Вторая жизнь Арсения Коренева (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 29

Печка, кстати, в отличие от моей сердобской квартиры, располагалась на кухне, и сейчас в ней, если верить заверениям хозяйки, в чугунке томилась картошка на постном масле.

Есть хотелось сильно, при упоминании о картошке, да ещё на постном масле, у меня началось обильное слюновыделение, но сначала следовало посетить баню. Аккуратная бревенчатая банька стояла на заднем дворе, к ней даже вела вымощенная камнем дорожка, по которой прогуливались несколько кур. К будке туалета вела такая же дорожка, как и к покосившемуся сараю, где наверняка хранился какой-нибудь инструмент и прочие полезные в хозяйстве вещи.

— Парились когда-нибудь в деревенской бане? — интересуется она.

— Да было разочек, — уклончиво отвечаю я.

— Всё равно давайте покажу, что к чему.

Мы вместе направились в баню, я захватил с собой чистые трусы с майкой, мочалку, мыло и полотенце. В принципе, как управляться с каменкой, я имел представление, так что особо не напрягался. В предбаннике обнаружилось несколько веников разных видов: дубовый, берёзовый, можжевеловый, полынный и крапивный. Мне было предложено выбрать любой. Немного подумав, я взял берёзовый.

Евдокия щёлкнула выключателем, находящимся сбоку от массивной, состоявшей из плотно подогнанных друг к другу струганых досок двери, после чего вошла внутрь, а я следом.

Прищурился, привыкая к тусклому освещению забранной в толстый стеклянный колпак лампочки и одновременно вдыхая ароматный дух. Интересно, что входило в тот настой, которым Евдокия брызгала на раскалённые камни до моего тут появления?

— Вот кадушка, сюда в воду уже травки добавлены, — между тем объясняла она, — из неё нужно плескать на камни. Вон в той кадушке подогретая вода, вон в той — холодная. Я сама люблю после парилки холодной водой на себя побрызгать. Ладно, я пошла, а вы тут парьтесь… А то могу веничком помахать, ежели не стесняетесь.

Хм, а что, я разве против? Нет, конечно!

— Можно и веничком, — расплылся я в улыбке.

— Договорились, — тоже улыбнулась женщина. — Ступайте раздевайтесь в предбанник, нагоняйте пару, а я пока пойду курам дам.

Десять минут спустя, когда я уже лежал на полке́, пришла она, предварительно постучав в дверь.

— Заходите, Евдокия, — громко сказал я, гадая про себя, голая она придёт или всё же на ней что-нибудь будет надето.

Волновался напрасно. На ней была длинная белая рубаха, напоминавшая ночнушку.

А дальше начался райский ад. Или адский рай, без разницы. Потому что Евдокия знала толк в банном деле, и хлестала меня так, что я едва сдерживался, чтобы не заорать, и в то же время испытывал настоящую эйфорию. В общем, я будто бы заново родился!

Так она ещё холодного хлебного кваску в настоящем глиняном кувшине прихватила, из погреба, прохладного… Я в предбаннике две кружки выпил, и достиг, как мне казалось, уже самых вершин блаженства.

Потом она под негромкое бормотание телевизора кормила меня ужином. Молодая варёная картошка, помидоры и огурцы, квашеная капустка, маринованные опята из соседнего леса, нежнейшее сало, нарезанное тонкими ломтиками, пахучий, ноздреватый хлеб и даже поджаренная курочка с канцерогенной, как я люблю, корочкой… Всё это съесть оказалось выше моих сил. Евдокия призналась, что уже успела перекусить, а со мной ужинает из вежливости, так что я на неё в плане помощницы по уничтожению съестных припасов могу особо не рассчитывать. Ну хотя бы уговорил её по рюмочке самогонки от неизвестной мне Степановны за знакомство принять в качестве аперитива.

— Имя у вас редкое по нынешним временам, — сказал я, накалывая на вилку грибочек.

— В честь бабушки назвали, она тоже была Евдокия, — улыбнулась женщина.

— Надо же, а меня в честь деда, тот тоже был Арсением.

— Ничего себе, — негромко рассмеялась она, — какое совпадение.

— Да уж… А это кто, родители?

Я кивнул на стену, где на прямоугольном фото в рамке под стеклом были запечатлены молодые мужчина и женщина.

— Да, мама с папой, — грустно вздохнула Евдокия. — Их не стало, когда мне было двенадцать, погибли в аварии на трассе. Папа был за рулём мотоцикла, а мама в коляске сидела. Ехали в Сердобск, а тут на их полосу грузовик выскочил…

Я даже жевать прекратил. Надо же, у меня отец тоже в ДТП погиб. Я уж хотел было сказать об этом, но всё же в последний момент почему-то сдержался. А Евдокия, глядя в окно на багровеющий закат, продолжала свой неторопливый рассказ:

— Дед в войну погиб, а бабушка умерла, когда я была ещё совсем маленькой. Это со стороны мамы. А родители отца на Дальнем Востоке живут. Про опеку они ничего не говорили, хотя на похороны бабушка прилетала. На меня тётя Лида опеку оформила, она мне как вторая мама была и раньше, а после смерти родителей стала совсем родной. Живёт на соседней улице, у неё муж и дочь Лена. Она меня на два года младше, Ленка-то, мы с ней как сёстры были — старшая и младшая. Закончила пединститут, в Пензе в школе преподаёт, замуж вышла, родить уже успела… А тётя Лида за домом моим всё это время приглядывала, да и я заглядывала, надо же было Мухтара подкармливать. Это у нас раньше собака была, потом умерла, и я уже Тимку завела. После школы три года отучилась в совхозе-техникуме, получила профессию животновода, вернулась в Куракино, в отчий дом, а работать в колхоз пошла на птицеферму. Куры, гуси… Такая вот у меня пернатая семья ещё одна теперь.

— А продолжать учиться не думали? Высшее образование получить?

— Тётя Лида тоже предлагала мне в сельхозинститут пойти, а мне и трёх лет в совхозе-техникуме хватило. Да зачем мне высшее образование, я же не собираюсь академиком становиться, и так вот бригадир на птицеферме, чего ещё желать-то?

Да уж, привык человек довольствоваться малым, что ж теперь… Кто-то и правда в академики стремится, или продвинуться по партийной линии, а кому-то хватает должности бригадира на птицеферме.

— А я не жалуюсь, — словно прочитав мои мысли, продолжила Евдокия. — У меня и телевизор вон есть, и холодильник, и машинка стиральная, куры… Свиней не держу и корову тоже, возни с ними много. Я мясо и молоко у соседей по хорошей цене беру, да вон и тётка подкидывает. Мне-то одной много и не надо…

— Теперь вот меня ещё кормить придётся.

— Ничего страшного, колхоз на вас средства выделил, — улыбнулась она и тут же сменила тему. — А вы что заканчивали?

— Саратовский медицинский институт.

— Это вы вместо Анны Петровны, значит… Хорошая женщина, и специалист неплохой, жаль, что она уезжает, — сказала она и тут же торопливо добавила. — Но вы, как наш председатель говорит, тоже врач хоть и молодой, но талантливый.

— Ну, это он слегка преувеличивает, — скромно улыбнулся я.

И в этот момент раздаётся дежурный, какой-то беззлобный лай Тимки, а Рыжик тут же запрыгивает на подоконник.

— Евдокия! Ты дома? — слышится снаружи почему-то знакомый голос.

Оказывается, пришла едва не овдовевшая Алевтина, которая с порога вывалила на хозяйку дома новость о том, как я спас её благоверного от неминуемой смерти. И в качестве благодарности принесла здоровый шмат домашнего сала, завёрнутого в плотную крафтовую бумагу, в которую продавщицы в магазинах обычно заворачивают не только продукты, но и, к примеру, одежду.

Сало тут же было развёрнуто, чтобы продемонстрировать, какое оно чудесное, нежное, с мясными прослойками и прожилками. Тот факт, что недавно куском этого сала подавился её муж, меня нисколько не смутил и, поскольку шмат был предназначен мне, а не Евдокии, и мне же и предстояло решать, брать или отказываться — я кобениться не стал, принял подношение.

— У меня и своего много, — немного ревниво заявила Евдокия, когда гостья ушла с чувством выполненного долга. — В морозильнике килограмма полтора лежит, и в холодильнике ещё кусок.

— И причём очень вкусного, — добавил я. — Ничего, и это не спеша съедим. Не зря же я спасал её мужа.

— Ой, а как это было-то? — запоздало поинтересовалась женщина. — А то Алевтина толком так ничего и не объяснила.