Три минуты с реальностью - Флейшгауэр Вольфрам - Страница 22

• Предыдущая
• 22/91
• Следующая

– Удовольствие? От танго? Скажи, пожалуйста, балет для тебя – удовольствие?

– Ну, я согласна, «удовольствие» не слишком подходящее слово. Но танго-то все же не балет.

– Не балет. Это точно. В балете существуют правила.

– Мне показалось, ты сказал, что о правилах танго можно было бы написать целую книгу. Или я не так тебя поняла?

– Нет. То есть да, в каком-то смысле. Но вообще-то нет. Объяснить это действительно сложно. Правил не существует, есть своего рода кодекс. Как в сказке, в волшебном лесу. Ты можешь пройти по этому лесу, ничего, кроме деревьев, не увидев. Вроде бы ты все делаешь правильно, но с тобой ничего не происходит. Но если тебе известен тайный язык, то за каждым деревом ожидает сюрприз, открывается отдельный маленький мир, о существовании которого ты и не подозревала. Но, не зная тайного языка, попасть туда невозможно. Это игра, больше ничего.

«Игра? – подумала она. – А я, я тоже только игра? Небольшой сюрприз в его блужданиях по Берлину?» Дальше она слушала его вполуха. Он начал рассуждать о европейцах и американцах, толпами приезжающих в Буэнос-Айрес, чтобы потанцевать настоящее танго. По мнению Дамиана, они приезжают как раз потому, что у них на родине этот тайный язык утрачен: у мужчин и женщин в силу их равноправия совсем не осталось пространства для игры. В Европе флиртовать невозможно. Здесь все воспринимают всерьез. А у них наоборот. У них все это – театр. Никто никогда не знает, кто чего хочет на самом деле. Президент – автогонщик, вся страна – театральные кулисы. На самом деле это вообще не страна, а своего рода ценная бумага с печатями, постмодернистская колония, находящаяся под защитой международных организаций, а именно – немцев, французов, американцев и японцев. Аргентинцы арендуют у них свою собственную страну, и если с чем-то не соглашаются, то только с размером арендной платы.

Все эти рассуждения она слушала не слишком внимательно, да и не очень-то поняла. А вот замечания о тайном языке остались в памяти. Лутц тоже говорил об этом. И Клаудиа. И вот что она еще слышала: танго Дамиана состоит из кодов. И не была ли его попытка сорвать последнее представление как раз одним из таких кодов? Может, он внезапно решил ввести в постановку некий шифр? После того случая она часто вспоминала слова Лутца: «Иногда Дамиан делает в танце смешные вещи». Может быть. Хотя вряд ли это слово применимо к последнему представлению… В последнем акте, в кульминации всей постановки? А ведь критика была прекрасной. Поговаривали даже о продлении гастролей. Эта постановка, несомненно, еще долго приносила бы хороший доход. Весной в Европе проходят всякие фестивали. Все могло бы быть так здорово! Театральный сезон в Берлине, потом турне. Им бы не пришлось расставаться, уж во всяком случае их не разделяло бы такое огромное расстояние. Но в последний вечер Дамиан все разрушил.

Пока Джульетта пыталась разгадать загадки последних недель, кондиционер заработал, и самолет медленно тронулся. Весь спектакль прошел без сучка без задоринки. Во время тангуэры ей стало нехорошо. Не только от ревности, скорее потому, что сцена по-настоящему удалась: драматизм спектакля нашел в ней свой страшный выход. Похоже, публика это почувствовала: несколько мгновений после танца в зале стояла полная тишина, а потом разразились бурные аплодисменты. Когда настала очередь эскуало, атмосфера накалилась. Сама по себе музыка уже никого не могла оставить равнодушным, но то, что в тот вечер выделывали эти двое, сделало бы честь любому танцевальному коллективу. Сложнейшую хореографию в исполнении Лутца и Дамиана публика встретила настоящей овацией.

Джульетта стояла на балконе возле режиссерского пульта и снимала на видеокамеру. Когда конец был уже близок, Чарли кивнул ей и что-то прошептал, но она не поняла. Подошла к нему в надежде расслышать, но разобрала только два слова: «Изменение программы». Она озадаченно покачала головой. Он пожал плечами и сделал ей знак дальше снимать. Все произошло, прежде чем она успела понять, что к чему. Началась последняя сцена, танцоры заняли позиции. В центре группы расположились Дамиан и Нифес, то есть Джулиан и Джулиана, которые теперь должны были танцевать свое прощальное танго через двадцать лет. Несколько тактов из тангуэры в последний раз напомнили об утерянном счастье, потом Дамиану следовало убежать, а убитая горем Джулиана на фоне продолжающей танцевать группы должна была подойти к окну и жестом ужаса сообщить о его самоубийстве. Затем сцена озарилась бы белым светом, тут же погрузилась в сочный красный и – в полную темноту, которую прорезал бы одинокий, жалобный стон бандониона.

Но едва танцоры и оба солиста заняли свои позиции, зазвучала совсем другая музыка. Джульетта с ужасом посмотрела на Чарли. Но тот молча таращился на сцену.

– Не та запись, – прошептала она.

Он не отреагировал, и она бросилась к нему.

– Чарли, не та музыка, черт тебя подери.

– Я же сказал, изменение в программе. Я тут ни при чем.

– Кто велел?

– Дамиан.

– Когда?

– Сегодня.

– Сегодня? И что, была репетиция?

– Нет.

– Но это же невозможно! Что они все будут сейчас делать?

– Посмотри, что-то они делают.

Все было как в страшном сне. Участники спектакля просто ушли со сцены. Нифес вывернулась из объятий Дамиана, отошла на несколько шагов и вперила в него взгляд, полный ненависти. Инструментальную музыку, пассажи струнных и мощный фортепианный аккорд прорезал вдруг сильный пронзительный женский голос: Renacerй en Buenos Aires... 45 Дамиан начал танцевать. Мягко, по-кошачьи подошел к Нифес, обнял за талию, бережно взял ее правую руку… Она невольно повиновалась. Он заскользил с ней в танце.

Джульетта в растерянности смотрела на сцену. Что все это значит? Похоже, для Нифес это тоже полная неожиданность… Вот она остановила вращение Дамиана, замерев возле его левой ноги, и с вызовом посмотрела на него. Дамиан продвинул ногу между ее ног, заставил принять пятую позицию, из которой она не могла вывернуться без его помощи. Дамиан открыл фигуру влево. У Нифес не было выбора, пришлось подчиниться. Теперь Джульетта не сомневалась, что на сцене подобное происходит впервые. Через пару шагов Нифес снова остановила Дамиана, едва ли не вопреки музыке, выгнула шею, словно разгневанный лебедь, мгновенно развернулась, заблокировав партнера, которому ничего не оставалось, как начать движение в обратную сторону. Было очевидно: она не понимает, чего он от нее хочет. Он импровизировал, и это было похоже на ссору влюбленных. Но через какое-то время она начала слушаться его. По крайней мере у Джульетты возникло чувство, что она пытается под него подладиться. Или все так и было задумано? Может, другие пары снова выйдут на сцену? Может, их уход, как и упрямство Нифес, – часть сценического замысла, своего рода сюрприз?

Казалось, они оба отдались захватывающей музыке. Что это была за музыка! Словно для певицы речь шла о жизни и смерти. В ее песне сошлось все: упрямство, ярость, надежда, отвращение. Джульетта не могла разобрать слов за исключением одного, повторявшегося снова и снова в начале каждого припева и теперь звучавшего эхом в ее воспоминаниях: Renacerй. Снова и снова повторял его удивительный голос певицы, доносившийся из репродуктора – все настойчивее, требовательнее, нетерпеливее и увереннее.

Двое продолжали танцевать, но никто из ансамбля так и не вернулся. Впрочем, танец Нифес и Дамиана стал постепенно самодостаточным, заполнил все пространство. Это было нечто. Как могут двое целиком занять собой огромную сцену? Но им это удалось. И Джульетта поняла почему. Нифес была женщиной до мозга костей, и она послушно кружилась в объятиях партнера, чьи магические, кошачьи движения отвечали самым тайным ее желаниям. Джульетта ощутила нечто похожее на зависть, ее опять захлестнула мощная волна ревности. Но шокирующий финальный танец вновь приковал к себе все ее чувства.

• Предыдущая
• 22/91
• Следующая