Проект "Веспасий" (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич - Страница 18

— Ей же не обязательно знать подробности.

— Но я-то знаю.

— А уверен, что благоверная тебя всегда верно ждала? Из Афгана, из Сирии, из Грузии. Короче, отовсюду, куда тебя заносило. Это только у Штирлица жена терпела десятилетиями ради единственной встречи в кафе. И то — кино. Представь, они не виделись лет десять-пятнадцать, бедняжка постарела. Напротив — красавец-мужчина в чёрном мундире СД, вокруг полная Германия молоденьких вдовушек, чьих Гансов наши отцы и деды перемножили на ноль на Восточном фронте. Если бы Штирлиц не трахался периодически с бабами, его моментально взяли бы под колпак: спит с мужиками, с козами или с кем-то ещё? Ради одной только шпионской легенды должен был присовывать. Советская супруга всё понимает… но и она — живой человек, от неутолёнки на стену лезет. Или нет?

— Ты прав в одном: это — всего лишь кино. Штирлиц как идиот расхаживает в чёрной парадке, а не в сером мундире и серой рубашке, как ему положено. Чёрное эффектнее на экране, и плевать, как они одевались в реале. Ещё у них в СС болталась какая-то Барбара, хоть, на самом деле, к СС никто женщин на пушечный выстрел не подпускал. Я уж молчу про холодильник «Саратов» в его квартире и ЗИЛ-130 на дороге у Берлина сорок пятого года, оттого придумано столько анекдотов про Штирлица. Что же касается моей Зины — не знаю и не хочу ничего знать. Поводов для подозрений не возникло. Глубже копать не собираюсь. Как и тебя осуждать. Твоя семья — твои дела.

— Ну, чо, я вне подозрений, — хохотнул Генрих. — У меня же не только нога оторвана. Внизу живота тело осколками посекло. Так что мой дружок служит лишь для мочеиспускания. А здешний — вполне живой. Отпусти мне грех прелюбодеяния, брат во Христе!

— Не богохульствуй. Лучше исповедуйся настоящему батюшке. Здесь. Вернёмся в «Веспасий» — там никак. Режим секретности и на общение с церковниками распространяется.

— Ага. Приду к нему и скажу: отпусти мой грех, отец Онуфрий, ибо сожительствую я с мирянками, кои родились лет на триста раньше моей законной супруги… Он ответит одно: не юродствуй. Быть юродивым, кстати, здесь грехом не считается.

Так, за досужими разговорами, коротали время до обеда, когда их догнал и обогнал конный отряд. Впереди трусил жеребец, везущий явного шляхтича, горделиво держащего голову. Кроме сабли, другого оружия не имел, а вот его холопы держали длинные копья. Несколько запасных лошадей везли тюки, возможно — доспехи господаря.

Кадр из фильма «Огнём и мечом» режиссёра Ежи Гофмана

Двигались они не шибко быстрее телеги «монахов» и пропали из виду не ранее, чем через полчаса.

— Обрати внимание, кроватный боец. Я насчитал двадцать два всадника. На востоке началась нешуточная война. А ведь это первый отряд, виденный нами на пути в Полоцк или Витебск. Нам говорили — Полоцк сдадут русским без боя. Там воевать некому.

— Слушай, майор… А ты ваще — за кого? Сейчас говоришь, будто стоишь за Речь Посполитую против Русского царства. Хоть времена другие, для меня всё чётко: Москва — наши. Любой, кто против, он — враг.

— То есть предки белорусов — твои враги? Нет, брат католик. Для двух русских народов — московского и литовского — это гражданская война. Про поляков не говорю. А вот что московиты будут убивать литвинов и наоборот, ни разу не радует. Тем более, такое бывало. И ещё будет — до самых разделов Речи Посполитой.

Генрих возмущённо фыркнул. Он учил историю XVII века перед отправкой сюда вместе с Глебом и по той же программе, но предпочитал мыслить более прямолинейно: свои, чужие, и к чёрту детали, к чёрту оттенки. В прошлом и без того хватает трудностей.

После того, как дорога ушла на восток к Витебску, их повозка свернула на север к Полоцку. Что примечательно, на развилке стоял каменный указатель. Чуть далее — приметная таверна, украшенная табличкой над дверью с названием: «У жида». Кстати, к востоку от Гродно евреи встречались редко. Видимо, их час придёт, когда белорусская часть Литвы обезлюдеет после начавшейся войны.

Больше никаких военных отрядов не попадалось. Зато их нагнал свадебный поезд — карета с гербом, пара повозок попроще и несколько конных с саблями на боку. Судя по расшитым камзолам да ярким сапогам — красным, а у одного из шляхтичей ярко-жёлтым, собирались веселиться, отнюдь не воевать с Русским царством. Какое тут «посполитое рушение» с мобилизацией холопов в ополчение — даже и представить трудно, что очень удивляло. Литвины, гордящиеся воинственностью и удалью в бесчисленных битвах с Московской Русью, и в ус не дули, когда восточный сосед-неприятель объявил очередную войну.

Через неделю, наконец, показался Полоцк. От путников его отделяла широкая Двина, на противоположном берегу возвышались соборы, каменные и деревянные, размерами и количеством соперничающие с гродненскими. Отчётливо выделялись два соседствующих замка. Даже издали было заметно: городские укрепления изрядно порчены пожаром. А ведь русские войска ещё даже не начинали.

Лучше выглядели посады, ряды невзрачных избушек, ничем не лучше, чем в деревнях близ поместий, где приходилось останавливаться. Вероятно, они точно так же пылали и выгорели, но восстановить их было неизмеримо проще, чем застройку центра.

Но хуже всего, что на обоих берегах виднелись чернеющие брёвна некого сооружения — то ли моста, то ли переправы… Двина вскрылась, несла крупные льдины. Кирилл наверняка пересёк её, если, конечно, благополучно добрался сюда, пока лёд стоял крепкий.

— Можно было ещё денёк-другой с Софией покувыркаться, — задумчиво бросил Генрих, оправдывая переиначенную поговорку: кому что, а импотенту — знойную подружку.

— То есть государство потратило свыше семи миллионов долларов, забрасывая тебя в прошлое, чтоб ты снова резвился в кровати? Капитан, ты ничего не попутал?

Тот не ответил, только шумно вздохнул.

Как бы то ни было, пробовать пересечь реку прямо сейчас выглядело очевидным безумием. Разве что перепрыгивая зайцем с льдины на льдину… с почти стопроцентной вероятностью, что авантюра закончится купанием, возможно — последним в жизни.

Глеб оглянулся. Среди россыпи избушек на левом берегу, где они стояли, упёршись в водную преграду, глаз выхватил длинное строение, окружённое забором. На браме выделялась вырезанная в деревянной доске польская надпись Tawerna żydowska. Видимо, принадлежность к роду «христопродавцев» считалась местным знаком качества. Во всяком случае, все встреченные по пути точки общепита, принадлежавшие богоизбранным, непременно носили обозначение «жидовский». А может, это просто предупреждение: здесь не подают свинину.

Поскольку местные путники знали: в конце марта Двина становится непроходимой, никто и не ездил, оттого Глеб и Генрих заняли место за столом в полутёмном зале совершенно одни. Дневной свет слабо проникал сквозь крохотные оконца, на свечах еврей откровенно экономил.

Поскольку гостей не ждал, он срочно отправил чернявую девку зарезать и зажарить петуха, сам налил пива в три высоких деревянных кружки, подсев к путникам. И, наверно, это был самый заинтересованный слушатель из всех встреченных. Звали его неоригинально — Моисей.

— Говорите, панове, Земля наша — как шарик, и Америка на другой её стороне? Вот удивлю нашего ребе… Дикари у вас нагишом бродят, руки-плечи голые? Ой вей, какие себе бесстыдники!

От вынужденной паузы из-за ледохода владелец таверны скучал и откровенно радовался хотя бы паре клиентов.

— Как же ты ходишь к ребе, Моисей? Синагога, верно, на том берегу? Кстати, чего же ты держишь заведенье на левом? — спросил Глеб.

— Таки столько хочешь сразу знать… Да, была у меня корчма, в Старом замке. Так спалили её погромщики, просчитавшись: огонь весь город накрыл. Оба замка и все дома внутри выгорели. Мы с Исфирью и детками едва успели сбежать, русские, говорят, что грабёж затеяли, так и остались в корчме — под рухнувшей крышей. Бог всё видит!