Бувар и Пекюше - Флобер Гюстав - Страница 43
- Предыдущая
- 43/67
- Следующая
— Как? Вы и сюда пролезли? — воскликнул он, взбешенный тем, что застает их у всех своих пациентов.
Они объяснили свою магнетическую методу. Врач обрушился на магнетизм, на все эти фокусы, действие которых зависит исключительно от воображения.
Однако магнетизируют же зверей, — это утверждает Монтакабер, — а г?ну Фонтену удалось магнетизировать львицу. Львицы у них не было. Зато им случайно подвернулось другое животное.
На другое утро, часов в шесть, к ним пришёл работник и сказал, что их требуют на ферму к подыхающей корове.
Они поспешили туда.
Цвели яблони, во дворе, над травой, разогретой лучами солнца, реял пар.
Возле пруда мычала корова, прикрытая попоной, она вся дрожала; её окачивали водой из вёдер; она страшно разбухла и походила на гиппопотама.
Бедное животное, несомненно, чем-то отравилось, когда паслось на клеверном поле. Дядюшка Гуи с женой были в отчаянии; ветеринар не мог приехать, а каретник, знавший заговор от вздутия, не желал утруждать себя; но господа, у которых такая знаменитая библиотека, уж, верно, знают, в чём тут секрет.
Засучив рукава, они встали — один перед рогами, другой у крупа — и начали с великим внутренним напряжением, неистово жестикулируя, растопыривать пальцы, чтобы излить на скотину потоки флюидов; фермер, его жена, их сын и соседи взирали на них почти с ужасом.
Урчание, раздававшееся в брюхе коровы, переходило в бульканье. Она выпустила газы. Пекюше сказал:
— Это проблеск надежды; быть может, она опорожнится.
Корова опорожнилась; надежда явилась в образе жёлтой массы, которая вырвалась из скотины с таким треском, словно взорвался снаряд. Кожа опала, вздутие уменьшилось; час спустя от беды не осталось и следа.
Тут уж, конечно, не воображение сыграло роль. Значит, во флюидах есть какая-то особая сила. Она, вероятно, заключена в предмете, откуда можно её затем изъять, причем она ничуть не ослабнет. Такая её способность упраздняет необходимость перемещаться. Они воспользовались этим и стали посылать своим пациентам магнетизированные брелоки, магнетизированные платки, магнетизированную воду, магнетизированный хлеб.
Потом, продолжая свои исследования, они отказались от пассов и перешли к системе Пюисегюра, предусматривающей замену магнетизёра старым деревом, ствол которого обматывают верёвкой.
Около их садовой будки росло грушевое дерево, словно нарочно созданное для этой цели. Они приспособили его, крепко обвязав в несколько оборотов. Под деревом поставили скамью. На неё усаживались пациенты; были получены такие превосходные результаты, что, желая посрамить Вокорбея, Бувар и Пекюше пригласили его на сеанс вместе с несколькими почтенными лицами.
Все до одного приняли приглашение.
Жермена встречала их в маленькой зале, прося немного «обождать» — хозяева сейчас придут.
Время от времени раздавался звонок. Это прибывали больные; Жермена отводила их в другую комнату. Приглашённые подталкивали друг друга локтями, обращая внимание на запыленные окна, грязные стены, облупившиеся двери; сад производил и вовсе жалкое впечатление. Всюду засохшие деревья! Пролом в ограде, служивший входом во фруктовый сад, был заслонен двумя жердями.
Появился Пекюше.
— К вашим услугам, господа!
Вдали, под эдуенской грушей, сидело несколько пациентов.
Шамберлан, безбородый, как аббат, в ластиковом подряснике и кожаной скуфейке, подёргивался от межрёберных болей; рядом с ним гримасничал Мигрен, всё ещё страдавший желудком; мамаша Варен прятала свою опухоль под шарфом, обёрнутым несколько раз вокруг шеи; дядюшка Лемуан в старых туфлях, надетых на босу ногу, держал под мышками костыли, а дочка Барбе, нарядившаяся по-праздничному, была необычно бледна.
По другую сторону дерева оказались ещё люди: женщина с лицом альбиноса, утиравшая гноящиеся язвы на шее; девочка в таких больших синих очках, что лица её почти не было видно; старик с искривлённым позвоночником, непроизвольно дёргавшийся и толкавший своего соседа Марселя, жалкого идиота в рваной блузе и заплатанных штанах. За его плохо подправленной заячьей губой виднелись зубы, щека, раздутая огромным флюсом, была обмотана тряпками.
Все держались за верёвку, свисавшую с дерева, а вокруг щебетали птички, и в воздухе пахло разогретой травой. Сквозь ветви пробивались лучи солнца. Гости шагали по мху.
Между тем испытуемые, вместо того чтобы спать, таращили глаза.
— Пока что ничего забавного нет, — заметил Фуро. — Начинайте, я на минутку удалюсь.
Он вернулся, покуривая из Абд-эль-Кадера, последней реликвии из коллекции трубок.
Пекюше вспомнился превосходный способ магнетизирования. Он стал брать в рот носы немощных и вбирать в себя их дыхание, чтобы извлечь из него электричество, а Бувар в это время обнимал дерево, чтобы усилить приток флюида.
Каменщик перестал икать, пономарь стал не так резко дёргаться, человек с искривлённым позвоночником сидел, не шевелясь. Теперь можно было подходить к ним, подвергать их всевозможным опытам.
Врач ланцетом уколол Шамберлана возле уха — тот слегка вздрогнул. Чувствительность у других не вызывала сомнений; подагрик вскрикнул. Что касается Барбе, то она улыбалась словно во сне, под подбородком у неё текла тонкая струйка крови. Чтобы самолично испытать её, Фуро хотел было взять у доктора ланцет, но тот не дал его, и Фуро ограничился тем, что сильно ущипнул больную. Капитан пощекотал ей перышком ноздри, акцизный вздумал воткнуть ей в руку иголку.
— Оставьте её, — сказал Вокорбей, — ничего удивительного здесь, в общем, нет! Истеричка! Тут сам чёрт не разберётся!
— А вот эта — сама лекарь, — сказал Пекюше, указывая на Викторию, страдавшую золотухой. — Она распознает болезни и прописывает лекарства.
Ланглуа очень хотелось посоветоваться с нею относительно своего катара, но он так и не решился; зато более отважный Кулон попросил у неё чего-нибудь от ревматизма.
Пекюше положил его правую руку в левую руку Виктории, и сомнамбула, слегка разрумянившись, не открывая глаз, дрожащими губами сперва пролепетала что-то несуразное, потом предписала valum becum.
Она служила в Байе у аптекаря. Вокорбей решил, что она хотела сказать album graecum — должно быть, этот термин она слыхала в аптеке.
Затем он подошёл к папаше Лемуану, который, по утверждению Бувара, различал предметы сквозь непрозрачные тела.
Лемуан некогда был школьным учителем, но с годами совсем опустился. Лицо его было обрамлено разметавшимися седыми прядями; он сидел, прислонясь к дереву, раскинув руки, и в величественной позе спал на самом солнцепёке.
Доктор завязал старику глаза галстуком, а Бувар, поднеся газету, повелительно сказал:
— Читайте!
Старик склонил голову, пошевелил губами, потом откинулся назад и произнёс по слогам:
— Кон-сти-тю-си-он-ель!
— Ну, при известной ловкости можно приподнять любую повязку.
Возражения доктора приводили Пекюше в негодование. Он дошёл до того, что осмелился утверждать, будто Барбе может сказать, что в настоящее время делается в доме доктора.
— Попробуем, — согласился доктор.
Вынув из кармана часы, он спросил:
— Чем занимается сейчас моя жена?
Барбе долго колебалась, потом сердито сказала:
— Ну вот, чем? А! Знаю! Пришивает ленты к соломенной шляпке.
Вокорбей вырвал из записной книжки листок и написал несколько слов, которые писарь Мареско взялся отнести адресату.
Сеанс был закончен. Больные разошлись.
В общем, Бувара и Пекюше постигла неудача. Сыграла ли здесь роль температура воздуха, или табачный запах, или зонтик аббата Жефруа, в каркас которого входила медь — металл, препятствующий истечению флюидов?
Вокорбей пожал плечами.
Тем не менее не мог же он отрицать добросовестности Делёза, Бертрана, Морена, Жюля Клоке! А ведь эти авторитеты утверждают, что сомнамбулам случалось предсказывать события, выносить, не ощущая боли, жесточайшие операции.
Аббат рассказал ещё более поразительные истории. Некий миссионер видел, как брамины бегут по дороге вниз головой, тибетский Далай-Лама вспарывает себе кишки, чтобы пророчествовать.
- Предыдущая
- 43/67
- Следующая
