Проект "Веспасий" (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич - Страница 31

Променады заполнили дни вынужденного безделья, пока ожидали изготовление креста.

Выбор ювелира вылился в целый отдельный квест. Пара человек вообще отказалась иметь дело с чем-то, выходящим за пределы классического ассортимента — кольца, перстни, серёжки, подвески, брошки, цепочки, запонки, заколки. Рекомендовали обратиться в епархию, там наверняка найдутся умельцы нужного профиля, но именно туда соваться не стоило. В православном мире любой специалист опознает Крест Ефросиньи Полоцкой и непременно озадачится назначением дубликата. А это уже двадцатый век, сообщение полоцким священнослужителям долетит со скоростью света, что ещё более осложнит дело.

— Таки зачем вам это? — спросил очередной ювелир, с любопытством рассматривая копии фотоснимков.

Именно с любопытством, какую-либо солидарность с представителями иной веры от него было трудно ожидать.

— По поручению братьев по вере, вынужденных эмигрировать в Париж после большевистского бунта в России, — вдохновенно соврал Глеб. — Господа офицеры лейб-гвардии Измайловского полка пожелали иметь крест из Санкт-Петербургского Собора Святой Живоначальной Троицы, где изволили причащаться в светлые времена. Крест был дарен митрополитом Московским Филаретом. Думали изготовить копию в Петрограде и освятить в храме, но встреченные нами в Ковно офицеры заверили: сие невозможно. В разгул большевистских репрессий ни один из ваших петроградских коллег не возьмётся за подобную работу. Так что у нас один выход: заказать его здесь и тайно переправить через кордон.

Еврей-ювелир, старый, пейсатый, в толстых очках на крючковатом носу, оценив внешний вид клиентов, приличный, но отнюдь не свидетельствующий о родстве с Ротшильдами, покачал головой.

— Ви понимаете, что здесь одних только драгоценных камней на полмильёна рублёв?

— Советских? — не поверил мизерности суммы Генрих.

— Я вас умоляю. Царских золотых.

— Вы нас не поняли, мастер, — снизил градус разговора Глеб. — Речь не идёт об изготовлении точного подобия. Крашеное стекло, позолота и имитация жемчуга вполне устроят. Поверьте, наши боевые товарищи не столь богаты, чтоб покупать драгоценности.

Понимая, что на манипуляциях с подделкой столько не срубить, ювелир искренне огорчился.

— Коли так, и вам нужен, как говорят французы, всего лишь un souvenir, вы, господа, зашли к старому Исааку не по адресу.

Глеб наклонился, упёршись руками в конторский стол, отделявший его от мастера.

— А если требуется мастерство ювелира? Назовите свою цену, уважаемый.

Тот подбоченился. Царские офицеры если и не обзывали его обидно «жид пархатый» в лицо, то всячески выказывали пренебрежительное высокомерие, заказывая золотые безделушки жёнам и возлюбленным. Теперь же, когда им надо, вздумали просить. Словно вымещая все унижения своего народа от российских шовинистов, он назвал сумму, при которой благоразумные люди немедленно покинули бы его лавку, сообщавшуюся с мастерской. Но не угадал. Глеб согласился на вчетверо меньшую цифру, поторговавшись, остановились примерно посерёдке.

— Золото вперёд! — заявил делец, ещё не пришедший в себя после заключения столь головокружительного гешефта.

— Сейчас дам только десять червонцев. Хотя материалов и на червонец не набрать, — отрезал клиент. — Если нет, вынужден искать другого мастера.

Сто золотых рублей за столярную поделку с цветным стеклом и вставками из «цыганского золота» — это было само по себе заманчиво. Мойша из лавки напротив не упустит свой шанс, если гои отправятся к нему, и будет смеяться над Исааком как над последним шлимазлом, упустившим возможность…

— Все норовят ограбить бедного еврея… Давайте ваши червонцы.

Когда вышли из лавки и вдохнули влажный рижский воздух, в магазинчике нестерпимо тянуло чесночным духом, Генрих спросил:

— Золота у нас больше нет. Ассигнации и близко не тянут на ту сумасшедшую сумму, что зарядил прощелыга… Собираешься его кинуть?

— Собираюсь ограничить оплату разумной суммой. Той, что он получил. Более чем достаточной. Кто-то говорил про два револьвера?

Генрих усмехнулся.

— Ещё вопрос времени. В «Веспасии» говорили, что древний ювелир делал крест больше года. Белорусский автор Николай Кузьмич, воссоздавший его после двухтысячного года, затратил несколько лет, большая часть ушла на изучение старых ювелирных техник, особенно нанесения эмалевого рисунка. Исаак поклялся отдать нам свой шадевр не позднее конца мая. Думаешь — реально?

— За такое время можно слепить лишь халтуру. Посмотрим, насколько она нас устроит.

Поскольку вынужденный отдых затягивался более чем на месяц, компаньоны сняли дом недалеко от набережной, на правом берегу Даугавы. Он был ветхий, с печным отоплением, дурным водоснабжением и удобствами во дворе, словно занесённый в XX век какой-то иной машиной времени. Тем не менее, предоставил крышу над головой, обходясь недорого. Коротали дни за прогулками, чтением газет, ежедневно не менее часа, освободив от мебели самую большую комнату, поддерживали навыки рукопашного боя, отчего пришлось прикупить пудру и прочие дамские принадлежности — маскировать гематомы на лице, если вдруг один из тренирующихся пропускал удар.

Поползновения Генриха посетить дом терпимости, благо — недорого, Глеб пресекал. В те годы подхватить сифилис от такой связи было проще, чем насморк в ветреный день. И хоть тело временное, одноразовый картридж, неизвестно сколько времени в нём придётся провести, лучше, чтоб оно не гнило изнутри.

В мае окончательно потеплело. Генрих, купивший себе лёгкие брюки и светлый пиджак, часто уходил один, тогда как Глеб предпочитал оставаться и читать книги, купленные недорого на местном рынке, все на русском языке довоенных годов издания. Быстро привык к «ять» и изобилию твёрдых знаков. Почему-то Лев Толстой в написании по правилам старой грамматики казался… более аутентичным, что ли.

Прислугу не нанимали, экономили добытое при ограблении в Ковно, благо времени на уборку и готовку — сколько угодно, и первое женское лицо, увиденное в съёмном доме, была не прачка и не кухарка.

— Знакомьтесь, ваше высокоблагородие. Мадемуазель Мари. Учительница французского и английского языков в рижской гимназии. Дочь офицера, кстати.

Подавив замешательство, Глеб сгрёб со стола газеты в сторону и встал, отвесив короткий кивок, одновременно щёлкнул каблуками ботинок.

— О, военная выправка видна… Хоть и утрачивается со временем. Рада знакомству, господин Майоров. Глеб рассказал о вас массу замечательного.

Барышня была не то чтобы очень красива, но предельно интеллигентна. Короткие рыжеватые волосы в кудряшках укрывала кокетливая круглая шляпка с вуалеткой. Вздёрнутый носик, большие зелёные глаза под стёклами очков. Слишком крупный подбородок. Невысокая, стройная. И с чертенятами во взоре.

— Предпочёл бы, сударыня, чтоб мой друг сначала поведал мне всё это замечательное. Ибо сам за собой ничего подобного не припоминаю.

Мари, она же Мария Ивановна, рассмеялась и позволила ухажёру снять с себя лёгкое пальто. Усевшись за стол, а первая комната от входа выполняла роль гостиной, первым делом вставила тонкую папироску в длинный муншдук, Генрих тотчас поднёс ей огонь. Судя по тому, как бесстрашно отправилась в дом к двум холостякам и немедленно принялась коптить, барышня была émancipas. Она непринуждённо поддерживала беседу на необязательные темы, не отказалась от бокала шампанского, бутылку Генрих, оказывается, припас загодя.

Глеб уж думал, что ситуация продолжит развиваться до логического конца, но переоценил свободу нравов. Через час молодая пара покинула его, Генрих вернулся лишь в сумерках.

— Видел⁈ Само очарование.

— Согласен. У тебя, бедного, сколько уже месяцев воздержания после Софии Понятовской?

— В этом теле — вообще девственник… Да оставь ты свои газеты!