Архон - Фишер Кэтрин - Страница 38

• Предыдущая
• 38/57
• Следующая

«Не говори глупостей, Мирани. К происходящему приложили руку множество твоих врагов. Крисса не сразу передала тебе письмо, Аргелин арестовал их. Люди всегда приписывают своим поступкам слишком большое значение». Голос Бога звучал угрюмо. Девушка в ужасе прошептала:

— Неужели ты хочешь принять эту жертву?

Наступило молчание. Потом он произнес: «Это совсем другое дело Люди всегда думают, будто знают, как лучше».

Дым, запах ладана. Амфитеатр полнился нарастающим жаром от тел тысяч зрителей; дневной зной впитался в каменные скамьи, в мощеную сцену. Она стиснула кулаки.

— Я им не позволю.

Телия устремила на нее взгляд темных глаз из-под неровной челки. Аргелин обернулся, кивнул, из-за его спины вышла рабыня и с безмятежным спокойствием помогла девочке лечь. Наверно, малышку опоили дурманом. И тут Мирани словно обдало жаром: она поняла, что Гермия помогала генералу строить эти чудовищные планы, это злодеяние стало возможным только с ее согласия.

Нетвердой походкой, пошатываясь, Гласительница вышла вперед. Ее окутывал душный аромат пряностей. Головной убор казался слишком тяжелым, стройная шея поникла. Она возложила руки на алтарь, горящий лихорадочный взгляд по-ястребиному обежал толпу…

— О мой народ, я принимаю твою жертву. И поверьте, я вас спасу.

Толпа взорвалась радостными криками, на этот раз непритворными. Хриплое, свирепое буйство отринутой угрозы. А за ним безошибочно различался грохот катапульт, свист ядер, обстреливавших бухту.

— Они думают, это говоришь ты. — Мирани дрожала от гнева. — Может быть, ты им покажешь?..

«А может быть, ты?…» — шепнул он.

Птица кружила. Ее длинный крючковатый клюв вселял ужас.

Она поднялась выше, устремилась вниз, описала еще один круг.

Инстинкты говорили ей, что внизу, прямо под ней, ждет добыча, но глаза никого не видели. А далеко на востоке что-то шевелилось, металось, царапало землю крохотными лапками.

Птица развернулась, взмахнула крыльями. И исчезла.

Погруженная в безмолвие пустыня под луной оставалась неизменна. И вдруг взорвалась.

Из песка вынырнула рука, потом другая, потом перекошенное лицо. Сетис выплюнул соломинку и, жадно хватая ртом воздух, принялся горстями сгребать с живота и ног песчаную тяжесть.

— Орфет! — крикнул он, но песчаный холм возле него уже раскрылся; из него, кашляя, приподнялся музыкант, будто восставший из мертвых; с него струился песок, из страшных бесформенных груд возникли лицо и руки. Сетис встал на колени, протирая глаза. Вытряхнул песок из волос, пошарил вокруг, ища Алексоса.

— Архон! Она улетела! Выходи!

Его отодвинула мясистая рука. Орфет сунул пальцы в кучу песка, пошарил; не найдя мальчика, помедлил немного и стал копать снова. Глубже.

— Алексос!

Недоуменно взглянул на Сетиса. Копать принялись оба, раскидывая песок, широко загребая, вороша пустыню. Потом Сетис вскочил, огляделся, но вокруг была только пустота.

Раздался исполненный ужаса рык Орфета:

— Архон! Где же ты?

* * *

Бронзовая чаша у ног Мирани была пуста. Этим утром она долго стояла возле Оракула, но внутрь ничто не заползло. Однако Гермия предусмотрела и это. Она стояла над Телией, и руки ее были не пусты: в них сверкал острый изогнутый нож. На его рукоятке поблескивали изумруды и жемчуга, бронзовое лезвие иззубрено щерилось.

Мирани обливалась холодным потом. Вступиться? Она успеет произнести с полдюжины слов, потом вокруг нее сомкнутся ряды солдат, и будет объявлено, что у госпожи Носительницы не выдержал рассудок. Она взглянула на Ретию — та неподвижно стояла, вытянувшись во весь рост. Неужели она допустит это? Наверняка. Ретия безжалостна; если Гермия принесет жертву, а война всё же будет проиграна, то это лучше всего докажет, что Бог отвернулся от Гласительницы, и тогда весь народ выступит против нее. Какое дело Ретии до маленькой девочки?

«Я этого не допущу. Ты мне поможешь? Я уверена, что поможешь».

Он молчал. Не дождавшись ответа, она высоко подняла голову, расправила плечи и шагнула вперед.

— СТОЙТЕ!

Это короткое слово зазвенело на весь амфитеатр. Ее же собственный приказ вернулся к ней и эхом обрушился со всех сторон, резкий, злой, свирепый. Испуганная неожиданно громким откликом, она отшатнулась.

Маска Гласительницы тотчас же обернулась к ней, по лицу Аргелина пробегали красные отблески факелов.

Но они не успели ее перебить. Она опять крикнула:

— Стойте! — и на нее снизошло внезапное спокойствие. Вышла луна и озарила амфитеатр золотистыми лучами, и Мирани поняла, что он стоит у нее за спиной, в глубине сцены, под высокой аркой, откуда в конце спектаклей всегда появляется Бог. Она поняла это по лицам зрителей. Солдаты вытянулись по стойке «смирно», передние ряды вскочили, как громом пораженные, потом рухнули на колени, по толпе, будто ветер по пшеничному полю, пробежал благоговейный трепет. Он волной поднимался всё выше и выше, к самым верхним скамьям.

Она обернулась.

— Это Бог, — провозгласила она громким, звонким голосом. — Он с нами.

Поначалу он не шелохнулся. Только смотрел на свой народ, высокая фигурка в белой тунике, лицо скрыто маской, оно столь же прекрасно и чисто, как лицо статуи в Храме, а в глазах — тот обиженный взгляд, какой она видела каждое утро. Освещала его только луна, ее блики упали ему на волосы. Он торопливо спустился по лестнице, прошел мимо Мирани, мимо застывшей в ужасе Гермии, подошел к алтарю, взял Телию за руку, помог ей встать, усадил себе на плечо, и она осталась там сидеть, протирая сонные глазенки.

Тишина наполнилась звуками. Не грохотом выстрелов — они смолкли, — а пением птиц. Целые стаи птиц запели посреди ночи, когда птицам вообще не полагается петь. Это были крики потревоженных чаек, стрекот мириад насекомых, выползавших из каждой трещины в камнях, шорох мышиных лапок. Пришли и кошки, тысячи костлявых беспородных хищниц из Порта, они впрыгивали через окна и двери, проскальзывали под ногами у солдат, глаза их горели изумрудным огнем. И все Божьи твари спешили навстречу своему повелителю. Но больше всего было скорпионов.

Аргелин вполголоса выругался, Крисса сдавленно всхлипнула.

Сцена вокруг них ожила, задвигалась, закопошилась. В лунном свете поблескивали панцири и клешни, угловатая членистая сумятица. Они выползали из зазоров в каменной кладке, из расщелин на мостовой, из-под скамей и мраморных колонн. Падали с резных орнаментов на архитравах, с карнизов под крышей, с постамента, на котором сидела каменно-безмятежная Царица Дождя. Красные, золотые, черные, крохотные, огромные, как омары, скорпионы спешили оказать почести своему повелителю.

Никто на сцене не рискнул шевельнуться.

И Бог сказал:

— Если вы хотите смерти — будет смерть. Если хотите мира — будет мир. Я могу сделать только одно: вернуть яблоки, которые я когда-то украл, и показать вам дорогу к Колодцу, чтобы вы могли из него пить. И если вы захотите, реки потекут опять.

Он осторожно опустил Телию рядом с Иксакой, и та схватила девочку за руку. Потом, не обращая внимания на скорпионов, босыми ногами подошел к Гермии.

Они стояли в масках друг напротив друга, и сквозь сверкающий металл были видны только глаза.

— Кто ты такой? — прошептала она.

— Слушай меня, Гласительница. Не мешай мне говорить.

Она смотрела на него, как громом пораженная.

— Неужели это ты?

— Не приносите никаких жертв. Подождите, пока я вернусь, а потом, если понадобится, принесете в жертву меня. А кто я такой — ты знаешь. — Он ушел в глубину сцены, остановился у выхода, в удачном освещении, идеально выдержав паузу, как хороший актер. — Не пугайся, Гермия. Ты давно это знаешь.

* * *

— Сетис! Расскажи мне о звезде.

Сетис подскочил, развернувшись по-кошачьи. Возле поклажи с водой, скрестив ноги, сидел Алексос.

— Откуда ты взялся?

• Предыдущая
• 38/57
• Следующая