Трудовые будни барышни-попаданки 2 (СИ) - Дэвлин Джейд - Страница 38

— На мне шинель была простенькая, — усмехнулся Михаил Федорович. — Один дурачок не сообразил, на меня ножом замахнулся. Пришлось ему руку повредить. Потом я шинель скинул, дурак мундир увидел, про руку забыл, пал на колени: «Не погубите, ваше высокогенеральство». Я: «Помилую, коль правду скажешь». Он и стал топить и главаря, и братьев-разбойников, а те тоже запираться не стали. Вот так я без мордобоя и прочего пристрастья все вызнал. Главарь-то из окна смотрел, так я к нему мелкого жулика послал: мне все известно, приходи, а если сам приду — хуже будет. Главарь разум проявил, явился, выручку принес — она уже Макарьевскому монастырю пожертвована, прослежу, чтобы на сирот. И добычу велел привести. Известный у них фокус, у голоштанников — на долговую расписку дурака ловить. Бумажку я уже порвал.

«Добыча» — Федька — еще не верила в свое спасение. Он глядел на меня и шептал:

— Барыня, виноват, простите.

Пожалуй, я впервые поняла аргумент крепостников: «Мужики как дети». Сердиться на такого — как на ребенка, впервые попавшего в беду. Тут хоть ругай, хоть ударь, хоть ни того ни другого — уж точно скорее уксус выпьет, чем в кабак пойдет, и гадюку скорей возьмет в руки, чем карточную колоду. Но от греха в другой раз на ярмарке ему делать нечего. Что я и сказала строгим голосом, пообещав окончательные разборки дома, в Голубках. Чтобы не решил, будто хозяйка у него размазня. Дома-то и на конюшню послать может.

— Из-за тебя, дурака, его зарезать могли, — сказал Михаил Федорович Федьке, указывая на Алексея. Федор опять пал на колени и повинился.

Теперь я точно на него сердиться не могу. Хотя надо бы. Ведь мое обещание Михаилу Первому остается в силе.

Впрочем, судя по взглядам дворни, Федьке они и сами тумаков навешают подальше от барских глаз. «Ума вложат», как это тут называется. Но и хорошо, не буду вмешиваться и запрещать.

Интерлюдия шестая

— А барынька-то наша птица непростая! Это из-за нее вчерась в «Бристоле» переполох случился. Дворянчик-прощелыга хотел ее крепостного охомутать да денег взять с хозяйки… Такой ему окорот вышел, еле ноги унес. У барыньки-то шуры-муры то с одним благородием, то с другим, а может, и с двумя сразу — у господ так принято. Потому-то я велел ватаге из «Бристоля» убегать. Мало ли, начнет благородие, что взяток не берет, заведение шерстить. А Гараська попадется с клеймом несчищенным, он и таким уловом не побрезгует.

— Что же, совсем от барыньки отстать, раз у нее такие миленки?

— Труса празднуешь — иди в крючники аль в бурлаки. Тем паче один миленок… Ладно, не твое дело. Меньше знать будешь, меньше ответишь, коль попадешься.

— Так мы сегодня ее барахлишко пощупаем?

— А вот этому не бывать. У нее же на постоялом дворе всегда толпа народу, даже днем, да собаки. По-другому сотворим, как заказано. Деньги получим да тугаменты такие справные — никакому караулу не придраться. С таким пачпортом любой караул пройдешь, хоть и клеймо несмытое.

— Стало быть, решили твердо — еще денек тут — и, конца ярмарки не дожидаясь, в Нижний? — еще раз переспросил Никитин. И когда драгоценная барыня кивнула, собрал лицо в ласковые морщины и взялся приговаривать: — Вот и ладушки, вот и правильно, сударушка. Народец тут больно лих, а на всякие чудеса вы, чать, насмотрелись с дочкой. Оно ведь как Господь наш заповедал: делу время, потехе час! И опять же, не след молодой вдове дворянской слишком честь свою ронять, со всякой голью якшаться. Что надо — мы вам сами в лучшем виде предоставим, верно, Ефимыч?

Иван Колесов с готовностью кивнул и вежливо предложил подлить драгоценной барыне еще чаю да блюдо с пирогами пододвинул.

«Драгоценной барыней» купец Никитин со своим приказчиком, а ныне и компаньоном, начали называть Эмму Марковну Шторм еще по зиме, когда она первый обоз с чудовинами новыми в Нижний с приказчиком своим прислала. Эко везение, что именно Ванькиного неслуха тогда сударушка из проруби-то выудила.

А то ведь, глядишь, разговаривать бы не стали да упустили бы птицу-жар из самых-то рук! Птичка-то натрясла перьев золотых, так что чистый доход торговому дому вышел не в половину десятины, как под Рождество считали, а в две.

Как уж Бог рассудил, не купеческого ума дело, а раз дал светлую голову женщине, да еще дворянке, стало быть, воля Его на то была. Этим рассуждением Никитин раз и навсегда успокоил свое мировоззрение, в котором от бабы дела ждать не следовало.

Уж такие-то барыши упустить — дураком быть надо! Одни лампы чудесные чего стоят. Уже в губернаторском доме на пасхальном балу не только свечи штормовские в подсвечниках сияли, но и лампы с подсказанными той же чудной барыней особыми отражателями.

И бал тот, будьте покойны, на всю губернию прогремел. Потому как давно уже их благородия начали на освещении экономить в своих развлечениях. Иной раз в частном доме на балу лица приглашенной девицы не разглядеть, не то что в другом конце зала красотку высмотреть!

А тут сияние! Простой народ сбежался, к окнам льнул — зрелище! И лампы чудесные, и кавалеры-то с дамами во всех подробностях! И губернатору слава от таких новинок, и купцу, их подарившему, почет. Да и подарил-то лампы, а керосин покупать придется.

Правда, учить пришлось слуг-то губернаторских и прочих. Чтобы масло то керосиновое с осторожностью наливали и заправляли лампу ни боже мой в зале или жилой комнате. Токмо во дворе, на черной лестнице или кухне — и то проветривали потом как следует. И никакого огня рядом!

Но эти мелочи успешно затмевал небывало яркий, ровный и не самый дорогой свет. Вон, конопляное-то масло — в разы дороже, а коптит!

И это чудо оказалось мелочью на фоне других новинок, что словно из рога изобильненского, какой малюют у богинь языческих, сыпались из чудо-барыни. У Никитина, опытного купца, почти миллионщика, прожженного, не склонного к пустым мечтам и разлилеям, голова кружилась от перспектив.

Одни краски ее! Это ж такие деньги! У немцев таких красок нету! А забава детская — вата сахарная? Копеешное дельце, а с одной ярмарки по первым подсчетам барыня еще два-три сельца прикупит и не обеднеет!

А чай?! Бог с ними, с листьями малиновыми и черничными. Но вот это чудо, кое сама барыня обозвала на англицкий манер «Эрл Грей», — это же золотое дно! При дворе государя-императора не побрезгуют, когда распробуют. До того благородный вкус становится даже у самого дешевенького китайского чая, в пути от Кяхты подмоченного да просушенного!

Благо никто отследить не успел, чего там молодая вдова в колониальных лавках покупала — большой список вышел бы и травок, и порошков разных, и прочего. И вслух говорить про того бергамота Ванька барыню вовремя упредил. Патент надо брать, причем за границей. Коли не врет драгоценная барыня, именно на англицких островах тот чай будут за серебро брать и еще просить!

И это означало одно:

— Эмма Марковна, разговор у меня к вам серьезный. Уж откладывал, сколько мог. Дольше нельзя. Больно дела затеваются у нас с вами серьезные. Нельзя вам более так свободно ходить да так небрежно своими товарами разбрасываться. Тем паче ненароком тайну какую вашу оброните, или кто вытащит ее у вас. Сами понимаете, большие дела береженья требуют.

В ответ на это услышал Николай Аграфенович подтверждение, что Эмма Марковна уже завтра собирается в обратный путь, после чего окончательно возвеселился душой. Надо, конечно, патент на чай с англицким именем оформить, да и на другие диковины. Это Ефимыч сделает. Успеет — на ярмарке, нет — в поместье у барыньки. Давно хотел умница-приказчик побывать там в гостях, посмотреть, откуда эти чудеса исходят. Ну а там, может, и за границу отправится, англицкий патент выправлять. Уже узнал, как имя свое переиначить на тамошний манер — Джон Роулинг.

Правда, барыня, как услышала, отчего-то долго смеялась. Потом рукой махнула — годится!