Человек с золотым пистолетом - Флеминг Ян - Страница 5

• Предыдущая
• 5/37
• Следующая

Билл Таннер строчил исправно, боясь не поспеть за М. Потом, озабоченный, поднял глаза от блокнота.

— Но, сэр, разве вы не собираетесь выдвигать против него обвинения? В конце концов, предательство и покушение на жизнь… Что, даже под трибунал не отдадите?

— Конечно нет, — резко бросил М. — 007 был болен. Он не отвечал за свои действия. Но если можно так обработать человека, значит, можно и вывести его из этого состояния. А сэр Джеймс как раз мастер по подобным делам. Поставьте его опять на половинное довольствие, пусть числится там же, где и раньше. И проследите, чтобы ему были выплачены все полагающиеся за прошлый год гонорары и прибавки. Если у КГБ хватило духу натравить на меня одного из моих же людей, у меня достаточно смелости, чтобы вновь использовать его против них. Когда-то 007 был хорошим агентом. Не вижу никаких причин, почему бы он опять не мог стать им. В определенных пределах конечно. После обеда принесите мне досье на Скарамангу. Если мы сумеем поставить 007 на ноги, этот тип как раз в его вкусе.

— Но это самоубийство, сэр! — Запротестовал полковник штаба. — Даже 007 никогда с ним не справится.

— Что бы 007 получил за его сегодняшнюю выходку? — спросил М. холодно. — 20 лет? Как минимум. Так не лучше ли погибнуть на поле боя? Если он успешно справится с заданием, то вернет себе былую репутацию, и мы сможем забыть все, что было. Словом, решение я уже принял.

В дверь постучали, и в комнату вошел дежурный офицер медицинской службы. М. поздоровался с ним, повернулся на каблуках и вышел через открытую дверь.

Начальник штаба посмотрел ему вслед.

— Бессердечный сукин сын! — шепотом произнес он. Потом с присущей ему скрупулезностью и чувством долга принялся за выполнение заданий, которые были ему даны. «Нам — совсем не рассуждать, нам — идти и умирать!»

В клубе «Блейдз» М. съел свой обычный постный обед — зажаренную дуврскую камбалу, а за ней — преотличнейший кусок полутвердого белого сыра «Стилтон», выдержанного, настоящего, с синими прожилками плесени. Как обычно, он сидел один, за столиком у окна, отгородившись от зала газетой «Таймс», время от времени переворачивая страницы, демонстрируя окружающим, что он читает, чего на самом деле не делал. Но Портерфилд все-таки не преминул заметить старшей официантке Лили, всеми любимой миловидной женщине, считавшейся украшением клуба, что «со стариком сегодня что-то неладно»: «Ну, может, с ним ничего такого и не случилось, но он явно не в своей тарелке». Портерфилд считал себя психологом-любителем и гордился этим. Будучи метрдотелем и отцом-духовником для многих членов клуба, он знал немало обо всех них, и ему нравилось думать, что он знает все. Как и подобает всем безупречным слугам, он мог предвидеть желания клиентов и угадывать их настроения. Так что, стоя рядом с Лили в эту выдавшуюся ему свободную минутку, уютно обосновавшись у буфетной стойки, ломившейся от превосходных холодных закусок — такого выбора, пожалуй, в целом свете не найти, — он не спеша вел вполне философскую беседу с самим собой. «Ты же знаешь это ужасное вино, которое постоянно пьет сэр Майлз. Это алжирское красное вино, которое официальный комитет по винам даже не разрешает заносить в карту вин. Его держат в клубе, только чтобы ублажить сэра Майлза. Ну так вот, он однажды объяснил мне, что, когда служил на флоте, они называли этот напиток „яростным“, потому что если его выпить много, то тебя начинает заносить, так и хочется учудить, выкинуть что-нибудь эдакое. Словом, за десять лет, которые я знаю сэра Майлза, он ни разу не заказывал больше половины графина этого вина».

Лицо Портерфилда, кроткое, почти как у служителя храма, приняло выражение показной торжественности, как будто он действительно прочитал что-то ужасное, погадав на кофейной гуще.

— Так что же такое случилось? — Лили в ответ сцепила руки и наклонила голову чуть-чуть ближе, чтобы не упустить ни слова. — Старик велел мне принести целую бутылку «яростной» бурды, — продолжал Портерфилд. — Ты понимаешь? Целую бутылку! Конечно, я и вида не подал, просто пошел и принес ему эту бутылку. Но попомни мои слова, Лили, — он заметил, что кто-то поднял руку в другом конце огромного зала и тут же направился туда, закончив фразу на ходу, — что-то сильно потрясло сэра Майлза сегодня утром, в том нет сомнения.

М. попросил счет. Как обычно, независимо от величины счета, он расплатился пятифунтовой купюрой, просто ради удовольствия получить сдачу новенькими хрустящими однофунтовыми бумажками, а также только что отчеканенными серебряными и блестящими медными монетками, ибо в «Блейдз» свято соблюдали традицию, в соответствии с которой все члены клуба получали сдачу только новыми, только что отпечатанными и отчеканенными денежными знаками. Портерфилд отодвинул стул, и М. быстро направился к двери, отвечая на случайные приветствия озабоченным кивком или поднятием руки. Было два часа. Старый черный «Фантом-Роллс» повез его легко и быстро в северном направлении мимо Баркли-сквер, по Оксфорд-стрит и Уигмор-стрит, в Риджентс-Парк. М. не смотрел в окно машины. Он сидел, не шевелясь, на заднем сиденье — котелок ровно по центру головы — и смотрел сквозь затылок водителя, не замечая ничего вокруг, погруженный в свои мысли.

В сотый раз с тех пор, как уехал из штаб-квартиры сегодня утром, он уверял себя, что принял правильное решение. Если есть шанс привести Бонда в порядок — а М. был уверен, что этот сэр Джеймс Молони — невропатолог высшего класса и сможет добиться успеха, — было бы просто смешно вновь использовать 007 при выполнении стандартных заданий, которые он всегда выполнял, работая в отделе 00. Прошлое можно простить, но нельзя его забывать — ведь только время лечит. Что подумают сотрудники штаб-квартиры, увидев, что Бонд как ни в чем не бывало расхаживает по коридорам? А как сам он будет себя чувствовать каждый раз, когда окажется с этим агентом лицом к лицу в своем кабинете? Нет — это бред. Но тот же Джеймс Бонд, коли поставить перед ним конкретную боевую задачу, — М. любил лаконичный язык военных, — мог бы сделать очень много, мог бы стать хорошим тараном. Стена, которую он должен был сокрушить, давно мешала продвижению, стояла на пути — ее необходимо было разрушить. Ведь Бонд и сам только что обвинял М. в том, что тот использует его как слепое оружие. Естественно, каждый офицер Секретной службы — тайное оружие, с помощью которого решаются те или иные задачи. На сей раз, дабы сокрушить стену, необходимо было решиться на убийство, других вариантов не было. Ну а Джеймс Бонд не числился бы агентом с двумя нулями перед личным номером, если бы не обладал соответствующими талантами, если бы не показал себя в деле настоящим профессионалом. Итак, решено! Во искупление того, что произошло сегодня утром, дабы замолить грехи, Бонд должен доказать, что он не растерял своего былого боевого пыла, что помнит, как убивать. И в случае успеха — он опять на коне, все будет, как прежде. Ну а коли потерпит поражение, что ж — славная смерть и последние почести. Выиграет Бонд или проиграет, так или иначе он решит целый ряд вопросов, поможет делу. М. больше не сомневался, решение было бесповоротным. Он вышел из машины, поднялся в лифте на восьмой этаж, пошел по коридору, пахнущему черт-те каким дезинфицирующим средством, причем этот запах усиливался по мере того, как он приближался к своему кабинету.

Вместо того чтобы своим ключом открыть отдельную входную дверь в конце коридора, М. повернул направо, прошел через комнату, где сидела мисс Манипенни. Она была на рабочем месте, печатала на машинке очередные материалы. Увидев М., поднялась из-за стола.

— Чем это так ужасно пахнет, мисс Манипенни?

— Я не знаю, как это называется, сэр. Начальник отдела безопасности привел целый взвод химической защиты. Он утверждает, что в кабинет уже можно заходить, однако следует держать пока окна открытыми. Поэтому я включила отопление. Начальник штаба еще не вернулся с обеда, но он просил меня передать вам, что по вашим указаниям уже ведется работа. Сэр Джеймс на операции, освободится после четырех, он будет ждать вашего звонка. И вот досье, которое вы просили, сэр.

• Предыдущая
• 5/37
• Следующая