Шестой прыжок с кульбитом (СИ) - "Сербский" - Страница 61

Между тем Косач откровения не закончил:

— Это было трудное решение партбюро, но мы его приняли. Тем более что раньше, при Козловской, вы прекрасно обходились без струнной группы.

Ага, подумал я. Как там у классика? «Поиски утопленника были сложными, но более сложным оказалось решение о прекращении поисков».

— Как говорится, лучше меньше да лучше, — парторг помедлил и неожиданно спросил: — Что ты думаешь о сестрах Гольдберг?

— Хорошо думаю, — сказал Антон без раздумий. — Эти две девочки — половина нашего оркестра. Альт, гитара, флейта, саксофон, губная гармошка, зурна, дудук.

— Ну и зачем нам, при исполнении русских народных песен, саксофон? — парторг выпятил челюсть. — И прочие экзотические инструменты? Впрочем, дело не в этом.

— А в чем?

Парторг перешел на доверительный тон:

— Мы с тобой в одной лодке и, надеюсь, этот разговор останется между нами.

Антон кивнул, следом парторг выдал страшную тайну:

— Вопрос еще не решен, в стадии обсуждения. Но сигнал поступил: бабушка сестер Гольдберг подала заявление в ОВИР, на выезд в Израиль.

— Погодите, бабушка же в Хабаровске, — изумился Антон. — Бабушка там, а они здесь, в общаге живут.

— И что? — строго поджал губы Косач. — Что ты знаешь о порядках в еврейской семье? Ничего. А там царит скрытый матриархат. Вот решит бабушка, что дети должны с ней ехать — поедут как миленькие. Бегом побегут!

— Погодите, Яков Моисеевич, но ведь это всё домыслы, — растерянно пробормотал Антон. — Ничего такого барышни еще не решили, уж мне-то они точно сказали бы!

— Когда сбегут, поздно будет, — отрезал парторг. — Кто их по Германии искать будет? Ты, что ли? Так захочешь найти, а не сыщешь.

Тягостная тишина повисла в кабинете. Косач яростно строчил свои мысли, Антон впал в уныние, а я задумался, разглядывая парторга. Прикидывал, каким образом буду его кончать. Ломать ногу показалось слишком уж простым решением. В этом смысле полезно знать историю: однажды Геракл, пребывая в гневе алкогольного опьянения, разорвал пасть льву. После этого он отбил Венере обе руки, и только потом начал думать.

Может и мне отломать парторгу руки? Или все-таки пристрелить из травматического пистолета? Хм… Тут же в правую руку прыгнула верная «Оса», и образ благородного рыцаря показался мне завершенным. Нет человека — не проблемы, именно таким образом святая инквизиция изгоняла демонов. Антон недоуменно шикнул, выдав еще один мем: «Семен Семеныч»!

Мне пришлось с сожалением вспомнить, что рука эта не моя, а Антонова. И в ответственный момент она может дрогнуть. И вообще, не время и не место. После недолгих колебаний верная «Оса» отправилась обратно домой. Парторг этих манипуляций не заметил, потому что все действия проходил под столом.

А может, остановить время, и свернуть ему шею? Хотя тоже не вариант — бездыханное тело обнаружат. А потом пойдут вопросы к тем, кто видел парторга последний раз. А может, невзирая на мерзкую погоду, переправить Косача на берег Дона? Вот как он есть, в сереньком костюмчике. Пристрелить, сломать ногу, свернуть шею, и сбросить в прорубь.

После такой плохой кончины вряд ли он увидит райские кущи, где вдоль кисельных берегов текут реки щербета, а сорок девственниц готовы дать рахат-лукум. Но если парторг все-таки попадет на небеса, я найду эту гадюку и там. И утоплю в молочной реке, невзирая на сорок плачущих гурий.

Цепь стройных логических построений прервал Антон:

— Постой, Дед. Какие гурии? Разве Косач мусульманин?

— Хм, — задумался я. — Это вряд ли. У него марксизм висит меж ног дамокловым мечом.

— Чего?

— Это значит, что Косач исповедует светский гуманизм, причем в резкой форме.

— А это что за религия?

— Светский гуманизм — это мировоззрение безбожников в красивой обертке. На словах они допускают свободу вероисповедания, а на деле борются со всем сверхъестественным, а значит и с религией.

— Ладно, это всё теория, — вздохнул он. — Отложим теологический диспут. Что делать будем?

— С парторгом мы точно каши не сварим, — высказал я первый пункт гипотезы.

Антон согласился:

— Сломаем этого, принесут другого.

— Вот, — перешел я ко второму пункту. — Ставим его в игнор, и живем дальше.

— И?

— И решать будем с тем, кто решает, поскольку этому полковнику никто не пишет. Короче, забей. Есть у меня одна задумка. Время пока терпит.

Глава сороковая, где будущее, которое уже было, нам не нужно

Зимний вечер пах деревенской избой — стираным бельем, занесенным с мороза, дымком березовых поленьев, потрескивающих в русской печи, и жареной курочкой, шипящей на сковородке. Тропинка из домотканого половика, от сеней до стола, тоже имела место быть. За этим обеденным столом, что по традиции стоял посреди горницы, сидела моложавая женщина Лизавета Авдеева, генерал юстиции в отставке. Впрочем, об этом здесь никто пока не знал — ни про генерала юстиции, ни про отставку.

Двое немолодых мужчин украшали ее общество. С левой стороны восседал маршал Захаров, ныне Главный инспектор армии, а по сути, военный пенсионер, и справа — генерал-полковник Огарков, заместитель начальника Генерального штаба. Просторную горницу на даче Захарова, способную принять дюжину гостей, без напряга можно было назвать столовой. Тем не менее, все трое обедающих расположились тесно, сгруппировавшись за одним из торцов стола.

Пребывали они в гражданских одеяниях свободной формы, приближенной к домашней. Авдеева красовалась в красном спортивном костюме «Адидас», маршал Захаров в серой венгерской толстовке, а генерал Огарков накинул на плечи синюю олимпийку от мастеров спорта ГДР. Объединяла эти одежды одинаковая белая надпись «СССР» на спине.

Причиной спортивного вида троицы являлась лыжная прогулка, и она состоялась днем. Мороз и солнце, день чудесный, почему бы и нет? Конечно, после этого дама велела кобылку бурую запрячь, чтобы скользя по утреннему снегу, предаться бегу нетерпеливого коня. В лесах сквозь иней зеленела ель, и речка подо льдом блестела. Ну а далее по канону: веселым треском трещит затопленная печь, вся комната озарена янтарным блеском.

Ники и Лёли за столом не было. На машине Захарова девочки отправились к известному портному, которого рекомендовал сам маршал. Уехали с утра, но в планах еще было посещение Красной площади и ГУМа. Ну и ресторана «Прага», в конце концов, раз такая оказия вышла.

— Мясо, жареное по-корейски, это что-то, — выдохнула Авдеева, откидываясь на спинку стула. — Отличный повар, и соус замечательный. Благодарность в личное дело внесем позже.

В этом месте Лизавета не лукавила ни капельки. Она с удовольствием подметала всё, что готовилось кухаркой на даче Захарова: мясо, рыбу, птицу, и их сочетания. Если сказать, что повариха Марфа Ивановна легко крыла всех поваров других высокопоставленных особ — значит, ничего не сказать. Эта чудесная женщина с ямочками на щеках летала в кулинарных облаках, когда остальные ползали по земле.

За эти дни Авдеева узнала много интересного от поварихи по имени Марфа. Оказалось, что буженина — исконно русское блюдо, приготовленное из бедренного отруба и запеченное одним куском. Немцы такое делать тоже умеют, только у них буженина называется швайнсбратен. Тающая во рту розовая ветчина — еще более старое блюдо, это просольное и провешенное свиное окорочное мясо. Лизавета научилась различать корейку, карбонад и грудинку, и это были совсем не те деликатесы, что она покупала в прошлой жизни.

Однако сейчас Авдеева отогнала посторонние воспоминания и перевела взгляд на генерала Огаркова:

— Николай Васильевич, любуясь родными просторами, мы с вами коснулись темы крупной армии. Большие батальоны лучше небольших, это кажется очевидным. Как и утверждение, что добро должно быть с крепкими кулаками… Однако ваша мысль о том, что «лучше меньше да лучше», кажется мне более привлекательной. Я не крупный специалист по войнам, только времена больших батальонов уходят в прошлое. Это очень дорого.