Венецианский купец - Распопов Дмитрий Викторович - Страница 7

– Матерь Богородица, за что ты наказываешь меня, – у него не было сил даже перекреститься, – это дьявол, а не ребёнок!

Обычно немногословный араб, знающий, что следующая очередь будет его, как только в комнату заглянут суровые стражи, поднялся со своего места.

– Я в бою уставал меньше, – пробурчал он себе под нос, – это исчадие шайтана высасывает из меня все силы, словно легион демонов.

– Ха-ха, Керим, – девушка, в дневное время находясь среди остальных, поднялась на локотке, болезненно поморщившись при этом, – что на тебя нашло? Будто в кандалах своих братьев было лучше?

– Молчи, неверная, – шикнул тот, – вот уже месяц прошёл со дня нашей первой встречи, а я уже начинаю думать, что в кандалах было бы проще и спокойней.

– Заметь, он ещё даже не начал заниматься с мечом, – на ломаном венето, который все невольные учителя выучили в той или иной мере за это время, обратился к нему хмурый норман, которому доставалось больше всех плетей за откровенную лень, – я тоже мечтаю, чтобы Один смилостивился надо мной и оградил от этого выродка Локи.

Араб, пробормотав нечто невнятное, пошёл следом за слугами маленького отродья, которое непонятно когда ело и спало, не говоря уже о чисто детских играх, которых, все смутно об этом стали догадываться, никогда в его жизни и не было. Юный хозяин вечно был в делах. То прикрикивал на слуг, таскавших слитки и мешки с материалами в выделенный ему флигель, то отправлялся на какие-то прогулки со своим дядей, возвращаясь оттуда крайне довольным, то, вот как сейчас, когда приходило время занятий, не хуже заправского палача вытягивал из целой кучи взрослых людей необходимые ему знания. Да ещё и попробуй поспорить, он тут же зовёт охрану, которая с превеликим удовольствием выписывает положенные удары.

– Наконец-то! – я едва не ёрзал от нетерпения, когда мне впервые привели старика. Три месяца ада с тупоголовыми взрослыми, категорически не желавшими меня учить, и вот наконец после освоения татарского дошла очередь и до старика-китайца, который всё это время тихо и спокойно просиживал дни в общей комнате, ни с кем особо не общаясь.

Приглашённый слугами, он вошёл в комнату и сначала поклонился мне, затем подошёл к кафедре, встав за неё.

– Прошу простить меня, юный господин, – на очень приличном венето, обратился он ко мне, – что заставил вас так долго ждать, но мне нужно было лучше вас узнать.

У меня отпала челюсть.

– Проклятый старикашка! – моему возмущению не было предела. – Ты говоришь на нашем языке, да ещё и так чисто! Притворялся столько времени, негодяй!

На его губах появилась улыбка.

– Юный господин неправ, – спокойно ответил он на эти возмущённые возгласы, – прибыв в ваш дом, я и правда не знал языка, выучил его за эти месяцы.

Так элегантно меня давно в гавно не макали, хотя, если быть точным, всего три месяца прошло с того памятного дня на невольничьем рынке, где мне элегантно указал на место господин Франческо. От полного удивления, поражённый его грамотной и практически идеальной речью с едва уловимым акцентом, я второй раз за свою короткую жизнь был наказан за самодовольство и упоение собственной значимостью. Пока я бахвалился и радовался тому, с какой скоростью изучаю языки, тихий и неприметный старик узнал то, чего хватило бы, чтобы прирезать нас всех темной ночкой, будь он вражеским шпионом.

– Ладно, старик, будем считать, я тебе поверил, – скрывая за грубостью растерянность от унижения, которое устроил сам себе, поёрзал я на скамье, – давай тогда знакомиться, раз ты так хорошо говоришь на венето.

– Я просто скромный лекарь, Чжан Юаньсу, – он сложил руки и глубоко мне поклонился.

– Не верю я больше твоей хитрой роже, – буркнул я, бесясь от его спокойствия, – давай подробности. Кто, чем занимался, что можешь, кроме языка. Может, ты ещё что выучил, пока тут жил?

Он назвал возраст по своему календарю, так что пришлось пересчитывать от Рождества Христова, оказалось, что ему на сегодня семьдесят шесть лет.

– Подождём с китайским, расскажи про медицину, я оценю твои способности.

Старик в первый раз посмотрел на меня с глубоким удивлением, которое моментально скрылось за его поклоном и тихой, льющейся, словно ручей, речью. Он стал задвигать мне про меридианы, чи, цы и прочую муть, так что я даже разулыбался, понимая, что на голову его превосхожу своими знаниями. И дело было даже не в гормонах детского тела, которые постоянно сбивали мой серьезный настрой. Постоянное желание мозга и тела, чтобы им все восхищались и любили, так расшатывало мою взрослую психику, что, даже понимая, что часто веду себя словно малолетний кретин, я ничего не мог поделать. К тому же постоянно что-то настраивающий симбионт никак не помогал мне прийти в чувство, то увеличивая, то уменьшая концентрацию гормонов в организме, он словно медленно, но верно превращал меня в ребёнка со знаниями взрослого.

«Может быть, поэтому симбионтов и внедряли в организм только полностью сформировавшимся людям?» – мелькнула в голове запоздалая мысль, поскольку всё равно ничего поделать с этим я не мог.

Симбионт химичил, меня колбасило, тело ребёнка было довольно жизнью, так мы и существовали все вместе всё это время.

– Старик, напрашиваешься на плети, – нахмурился я, – давай лучше к китайскому перейдём. Может, у тебя это лучше получится.

– М-м-м, а не может ли уважаемый юный господин рассказать глупому неучу о том, что знает он сам в медицине? – старик низко поклонился, оставаясь непоколебимым, несмотря на все мои подначки, это здорово бесило.

– Хорошо, тогда лучше задавай вопросы, – безразлично отмахнулся я, – а поскольку урок уже сорван, в конце получишь десять плетей, чтобы не отрывался от коллектива.

– Как будет угодно моему господину, – он снова низко поклонился.

– Давай, спрашивай, у нас мало времени, – поторопил его я.

Он начал с простых вопросов, на которые я довольно бегло отвечал, но затем они становились всё сложнее и сложнее, пока по итогу, обливаясь потом и краснея от злобы, я не признался, что на его следующий вопрос не знаю ответа. Я всё же был оперативником, а не квалифицированным врачом или биологом.

Он не отреагировал на мой злобный выкрик, лишь тень улыбки скользнула по губам. В организм мне моментально добавили какого-то нового гормона, который вместо того, чтобы привести меня в чувство, как нормального взрослого, ещё больше вывел из себя.

«Проклятый старикашка, проклятый симбионт!» – рыча от ярости, я спрыгнул со скамьи и, схватив китайца за подол длинной робы, потащил за собой.

Проведя в комнату, где учителям обычно выдавали удары, я снял камзол, затем нижнюю рубаху, а потом под ошеломлёнными взглядами стражи сам встал к широкой деревянной доске, куда обычно привязывали истязуемых.

– Энрике, один удар мне! – приказал я одному из стражников, но тот в ужасе от этой идеи отшатнулся.

– Я хочу себя наказать, – скомандовал я начальнику охраны, когда тот, привлечённый большим количеством народа, появился в дверях, – твои трусы не хотят этого делать!

Тот молча, словно ничего и не происходило, взял плеть из рук своих подчинённых и, замахнувшись, ударил меня. Кожу обожгло.

– Нежнее мог бы, гад! – прошипел я, скривившись от боли. – Это самонаказание, а не развлечение для челяди.

Тот пожал плечами, затем также молча вышел из комнаты, вернувшись к своим делам.

Ко мне тут же бросились две кормилицы, сначала промокнув чистыми простынями, смоченными в винном уксусе, спину и только затем подав мне новую одежду.

– Доволен? Мерзкий старикашка! – одевшись, я повернулся к невозмутимому китайцу.

Тот ничего не ответил.

– Ладно, вернёмся в класс, будешь меня теперь нормально учить, – погрозил я ему кулаком, – если такой умный, я теперь с тебя не слезу, ирод.

Мне показалось, или его маска невозмутимости дала трещину, впервые за то время, что мы были знакомы.

«Да нет, конечно», – отмахнулся я от подобных мыслей, наверно, тени от пламени свечей повлияли на моё воображение.