Невыносимое счастье опера Волкова (СИ) - Алекс Коваль - Страница 50

Я глаза закатываю и фыркаю. Вообще не меняется! Самый настоящий мужик! Мысли о сексе стабильно раз в минуту, даже в полуобморочном состоянии.

– Сотрясение, а все туда же. Серьезно?

– Ну, так меня только по верхней голове ударили. Все, что ниже, вполне функционирует.

– Ты сейчас договоришься, и я организую и для “нижней” землетрясение! Для равновесия, так сказать, чтобы уже точно зря не мучился. Пошли давай, до спальни провожу.

Снова за талию тяну. Не двигается.

– Волков. Ну, хватит, а?!

Вздыхает. Глаза отводит и наконец-то отмирает. К себе притягивает под бок еще теснее. Быстро и порывисто. Обнимает, в ручищах своих зажимает, как в тисках. Так сильно, что даже вздохнуть не получается!

– Волков, ты чего…

Выдыхает мне в макушку. Тяжело и как-то… облегченно. Будто только этого момента и ждал. Чмокает в висок, прижимаясь своими горячими губами. Не дает ни вывернуться, ни отстраниться. Неуместно, но так сладко. Вот как с ним бороться? Как с ним держать дистанцию? Пять минут – ровно настолько хватает выдержки, а дальше – мозги в кисель.

– Ты точно порывистый ребенок, Виктор.

– Ну и похрен, – шепчет, – если с тобой только так, Кулагина.

– Мы же решили, что нельзя нам…

– Да? Не помню. Видать, с ударом из головы вылетели все “нельзя”.

Врет, конечно. Все он помнит, но даже и не думает ослабить хватку.

Я улыбаюсь. Мы замираем. Я сдаюсь уютной ласке и обнимаю его за талию, прижимаясь в ответ. Слушая и каждой клеточкой чувствуя, как бьется сильное сердце у меня в районе уха. Приятно. Ровно. Громко. Мурашки побежали по коже. Маленькие. Шустрые. Щекотные.

Не представляю, как он может шутить про пули! В этот момент совершенно четко осознаю, что если это сердце остановится, то мое и дня не протянет без него. Уж лучше я буду знать, что он жив, здоров, окружен лаской и заботой другой женщины, чем…

– Идем в дом, Вик. Правда. Тебе надо поспать, с сотрясением не шутят.

– Сейчас пойдем, – и вопреки своим словам еще сильнее сдавливает в своих медвежьих объятиях. – Обязательно пойдем. Еще чуть-чуть так постоим и пойдем, конфетка…

Я закрываю глаза и впервые за последние сутки начинаю физически согреваться. А все потому, что огонек в груди, разрастаясь с новой силой, заполняет своим ласковым теплом, прочно поселившийся холод внутри меня. Только сейчас я понимаю, почему все эти дни все вокруг кажется таким пустым, серым и безликим. Вик. После той ночи что-то снова во мне сломал, поганец! Я не представляю, как я буду выбираться из этой “ямы” в Москве, без него. Просто не представляю…

Я всегда и везде самостоятельная девочка. Но только не с Волковым. С ним мне хочется быть слабой, хочется сдаться, подчиниться и забыться. Опереться на сильное плечо сильного мужчины. Но могу ли я себе это позволить? Вот в чем вопрос.

С горем пополам, вдоволь наобнимавшись на веранде, довожу болезного до кровати. Под его ворчание и бубнеж, мол, все у него прекрасно – силой стаскиваю с него куртку и заставляю улечься. Болеющие мужчины – хуже детей! Оставив воду на прикроватной тумбе, выслушиваю его "инструктаж" по машине, и взяв обещание, что он поспит, ухожу.

Волков, конечно, держится и храбрится, но досталось ему прилично. Виду не подает, но больно. От этого в сердце образуется дыра. Хочется его пожалеть. Просто обнять и никуда не уходить. Я почему то физически чувствую, что ему это нужно. Но Руся…

Одергиваю себя. Что за сентиментальные порывы, Кулагина? Он мальчик большой, и жалость ему твоя не нужна. Да и вариантов в любом случае нет.

Забираю ключи, закрываю его дома и, переодевшись в спортивный костюм, трачу еще какое-то время на "знакомство" с его внедорожником. Дома у меня компактный юркий седан, а тут огромный неповоротливый джип. Но ничего, главное, педали не перепутать, с остальным как-нибудь справлюсь.

Подгоняя руль и сидение под себя, в начале четвертого благополучно трогаюсь с места. Включаю навигатор с адресом школы Ру и пытаюсь сконцентрироваться на дороге. Мой водительский стаж достаточно приличный, чтобы чувствовать себя комфортно за рулем, но сегодня я не на своем месте явно. Дергаюсь, ерзаю и косячу. Много косячу! То поворотники теряю, то скорости, то вообще в зеркала посмотреть забываю. С такой рассеянностью убиться проще простого. Мы с этой "девочкой" явно друг друга бесим! Потому что она рычит, а я шиплю, ругаясь на каждом повороте матом, как портовый грузчик.

В конце концов это приводит к тому, что первая половина пути идет через задницу, и на ближайшем же повороте, в десяти километрах от дома, меня останавливает доблестный инспектор ГИБДД. Приехали, Кулагина!

Со психу бью по рулю и скрепя сердце приспускаю окно.

– Лейтенант Василий Ивушкин, предъявите ваши документы.

– Я что-то нарушила, лейтенант?

– Никак нет, стандартная проверка. Так я могу увидеть ваши документы, девушка?

Зубами скрежеща, лезу в сумку за правами. Протягиваю их Василию и, пока тот дотошно вчитывается в пластиковую карточку, лезу в поисках страховки. Весь бардачок обшарила – нет ее! Как так? Вик же сказал, что она здесь! Это же надо так вляпаться. Закон подлости работает исправно.

Я начинаю терять терпение. Инспектор ГАИ начинает терять терпение. Время уходит, Ру звонит. А я все еще сотый раз по кругу шарю рукой в бардачке в поисках той самой открытой страховки, отбрасывая в сторону ненужное. А там его до фига и больше. Чисто пацанский бардачок: сигареты, презервативы, какие-то явно служебные бумажки… все есть, страховки нет. Ну, Вик! Ну…

И чего делать?

Лейтенант уже явно нервничает. Да и у меня тоже адреналин шкалит. Нахожу номер Вика и набираю, а какие еще варианты? Он отвечает со второго же гудка.

– Конфетка?

– Волков, страховки в бардачке нет.

– Как нет?

– Вот так нет, Вик!

– Странно. Может, на работе выложил. Да и похрен, езжай без нее.

Сжимаю челюсти и скалюсь в сторону сотрудника ГИБДД, рыча тихо в трубку:

– Я бы рада, но не могу.

– Что не могу, Кулагина?

– Что-что, меня остановили!

– Как?

– Молча, палкой взмахнув! Остановили проверить документы, документов нет, Ру я забрать не успела. Что мне делать?

– Так, спокойно, – тут же подбирается Вик, – не нервничай, главное, а то по голосу слышу, ты там уже на грани истерики. Ничего криминального не случилось, поняла? Трубку мне дай.

– Кому?

– Остановил тебя кто?

– Лейтенант Василий Ивушкин.

– Вот лейтенанту трубу в ухо и дай. Без паники, щас все решу. Права с собой, надеюсь?

– Права с собой.

– Вот и умница.

– Простите, лейтенант, – опускаю окно ниже. – Вас, – протягиваю мужчине мобильник. Этот жест ему явно не нравится, челюстями от недовольства поигрывает, но телефон берет, сурово отрапортовав в трубку Волкову:

– Лейтенант Ивушкин…

Пока Вик проводит с младшим по званию воспитательную беседу, перебираю еще раз для верности все бумаги, что нашла у Волкова в бардачке. Тут и заявления, и справки, и протоколы, говорю же, чисто ментовскя тема. Но заветной страховки нет.

Складываю листочек к листочку, поправляя пачку, когда неожиданно оттуда выпадает один. Отлетает на пол переднего пассажирского. Приходится отстегнуться, доставая пропажу. Нашарив рукой бумажку, поднимаю, переворачиваю и…

Зависаю.

Сквозь открытые губы вылетает вздох. Не моргая, смотрю на фотку. Да, это фотография – потрепанная от времени, слегка выцветшая… моя. Та самая, которую Вик сказал, что сжег. Та самая, которую он забирал с собой в армию. Я слишком хорошо помню, что это была именно она! Третья, из фотобудки.

Сохранил…

Эта мысль резко колет где-то между ребер, впиваясь больно и остро. Неужели все десять лет Вик хранил ее? Да еще и не абы где, а в документах, в бардачке! Зачем? Почему? Логичней было бы и правда избавиться. Так обычно и делают, когда ранят, обижают или… бросают. Но он этого не сделал. Что это значит?