Трудовые будни барышни-попаданки 4 (СИ) - Дэвлин Джейд - Страница 26

Гости сперва взглянули с ужасом, но потом Василиса прыснула. Я сказала:

— Слушаю в третий раз. Правду, всю правду и только правду. Иначе — спасайтесь без нас.

Ребята переглянулись и начали новый рассказ.

…Барин продал поместье не просто так, а потому, что оно оказалось среди земель, отведенных под военные поселения. Попробуй не продай: Аракчеев повелит обвести владения канавой, и не будет выхода ни на дорогу, ни к реке. Миша шепнул, напомнив, как на его памяти некоторые собственники-бандиты меняли замок от общей двери.

Всех мужиков от 18 до 45 записали в солдаты. Василий по возрасту не подошел, зато как грамотный стал писарем при штабе.

В барской усадьбе стали квартироваться поселенные офицеры, а Василиса перебралась в дом бурмистра. Думала обвенчаться с Василием, но от начальства последовал запрет: теперь с кем укажут. Указали на унтера-вдовца, но, когда повели в церковь и священник скороговоркой спросил о согласии, Василиса громко сказала «нет». Ей стали грозить, Василиса ответила:

— Делайте со мной что хотите, но сперва скажите: кто отменил указ Петра Великого — при венчании спрашивать согласия невесты?

Сам Аракчеев заинтересовался смелой и грамотной девицей, велел взять к себе в усадьбу, знаменитое Грузино на берегу Волхова, в горничные да еще помогать с расчетами.

Я, услышав это, печально взглянула на Мишу. Василиса поняла.

— Нет, от Алексея Андреича ничего дурного не бывало. Вот барыня и сынок ее… Хоть ланиты щипцами не пожгла — и на том спасибо.

Да, удивительный, конечно, граф Алексей Андреевич Аракчеев. Не глупый, не вор, если монстр — то по приказу, зато монстр — до конца. Говорят, на коленях умолял царя не заводить военные поселения. Чуял: ничего хорошего не выйдет, а только позор царствования. Добрый Александр Палыч желал народу блага: меньше рекрутских наборов, меньше податей на армию. Просто часть крестьян станут поголовно солдатами и при этом сами себя прокормят как земледельцы, а остальному крестьянству меньше хлопот.

Аракчеев встал с колен и исполнил царскую волю без малейшего отступления. Построил утопию интересней Оруэлла: дома по одной линии, без пристроек, на четверых солдат-хозяев с семьями, по дорогам ездить нельзя — разобьют, печи топить нельзя — пожар, свиней держать нельзя — грязно, кошки — на привязи. Бабы перед родами должны явиться в штаб. Военные поселенцы от такой заботы почему-то стали вымирать, а когда началась война с польскими мятежниками, оказалось, что солдаты из поселенцев, хоть и учатся по полдня, стрелять не умеют.

При этом Аракчеев вором и наживалой не стал. Но была у него привычка, свойственная подобным административным выскочкам: максимальная строгость ко всем, кроме некоторых персон, любезных сердцу. Точнее, одной персоны.

Все мог дать царь своему фавориту. Все, кроме любви. Личную судьбу устроить, правда, пытался — сосватал генеральскую дочь Наталью Хомутову. Но отношения не сложились категорически. Зато крестьянка Анастасия Минкина стала любовью навсегда. Той любовью, которой прощают практически все. Даже обман с сыном: месяцами носила на пузе подушку, а в очередную отлучку Аракчеева купила младенца у деревенской бабы и поздравила дорогого с первенцем. Алексей Андреевич, когда узнал правду благодаря добрым людям, и тут простил. Сыночка воспитал как родного — Пажеский корпус, чины, хотя тот оказался изрядным балбесом. С официальной супругой развода не было, зато вся империя, от мальчишки в поселениях до императора, знала, кто хозяйка сердца второго человека в государстве.

От такой перемены судьбы характеры часто портятся, а в случае с Минкиной — в самую скверную сторону. Бывшая крепостная стала играть в Салтычиху. Не просто била прислугу, а затейливо издевалась, прижигала лица, портила привлекательность. Ведь Алексей Андреич при всей привязанности к фаворитке интересовался другими девками, за что расплачивались они.

Маленькая и тонкая Василиса оказалась не во вкусе Аракчеева. Он оценил образованность новой служанки, поручал ей бухгалтерию в конторе и даже попросил всесильную хозяйку не обижать новую горничную. И Минкина, редкий случай, прислушалась.

Беда пришла со стороны сына.

— Он как-то приехал из Питера, а отец уже в усадьбе был. Аракчеев-молодой меня до того пару раз видел мельком. Сейчас пригляделся. Взял под локоток, отвел в дальнюю гостиную, беседы начал вести, потом целоваться полез. Я ему: «Михаил Алексеевич, пожалуйста, не надо!» Он удивился даже: «С чего это не надо?» Он добрый вообще-то, хоть и шалопай, лез без грубостей. Я решила с ним начистоту поговорить, сказала, как уважаю его и отца, но сердце мое занято. Он прислушался, улыбнулся даже. Я обрадовалась, попросила со свадьбой помочь, а он: «Помогу, конечно, только от тебя не убудет, если ты меня сейчас расцелуешь и радость подаришь». И опять обниматься… Тут слышу — шаги. Уж не знаю, на счастье или на горе: барыня увидит, что я с сынком, может, посмеется, может, покарает. Он и сам застеснялся, велел мне за портьеру встать.

Василиса замолчала. Тишину нарушил вздох Василия. Я пожалела парня: знать, что любимая в таком змеюшнике, и не иметь ни малейшей возможности помочь.

— Слышу — не барыня вошла, а Алексей Андреевич. Начал разговор с сыном. Поначалу сухо, гневался даже. Ругал сына за похождения в Питере. Что ходит в какой-то клуб, где у всех хари на лицах — маски по-господскому — и бесчинства свинские творятся. Но гнев с осторожностью — помнил, что сынок маменькин, любимый. Аракчеев-младший ему отвечает без совести: «Папенька, это не притон, а настоящий храм Венеры, мне и словами не передать. Давай лучше я тебя туда отведу, пока Милорадович его не закрыл». И тут я чихнула.

Василиса набрала воздуха, будто снова оказалась за пыльной занавесью, потом продолжила:

— Алексей Андреич вытащил меня из-за портьеры, разгневался: «Откуда она здесь⁈» Сын еще больше удивился, тоже стал меня расспрашивать, будто не сам сюда привел. А я от такого бесстыдства окаменела. Тут Аракчеев-старший говорит: «Совсем Настя тебя распустила, за господами шпионишь. Она тебя уму-разуму научит. Ступай к себе, жди!» И дальше беседовать…

Несмотря на драматичность рассказа, я и Миша переглянулись.

— И тут эти братцы-свиньи, — шепнул он.

Конечно же, Василиса расправы ждать не стала. Она же по-прежнему была помощница экономки, с полномочиями. Не прошло и двадцати минут, как из дома выбежал юный курьер-казачок, поправлявший непривычный мундир и показавший предписание дежурному кучеру — гнать в Гостилово.

Прибыла до рассвета. Вася все понял, явился раньше всех в штаб, сделал в тамошней канцелярии подорожную, увы, в пределах новгородских поселений, и, семь бед — один ответ, взял двадцать рублей на дорогу.

И не то чтобы совсем-совсем было путешествие дилетантов. На первом этапе запутали погоню: создали видимость, что отправились на Москву, а сами в обозе миновали ту же заставу — и на север. Но нет хуже, чем куда-то идти, не совсем понимая куда и точно зная: там не ждут. Да и сами Васи почти домашние дети. Он — писарь, она — горняшка с функциями экономки. Так что «наша крыша — небо голубое» совсем не про них. Тем паче в дождливом октябре. Поначалу береглись, но ближе к Олонцу утратили бдительность и попались.

Финал рассказа прошел под сопенье и всхлипы. Потом Василий задремал, Василиса уткнулась в него.

— Ну, раз мы в ответе… — проворчал Миша, поднимая парня и провожая к диванчику. — Лишние пледы найдутся?

— Найдутся, — сказала я, так же сопровождая Василису.

— Между прочим, Настасью Минкину зарежут через год, — тихо сказал муж, убедившись, что ребята не слышат.

— Спасибо, утешил, — невесело ответила я. — Что сейчас делать будем?

Михаил Федорович погрузился в раздумья. А потом тихо хлопнул в ладоши.

— Знаю! На твой Чумной остров отправим!

Ага, — ответила я, — на Чумной. Только не будем при них так его называть…

В начале XXI века на территории Санкт-Петербурга насчитывалось более 40 островов, не считая тех, что вокруг Кронштадта. А сейчас их больше 100 — в последующие годы островную мелочь сократили, засыпав протоки.