Солнце мое (СИ) - Войлошникова Ольга - Страница 6

Почему-то все эти трафареты были сильно вытянуты вширь. Зачем именно такое — загадка для меня, честное слово.

Но это я отвлеклась.

Я пошла проверять цены и путём нехитрых арифметических вычислений пришла к выводу, что на свои капиталы — вот прямо сейчас наличествующие триста пятьдесят тыщ — я могу купить четыре больших двуспальных комплекта постельного белья. Ну, если чуть-чуть поторговаться.

Или три пары джинс «настоящих фирменных»*.

*Да-да, становитесь на картоночку, меряйте!

Или неплохие такие зимние сапоги (почему летом их продавали на развале — я ХЗ).

Или сто семьдесят пять булок хлеба. Или сто двадцать пять литров молока. О, молока! И хлеба, кстати. И вот карамелек-подушечек, сахар для работы мозга полезен.

Я затарилась и побрела дальше, считая.

Посмотрела на разложенные в теньке гигантские куриные окорочка желтовато-воскового цвета. Диво-дивное американского пищепрома. Или агропрома, скорее. «Ножки Буша», короче. Подумала.

Нет. Поначалу, с голодухи, мы их брали. Да все их брали. Чего там — хватали! Тогда нам, пережившим жуткую перестроечную голодовку, казалось, что всё вполне годно. А теперь вот смотрю… Вроде и денег у меня не сильно много, а… не хочу.

Во-первых, они были подозрительно здоровыми. Не с смысле полезными, а огромадными, почти как индюшачьи. Во-вторых, ходили упорные слухи, что в США их вообще считали опасной частью бройлера, поскольку именно туда ставят уколы антибиотиков, гормонов роста и прочей дряни и, говорят, отправляли на уничтожение. Врут, может? Менее страшная версия утверждала, что они просто хранились глубоко замороженными в стратегическом резерве США больше тридцати лет, и ни одна порядочная страна по сроку годности их брать не хотела, не говоря уж о самих американцах. Но Ельцин почему-то объявил, что поставка этих жутких ног — чуть ни не вершина американской благотворительности**, и несколько лет вся страна ела эту фигню. Да и не было почти другой курицы в начале девяностых.

**Почему благотворительности?

Мы ж их за свои кровные покупали!

Ну и в-третьих эти ножки Буша были тупо невкусными. Ну, вот как будто у вас курица пополам с ватой. Такое себе ощущение.

Так что я бы лучше какую-нибудь Ангарскую купила. Пусть даже ту, которая, как у нас шутили, пешком из Ангарска в Иркутск шла — жилистую несушку. Её сваришь, хоть вкус у супа нормальный.

На соседнем лотке лежали красивые разрубы мяса. Продавщица активно размахивала картонкой, отгоняя мух. На другой картонке — «ценнике» — фломастером было выведено: «12 тыс.р./кг». Килограмм такого мяса в день можно себе позволить. Если больше ничего не есть, не пить и не носить, мда… Даже если мясо на котлеты обре́зать, а из косточки суп сварить — всё равно дорого. Надо бы к открытию на рынок смотаться, там мясокомбинатовский отдел есть, каждое утро супнаборы привозят. Есть почти голые косточки, а есть чуть подороже, с мяском. Но всё равно сильно дешевле получается, чем вот так покупать. Взять таких штук пять — и на месяц мы наваристым супом обеспечены. Сгонять завтра, пока денежка есть? Только не проспать бы, а то придёшь на пятнадцать минут позже открытия — и всё, уже расхватали.

Я вздохнула и пошла дальше, разглядывать ценники и прикидывать их на свой бюджет.

В соседней палатке сидело трое колоритных чернявых мужиков. На свои капиталы я могла бы приобресть у них девять бутылок армянского коньяка. «Не хочешь каньяк, слюшай — бери кавёр! Дыва́ на тыри́ метыр! Атличный кавёр, натуралный шерсть, сто працентав! Четыреста, хочешь? А-а-а, триста писят, давай, э? А паехали атдыхат, э? Ниабидим…» — в этом месте я быстро ушла, от греха подальше. Запихают в машину — и поминай как звали.

Хорошо, молока хоть уже купила.

Напротив рыночка, через дорогу, на верхней площадке длинной лестницы (есть у нас такая — от центрального входа областной больницы — вниз, через всю Юбилейнскую гору, до самого края микрорайона) топталась толпа тёмно-серых сутулых личностей. Курьера с дозами ждут. Не пошла там, от греха, лучше уж с другой стороны обойти.

Весь подъезд — и пол, и стены — покрылся равномерным налётом мелкой бетонной пыли. Ой, нет, не равномерным! Чем ближе к нашей площадке, тем гуще. Установщики паковали свои ящики с инструментами, а соседка, тётя Оля, увидев меня, сразу предупредила:

— Оля, бабушке скажи, пусть не волнуется, я всё уберу!

Бабушка у нас много лет старшей по подъезду была, сейчас и ноги уже не те, чтоб по делам бегать, но народ по привычке всё отчитывается.

— Ага, скажу.

Я попыталась открыть дверь ключом — но не тут-то было! Бабушка свято верит, что защёлка надёжнее любого замка. Диверсантка, блин. Кстати, если я на дачу с мамой уезжаю, она ещё и ломиком дверь подпирает, почти как в анекдоте про швабру, ой…

Короче, пришлось звонить и ждать.

— Ты чего закрылась-то?

— А! Я по привычке, — баба Рая махнула рукой и ловко перевела тему: — Молока купила?

— Конечно, два литра. И подушечки ещё.

— М-м, хлеб-то тёплый!

— Ага. Я пойду манатки приберу, а то с утра раскидала всё.

ПРО КВАРТИРУ

Я пошла к себе. Чтоб вам не гадать, расскажу, как мы с бабушкой живём.

Квартира наша по-простецки называлась «распашонка», в зал приходила дверь из коридора, а в противоположной стене — выходило две, в спальни, разделённые встроенным шкафом из жуткого крупностружечного ДСП, крашенного белой краской.

Итак, коридор. Почему-то никто никогда не называл его прихожей. С другой стороны, это такой крохотусечный аппендикс, язык не поворачивается его столь высокопарно именовать. Вешалка. Обувная полка. Тумбочка. Телефон. Большое зеркало в широкой деревянной раме — не старинное, просто старое. Стены голубой краской крашеные — так же как в кухне, «панелями». Пол тоже крашеный, коричневый. Деревянный. Да он во всём доме такой, кроме туалета с ванной, там плиточка, меленькая такая, терракотовая.

Из коридорчика сразу налево — туалет. «Прилично» по советским понятиям. Покрашено. Стены сгущёночно-белой краской, пол — коричневой. Да, именно плитка покрашена. Зачем — не знаю, не спрашивайте, бабушка с мамой всю жизнь красили, и я теперь вот думаю — или продолжать эту славную традицию, или уж растворителя купить да ободрать, чтоб просто плитка была? Бачок у нас стоял верхний, с дёргалкой-шнурком, тоже ещё с семьдесят третьего года, но менять его пока ни денег, ни резона не было. Зачем, если не шипит, не течёт?

Ванная крошечная, как и всё в хрущёвках. Тут вокруг ванны бежевенький, довольно свежий кафель. Это, мамин муж, Василич выкладывал. По логике вещей, сперва надо было бы ванну саму поменять, потом плитку класть, но устанавливать стальную наши не хотели — говорили, греметь будет. А новая чугунная — дорого. Да и кто её затащит? Или опять грузчикам плати…

Та, что есть, когда-то в незапамятные времена (я так предполагаю, потому что никто не сознался) была очень тщательно, а, может быть, и неоднократно, почищена чем-то люто-абразивным. И почти весь глянец-то с неё счистили! Со дна и до самой середины стенок, да-а-а. Теперь сидеть в ней решительно невозможно, по крайней мере, для моих нежных телес. Хорошо, что я душ предпочитаю.

Эх, надо хоть отмыть её чем-то, что ли, а то в эту шершавость всё повъелось, срамота… «Комет» вот по телеку рекламировали, надо будет в магазине посмотреть: сколько стоит, а то, может, и цена на него волшебная тоже, а не только свойства.

Рядом с ванной в уголок втиснута раковина. Я, вообще-то, раковины в ванных в принципе не люблю. Дурацкий предмет. Мелко, брызжет, с локтей по сторонам течёт или уж как надо туда изощряться впихиваться… Просила маму с Василичем совсем её снять, но что-то не хотят, так что я её пока как полочку использую. Мыла-шампуни и прочую мелочь расставляю.

Напротив ванной в коридорчике стоит стиральная машинка, «Сибирь». Полуавтомат! Не «Фея» какая-нибудь, или там «Малютка». Кроме основного бака у неё есть центрифуга, и это здорово облегчает нам с бабушкой жизнь, хотя стирка всё равно занимает полдня и требует возни со шлангами, перекладывания тяжёлого мокрого белья и полоскания в ванной. Про машинки-автоматы я слышала, но пока даже мечтать о них не собиралась, там такие ценники заоблачные…