что разбудила. Собираюсь баню сегодня вечером истопить, а дров мало осталось.

— Ничего страшного, мне всё равно вставать пора. В больницу нужно сходить, проверить вчерашнюю пациентку из Софьино. И, кстати, можно без отчества, — улыбнулся я. — А пока не ушёл, давайте-ка я сам поколю. Вместо утренней зарядки. Да и вообще не дело это, когда в доме есть мужчина, а дрова женщина колет.