Артист (СИ) - Никонов Андрей - Страница 55

— Простите, — виновато произнёс Генрих, — этого больше не повторится.

— В следующий раз будешь умнее. А теперь пошёл вон, я должен решить, что делать дальше.

От мясокомбината в город ходил трамвай, он доезжал до теплосерных ванн, разворачивался и шёл обратно. Весь путь с остановками занимал около пятнадцати минут, два вагона на третьей линии останавливались в самом конце Тепплосерной улицы с таким же интервалом, но Травин поехал не на пассажирском, а на грузовом, который ходил по тем же путям до вокзала от завода «Факел». Позаимствованный у Панкрата рубль он отдал вагоновожатому за то, что тот впустил в кабину здоровенного мужика с распоротой щекой и в грязной одежде.

— Несчастный случай на производстве, — пояснил ему Травин, хватаясь за ременную петлю на стенке.

Водитель трамвая равнодушно кивнул, сунул рубль в карман. Трамвай еле тащил две грузовых платформы, зато ехал без остановок и попутчиков, Сергей спрыгнул на перекрёстке с Советским проспектом, рядом с купальным павильоном. Ещё пять рублей из того же источника провели его внутрь. Пока молодой человек отмокал в тёплой сернистой воде, его одежду вычистили и даже заштопали. Сергей не торопился, все намеченные после беседы с Панкратом дела предстояло сделать вечером, а лучше ночью.

С одной стороны, авантюра Травина нужного результата не принесла, Малиновской в том месте, куда его привезли, не оказалось. А с другой, Пеструхин рассказал много чего интересного.

Во-первых, что Фёдор Гульник собирался артистке отомстить, и нанял Ганса Липке её похитить. Это Панкрату сам Фёдор разболтал перед тем как его убили.

Второе, убил Фёдора тот самый молодой комсомольский активист, который появился на съёмках вместе со счетоводом, Генрих Липке. И Фёдору, и его подручным вскрыли глотки, а потом подожгли дом вместе с трупами. Панкрат ещё сказал, льстиво улыбаясь, что они, мол, не нехристи какие, людей заживо сжигать, а немцы поганые могут, только волю дай. «Студебеккер» Генрих забрал себе в качестве трофея, Фёдор же получил машину за долги от какой-то приезжей фифы.

Третье, Липке не в первый раз похищал людей, ходили слухи среди деловых, что приторговывает он молодыми хорошенькими барышнями, отправляет в Персию и Туркестан, где белокурые красавицы ценятся чуть ли не на вес червонцев.

Четвёртое, дела Липке похищениями людей не ограничивались, они торговали артельными изделиями, проворачивали какие-то дела с нэпманами и держали катран неподалёку от «Бристоля», где раздевали приезжих, иногда до нитки. Тех, кто был слишком удачлив в игре, раздевали в прямом смысле слова. Местных жителей банда не трогала, и вообще, по словам Пеструхина, дела Липке вёл так тонко, что к нему прокурор вопросов не имел. Обитала банда на ферме между Лысой горой и Машуком. Животноводческое хозяйство между Машуком и Лысой горой занимало бывшую усадьбу купца, сбежавшего вместе с деникинцами. Его управляющий, Мартин Липке, собрал своих родственников, и вместе они организовали сельскохозяйственную коммуну в тех строениях, которые удалось спасти от разграбления. Выращивали в основном свиней, их охотно покупал мясокомбинат. Считай, весь Пятигорск ел колбасу из их мяса.

Панкрат вместе со своим братом иногда бывал на ферме, и смог о ней кое-что рассказать. Постоянно там находился с десяток мужчин, все — вооружённые охотничьими ружьями, работников Пеструхины не видели, туши на телеги им грузили охранники. Дальше склада мясников не пускали, лишь один раз братья прошли в дом, чтобы рассчитаться, деньги у них брал Мартин Липке, начальник коммуны, мужчина лет шестидесяти. Но главным у них был Ганс, который жил в немецкой колонии Бетания.

— Страшный человек, — убеждённо говорил Пеструхин, стараясь не дышать глубоко, чтобы не растревожить щепку в глазу, — такому убить, как раз плюнуть, и не поморщится. Генрих рядом с ним аки ангел, Мартин, отец Генриха, слушается Ганса беспрекословно.

Пятое, за него, Травина, Пеструхину заплатили тысячу рублей. Причём согласились только из-за того, что Сергей расспрашивал про артистку и интересовался, куда она пропала. Панкрат, по его собственным словам, отказывался как мог, но Захар заставил взяться за мокрое дело. Пеструхин-старший утверждение это подтвердить и опровергнуть никак не мог, к этому времени он уже с полчаса как умер. С Генриха Липке братья Пеструхины взяли тысячу рублей, двести забрал Захар, ещё два десятка червонцев Панкрат прогулял, а остальное сохранил. И действительно, в его кармане лежали пятьдесят бумажек с подписью Калмановича, точь-в-точь таких же, какие печатали в подпольной типографии в Пскове, и на сотню мелких купюр. Травин даже проверил, не фальшивка ли, но приметы на банкнотах не оказалось. Деньги Сергей забрал себе, как-никак, их заплатили за его смерть, а исполнители не справились.

— Увижу Генриха — передам, — пообещал он Панкрату. — А почему он сам этим не занялся? Ты же говоришь, убивают они людей?

— Это если к выгоде, а так ручки свои пачкать понапрасну не хотят, — объяснил Пеструхин, — им проще кость кинуть, как собаке, да и личность ты знаменательная, в газетах вон портрет печатали. Он-то, Генрих, даже видеть тебя не захотел, как подхватим, сказал порасспросить и кончать. Так я тебе скажу, сам его порасспроси, вон как с нами сдюжил, эта немчура против тебя кишкой тонка.

Травин так и собирался сделать. Оставалось только дождаться темноты и найти эту ферму, где могли держать Малиновскую и Зою.

Зоя приткнулась в угол клетки, съежившись и обхватив себя руками. Новое место оказалось ничуть не лучше прежнего — большое низкое помещение без окон освещали четыре тусклые лампочки, висящие под потолком. По периметру шли отсеки, каждый огородили решёткой с крохотной дверцей, в которую можно пролезть только на четвереньках. Таких отсеков в помещении было восемь, шесть — пустые, в седьмом прямо на полу, подложив под себя какую-то тряпку, спала женщина, а в восьмом, куда запихнули Зою, сидел счетовод Парасюк. Матвей Лукич выглядел плохо — одежда висела лохмотьями, на лице и открытых частях тела виднелись следы побоев, а волосы подпалили огнём. Увидев, что Зоя открыла глаза, Парасюк раздвинул губы в улыбке. Охранник бросил ему ломоть хлеба, счетовод его поймал и начал жадно отрывать зубами кусок за куском, и глотать, почти не прожёвывая. В другое время Зоя накинулась бы на него с кулаками, за время, проведённое здесь, Малиновская несколько раз повторяла, что это счетовод заманил их в ловушку, но девушке было не до мести. Второй ломоть хлеба попал ей в щёку и упал на земляной пол, охранник засмеялся.

До прошлой ночи она думала, что самое ужасное в её жизни уже случилось, но оказалось, что худшее ещё впереди. Жилистый старик с ужасным запахом изо рта сначала её избил, а потом изнасиловал. Зоя пыталась сопротивляться, даже поцарапала его, но силы были не равны. Под конец она лежала и позволяла делать с собой всё, что садист пожелает. Сама она хотела одного — умереть. В середине ночи её вытащили из кровати, и бросили в клетку, она свернулась на холодном полу в калачик, минут через десять Зою начало трясти. Парасюк не проснулся, он храпел, когда пленницу заталкивали в отсек, и проснулся только утром.

Казалось, счетовод чувствует себя здесь как в своей тарелке, после скудного завтрака он подсел поближе и начал что-то говорить. Зоя не вслушивалась, на смену ужасу пришло безразличие и желание остаться одной. Но отдельные фразы помимо воли долетали до её ушей.

— Тут главное вести себя правильно, Зоя Францевна, — распинался Парасюк, — никому не перечить, соглашаться, что бы не предлагали. А иначе будет совсем плохо, одна женщина вот вчера спорить начала, кричать. Спрашивается, зачем, ведь всё равно никто на уступки не пойдёт. Нет ведь, скандалила, требовала отпустить, милицией угрожала. И ладно бы в первый раз, тогда просто могла кнутом отделаться, она ведь и до этого скандалила, дурочка. Так её ещё раз высекли, и в загон. А знаете, что такое загон?