Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней - Лейбин Валерий Моисеевич - Страница 45

А сам психоаналитик?

Вроде бы он считается специалистом по бессознательному, а следовательно, должен разбираться не только во внутренних конфликтах своих пациентов, но и в собственных бессознательных влечениях, желаниях, механизмах защиты.

Увы! Чаще всего он сам оказывается в плену своего бессознательного.

Мои взаимоотношения с Юнгом – наглядный пример того, что бессознательное может вытворять с нами. Как говорится, сапожник без сапог. Даже Юнг был вынужден признать, что в том неприятном для нас обоих инциденте он оказался пойманным в сети иллюзии, то есть своего бессознательного.

Так, может быть, и при написании своей книги о метаморфозах и символах либидо Юнг руководствовался не только сознанием? Нельзя исключать того, что именно бессознательное водило его рукой в то время, когда он писал о жертвоприношении.

Не стоит сбрасывать со счетов и возможность того, что его бессознательная обида на что-то или на кого-то вылилась в поиск и воспроизведение того мифологического материала, который привел его к оправданию жертвоприношения.

Я сама себе задавала вопросы о том, прощу ли я когда-нибудь в жизни Юнгу то, что он сделал со мной, и простит ли он мне то, что сделала с ним я. А что если его неспособность простить меня как раз и обернулась бессознательным поиском в моем лице того исполнителя, который должен совершить жертвоприношение.

Черт возьми!

Неужели я дошла до всего этого при повторном чтении работы Юнга?

Неужели эти мысли пришли мне в голову уже тогда, когда я еще не рассталась со своей любовью?

Или они вспышкой молнии сверкнули в моем сознании только сейчас, когда, помогая не свалиться с ног и не рухнуть на дорогу, по которой нас гонят немцы, моя память извлекает из далекого прошлого тревожные для меня воспоминания?

Впрочем, теперь это не столь уж важно. Главное, что, пока хоть какая-то мысль пульсирует в моей голове, я остаюсь живой, способной на воспоминания. Еще французский философ Декарт говорил: «Я мыслю, следовательно, я существую».

Живу или существую?

Философский вопрос, над которым следовало бы задуматься. Но только не сейчас, когда прошлое вытеснило настоящее и не хочет отпускать от себя. Мне более чем достаточно своих воспоминаний.

Так о чем еще Юнг писал в своей книге о метаморфозах и символах либидо по поводу жертвоприношения?

Не помню точно, но одна из его мыслей звучала примерно так.

Жертвоприношение быка – это также и умерщвление бога. Убивающий быка Митра действует одновременно добровольно и как бы вынужденно. Он приносит жертву, но и сам является жертвой. Бог жертвует лишь животной своей природой, то есть своей сексуальностью. Точнее, он жертвует той частью сексуальности, которая скреплена с матерью.

Это «материнское либидо» скрывается под разнообразными символами. Идеальным символическим примером подобного рода можно считать ежегодное жертвоприношение девушек дракону. Жертвы символизируют собой сексуальность и являются символическим отказом от жизни, совершенным для того, чтобы вновь обрести ее.

Если перенести эти рассуждения Юнга в контекст наших с ним отношений, имевших место в то время, то получается следующая картина.

В силу сложившихся обстоятельств Юнг должен совершить жертвоприношение. Хотя он и идет на это добровольно, тем не менее, данное жертвоприношение (убиение быка, отход от Фрейда) является вынужденным актом. Принося эту жертву, Юнг сам становится жертвой. Поэтому еще неизвестно, кто является жертвой в большей степени – мэтр психоанализа или он сам.

Кроме того, во имя будущего Юнг вынужден пожертвовать своей сексуальностью, точнее ее частью, связанной с материнским образом. Если учесть, что в наших отношениях с ним я выступала в качестве матери, успокаивающей своего большого ребенка, то речь может идти именно обо мне, а не о имеющемся у него образе родной матери.

Итак, помимо Фрейда, Юнг жертвует и мной – девушкой, отдаваемой на растерзание дракону (мэтру психоанализа?). Принося меня в жертву, он тем самым совершает символический отказ от прежней жизни (опаленности жаром любви ко мне), чтобы обрести новую жизнь.

Но о какой новой жизни мечтает Юнг?

О духовном совершенствовании и выдвижении учения, основателем которого был бы он сам, а не Фрейд?

О спокойной, не раздираемой безумными страстями и сексуальными порывами ко мне семейной жизни с женой и детьми?

О решительном преодолении сдерживающих полигамные желания препятствий с тем, чтобы открыть для себя новые пути к счастью, способствующие совмещению удовлетворения подавленной сексуальности с притягательной сферой мистерий духа?

Или жертвоприношение ему необходимо для того, чтобы все эти возможные перспективы могли образовать некое единое целое, придающее его жизни совершенно иной смысл, чем был присущ ей ранее?

Наедине с собой

Не знаю, что и сказать. Чужая душа – потемки. Какой-то абсурд!

Только что произнесла внутри себя слова «чужая душа» по отношению к любимому человеку. Какой же он мне чужой?

Юнг по-прежнему для меня родной, дорогой, любимый.

Мне казалось, я прекрасно понимаю его. Не только понимаю, но и чувствую в нем что-то настолько мне близкое, о чем невозможно внятно сказать. Подчас я могла предсказать даже его мысли, хотя была не в состоянии объяснить себе, каким образом это происходит.

Юнг тоже считал, что в наших мыслях есть замечательные параллели. За это он и любил меня. По крайней мере, именно об этом он говорил мне даже тогда, когда произносил ранящие меня слова о том, что, несмотря на свою любовь, никогда не женится на мне.

И вдруг чужой. Приносящий меня в жертву, лишающий жизни ради возрождения своей.

Как будто два противоположных голоса внутри меня опять изматывают мою душу:

– Любимый! – с придыханием и трепетом шепчет один из них.

– Чужой! – громогласно и с надрывом перебивает другой.

– Он хотел принести в жертву только Фрейда, но не меня.

– И тебя тоже.

– Как можно жертвовать любимым человеком?

– Запросто. Не ты первая, не ты последняя.

– Но почему?

– Тебе лучше знать. Только ты сама не хочешь в этом признаться.

– Признаться в чем?

– В том, что ты сперва взвалила на себя груз любящей матери, защищающей своего любимого, пусть даже взрослого ребенка от различного рода забот, в том числе и от его личной ответственности принимать самостоятельные решения. А затем, желая ему спокойствия и добра, сама же сделала все для того, чтобы остудить в себе жар любви.

– Но у меня не было другого выхода.

– Не было или ты сама испугалась своей любви и решила принести свое счастье в жертву его благополучия?

– По-твоему, я пожертвовала собой ради будущего Юнга?

– А ты сама-то как думаешь?

– Не знаю. Вроде это он принес меня в жертву.

– Ты пожертвовала собой или он принес тебя в жертву. Нет никакой разницы.

– Как это?

– Очень просто. Своим самопожертвованием ты подтолкнула Юнга к окончательному решению о необходимости жертвоприношения.

– Еще скажи, что именно я подтолкнула его к тому, чтобы жертвой стал Фрейд.

– В какой-то степени так оно и есть.

– В какой еще такой степени?

– А ты, что, сама не понимаешь или только прикидываешься?

– Ты о чем?

– Все о том же. Разве не ты написала Фрейду письмо с просьбой принять тебя?

– Да, я написала ему письмо.

– Зачем?

– Я хотела рассказать ему о том крайне щекотливом положении, в котором оказалась по недоразумению, и попросить мэтра психоанализа посодействовать в разрешении этого недоразумения, так как знала, что он любит Юнга и желает ему, как и я, добра.

– Стоп. Откуда ты взяла, что Фрейд любит Юнга?

– Он сам мне об этом говорил.

– Кто? Фрейд?

– Нет, разумеется, не Фрейд. Я ведь не была с ним лично знакома. Об этом мне сказал Юнг.

– Мало ли что он мог говорить. Он говорил, например, что любит тебя.