СССР: вернуться в детство 6 (СИ) - Войлошникова Ольга - Страница 9

Потом — комплекс утренней гимнастики — и в казарму. Мыльно-рыльные процедуры, заправка кроватей. Лейтенанты лютовали, требуя идеальной отбивки одеял и квадратно уложенных подушек…

ДРАТЬСЯ НИКОМУ НЕ ПОНРАВИЛОСЬ

То с одного, то с другого конца кубриков доносилось:

— Полотенце складывается вдвое по длине и вешается на спинку кровати разрезом к окну в десяти сантиметрах от внешнего края кровати!.. Сколько раз можно повторять⁈ Кровати, стулья и тумбочки выровнять по одной линии!.. Товарищ учащийся, это, по-вашему, правильно заправленная постель?..

Едрид-мадрид, я отвык… Хотя сделал всё на полном автомате, и остановившийся у моей кровати лейтенант не нашёл, к чему придраться.

Полчаса этого, простите, дрочева показались мне тремя. Чтоб маленько отрешиться от муравьиной суеты и нервозности, пошёл, сапоги лишний раз полирнул. Идеального зеркального блеска не получалось. Надо будет в следующий раз кислого молока с собой прихватить. Зачем? Потом объясню, тут спец-технология.

В восемь пятнадцать дежурный (уже не Лёха, другой) проорал:

— Рота, для утреннего осмотра — становись!

Из офицерской снова вышел Гробовченко, на вид не такой багровый, как час назад, но всё ещё пугающе зловещий. Выполнил все положенные словесные армейские ритуалы… И вот тут началось дрочево номер два! Проверка правильности намотки портянок! И перемотка, и повторное снимание-надевание сапог, и на время… Да в рот мне ноги!

Окинув роту совершенно людоедским взглядом, Гробовченко расписался в журнале записи больных и отправил нас в столовку. Не доходя десяти метров до крыльца, старлей второго взвода заявил, что шли мы плохо, развернул роту назад — до располаги — и снова до столовой. С песней и барабаном, мать его!

Чувствуя, что позавтракать нормально тоже не дадут, я закинул в себя кашу максимально быстро и оказался прав:

— РОТА, ПРИЁМ ПИЩИ ЗАКОНЧЕН! НА ВЫХОД ШАГОМ МАРШ!

С улицы все пошли на учёбу, а нас, участников и свидетелей ночных тёрок, развернули в расположение роты. В кубрике, нахохлившись, как мыши под веником, сидели загипсованный Кипа и Батон, весь обмотанный фиксирующими бинтами.

— Сели по кроватям, — велел старлей первого взвода, — и не разговариваем! Нарушителю — два наряда вне очереди!

Через некоторое время в расположение роты вошёл невысокий майор, удивительно напоминающий молодого Лаврентия Палыча*, у него даже очочки были такие же небольшие, овальные, в тонкой металлической оправе.

*Берию, конечно.

Через эти очочки он окинул нас внимательным, очень спокойным взглядом и тихим голосом сказал:

— Учащийся Кипин, пройдите в классную комнату.

Через некоторое время Кипин вышел с совершенно красными ушами, вызвал на беседу Батона и удалился в санчасть. Так по очереди прошли все фигуранты, потом дневальные, потом дежурный (не спавший всю ночь и потому злой на всю эту катавасию — ему-то сейчас как раз полагался законный отдых, а тут мы). Выскочил он с облегчением, буркнул:

— Иди, Петров! — пулей разделся и рухнул, урвать хотя бы четыре часа сна.

— Тащмайор, учащийся Петров по вашему приказанию прибыл.

Особист кивнул мне на стул, приставленный сбоку к учительскому столу:

— Присаживайтесь.

Руки его лежали на столешнице очень спокойно, одна кисть прикрывала другую, и вообще, такое было впечатление, что этот дядя пожизненно настойку пиона прихлёбывает. На фоне, например, багровеющего от ярости Гробовченко выглядело пугающе. На детей должно производить особо сильное впечатление.

Я сел.

— Итак, учащийся Петров, что вы можете сообщить по поводу ночного инцидента?

— Кроме того, что я уже сообщил капитану Базилевскому — ничего.

Майор подождал. Не дождался.

— М-хм, — жестом фокусника достал из ниши под столешницей пачку исписанных листков. — Если вы боитесь подвести ваших товарищей, то вот, можете ознакомиться: чистосердечные признания.

— С раскаиванием, я надеюсь?

Майор едва заметно усмехнулся:

— Конечно. Больше всего раскаивается дежурный, вынужденно отлучившийся в туалет. Именно в момент его отлучки всё и произошло.

Вот что они так долго собирались!

Майор с интересном наблюдал за моим лицом.

— Итак… Владимир, что вы скажете?

А что тут скажешь? Ну-у-у…

— Уровень боевой и тактической подготовки учащихся крайне неудовлетворительный.

Майор чуть приподнял брови:

— Интересное мнение.

— Вы со мной не согласны? Шестеро лосей не могли одного шкета уработать!

Майор тонко улыбнулся.

— Если с этой точки зрения смотреть… — покивал каким-то своим мыслям. — Мда, — он убрал листочки в стол и снова посмотрел на меня очень внимательно: — Вчера имел прелюбопытную беседу с вашим куратором.

Я ждал.

— С Сергеем Сергеевичем…

Играть в затяжные паузы мне не очень хотелось, и я сказал:

— И вы, конечно, не расскажете мне ничего из того, что предназначено для вашего служебного пользования, а я вам — ничего из того, о чём давал подписку о неразглашении. Можем поговорить о погоде, например. Удивительно тёплые для сентября дни установились, вы не находите?

Тут он даже слегка засмеялся:

— Хорошо, Владимир. Если вдруг вам понадобится срочно связаться с вашим куратором, обращайтесь ко мне, на втором этаже штабного корпуса, тридцать седьмой кабинет.

Вот чувство юмора у кого-то…

— Вас понял, товарищ майор. Разрешите идти?

— Идите, возвращайтесь к учёбе.

Никого, конечно, не отчислили ни сегодня, ни завтра. Однако гнев капитана Гробовченко оказался страшен. Ах, у вас слишком много свободного времени и лишней энергии? Займём их полезной нагрузкой! А именно: хождением строем с распеванием строевой песни, дополнительным кроссом в объёме двадцати кругов по стадиону, генеральной уборкой казармы и тренировочными упражнениями по многократному наматыванию портянок. Это для всех. А для непосредственных участников, а заодно и свидетелей драки (дежурных и дневальных, которые должны были предотвратить и не смогли) — увлекательные наряды вне очереди на неделю вперёд: ежевечерняя чистка картошки в часы, указанные в расписании как «время для личных потребностей» — а именно всё время между ужином и вечерней шагистикой.

Огромный прямоугольный бак с картошкой уравнял нас всех, наглядно продемонстрировав, что в случае драки никто особо разбираться не будет, и накажут тупо всех сразу.

Лёха, толком не выспавшийся, даже уродами никого уже не крыл, только мрачно ворчал иногда:

— Отдежурил, бл***… Вам бы такое дежурство… Неделю теперь все вечера тут торчать… — и тому подобное.

Из подсобки высунулся парень в белом фартуке:

— Слышь, мелюзга! Ножами шевелите-ка живее. Вы что, всю ночь тут собрались сидеть?

— Чё, реально всю ночь сидеть заставят? — испугался лопоухий Генка Карась.

— Сказано тебе, — высокий и худой Серёга Спица, пострадавший за то, что оказался дневальным, сердито бросил картошку в чистый бак, — или ещё проверить хочешь?

— А Батон в санчасти, — почти с обидой сказал Толька, которому пока не досталось клички. — Телик смотрит, наверное.

— И Кипа, — мстительно добавил Лёха. — Говорил я вам: дурь затеяли — так нет! Щас сидели бы, тоже телик смотрели.

— Программу «Время»… — недовольно пробурчал Толян.

— В следующий раз ты ротному сразу скажи, что не хочешь «Время» смотреть — пусть он тебя сразу в наряд отправляет, — ехидно посоветовал Лёха.

Толька вздохнул и потёр затылок:

— Слышь, мелкий, ты это… извини.

— Реально, — Генка кинул в бак картошку, — такая лажа вышла.

— Да забейте. Ну, картошка… Можно подумать, последний залёт.

Эта мысль погрузила всю бригаду в состояние философской угрюмости, и дальше мы сидели в тишине. Бак до отбоя дочистить, конечно, не успели. Я реально думал, нас оставят над ним сидеть, но тут явился старлей первого взвода, посмотрел на результат и сказал: