Орден Святого Георгия (СИ) - Пылаев Валерий - Страница 1

— Славная ушица вышла. Семен сегодня прям расстарался.

Дед Федор сидел напротив и сосредоточенно орудовал ложкой. Ел, прихлебывая квас из кружки размером с небольшое ведерко. Кусал ломоть хлеба, тянулся за луком, макал в соль, жевал. Смотрел в окно, едва слышно хмыкал — и снова желал. В общем, делал все, чтобы не встречаться со мной взглядом и не говорить. Но в конце концов не выдержал и начал — зачем-то про уху, будто так и не смог заставить себя произнести то, что наверняка все эти дни рвалось наружу.

— Так, ну хватит. — Я отодвинул недоеденную тарелку. — Если надо спросить — так спрашивай.

— А есть чего? — хмуро отозвался дед Федор. — Спрашивать то?

— Это уж тебе виднее. — Я пожал плечами. — Со среды ходишь кислый, да и сейчас будто на ежа сел… Говори уж — чего в себе-то держать?

— Да попробуй тут! — Дед Федор засопел и демонстративно уткнулся в тарелку. — Я ж теперь не пойму, как с тобой быть, Володька. Знал ведь, что не обычный ты человек, а особый, из благородных и с Талантом, но про такое даже подумать не мог! Вспомню — так снова перед глазами стоит, словно вот только что было…

— Да что за нежности, дед? — буркнул я. — Подумаешь — волк. Ну, лохматость немного повысилась… С кем не бывает? Вон, Грозин-то пострашнее оказался, а уж ты, небось, в тайге и не такое видал.

— Такого — не видел. Люди рассказывали. А уж сколько там выдумки и сколько правды — одному богу известно. Про Грозинскую породу уж давно по всей Сибири слухи ходили. А раньше, говорят, побольше было… — Дед Федор огляделся по сторонам и чуть понизил голос. — Ну, оборотней всяких. Вроде тебя, получатся.

— А куда подевались? — поинтересовался я.

— Откуда мне знать? Может, повыбили с тех времен, а может, и попрятались. Это ж особый Талант, дикий. С таким и в высший свет не примут, и среди простых людей терпеть никак не станут. На вилы подымут или избу ночью подпалят — и дело с концом… Думаешь, просто так Грозин скрывал, что в медведя перекидываться обучен?

Я не ответил — сказать было, в общем, нечего. Аристократы и особенно князья древних фамилий наверняка могли похвастать изрядным списком родовых умений и способностей, но оборотничество вряд ли входило в число особо почитаемых и полезных. Во всяком случае, в наше время, когда технологичные игрушки вроде того же «Максима» понемногу отправляли рукопашные схватки на свалку истории.

Впрочем, наверняка дело было не только в этом. Я еще не имел возможности полноценно изучить местных оборотней — да и, признаться, не особо горел желанием — но общение с одним-единственным толсто намекало, что зубастые господа и в этом мире не отличались добродушием и хорошим воспитанием. Звериная сущность щедрой рукой подкидывала подарки в виде сверхчеловеческой силы, выносливости, здоровья и регенерации, зато характер портила до невозможности. Покойный барон и в высшем обществе вел себя премерзко, а уж в компании попроще наверняка и вовсе превращался в животное… Или даже хуже — хватал самое отвратительное от обеих ипостасей.

И если уж все ему подобные делали то же самое — стоит ли удивляться, что их еще на заре российского дворянства понемногу перебили или просто выпихнули куда подальше.

— Дурное это дело — звериная кровь, — продолжил дед Федор, будто прочитав мои мысли. — Силы много дает, да толку от той силы… Такой человек уже не человек совсем, получается, а непонятно что. Он и с людьми не уживется, и в тайге с медведями и волками ему места не будет. Оттого и мается всю жизнь, покуда в край умом не повредится. И тогда или скотину драть начнет по ночам, или еще чего похуже… А там уж сколько не бегай потом — конец один, Володька. — Дед Федор снова нахмурился и посмотрел исподлобья. — Сам знаешь.

— Ты поэтому кривишься? — улыбнулся я. — Думаешь, у меня волчья кровь верх возьмет? Что начну по окраинам курей душить?

— Да ладно бы курей… Не знаю я. Вот на Грозина посмотри — там сразу видно, что человек поганый, хоть с Талантом, хоть без. И зыркает, как медведь таежный, которого охотники рогатиной из берлоги подняли. — Дед Федор поморщился, сдвинул брови, смолк на мгновение — но потом все-таки продолжил: — А ты, Володька, другой совсем. Воспитанный, без надобности не ерепенишься, хоть и драться, и из «нагана» стрелять мастак, каких мало.

— Так это разве плохо?

— Да как знать… Может, еще и похуже, чем если бы буйный был, — проворчал дед Федор. — А так вроде и слова дурного не скажешь — а человеку голову зубами оттяпал.

— А что было делать? — не выдержал я. — Ты бы на моем месте, можно подумать, не оттяпал бы? Грозин меня и сам не пирогами кормить собирался, знаешь ли!

— Да уж оттяпал бы, поди. Ты не подумай, Володька — я про тебя ничего такого и не подумаю даже.

— Не подумаешь… А сам за обрез. — Я почему-то сразу вспомнил отведенные чуть в сторону стволы и пальцы, уже готовые лечь на спуск. — Стрелять думал?

— Да не в жизнь! Вот те крест, Володька! — Дед Федор ткнул себя сложенными пальцами в лоб и потом в грудь, но дальше не продолжил — видимо, от избытка чувств. — Испугался до жути — это да, было такое. Сам понимаешь — не каждый день такое увидишь… Но чтобы стрелять — не стал бы, хоть чего делай… Ты ж мне взаправду заместо внука, Володька — а больше-то и не осталось никого. Один я теперь, как перст.

Дед Федор виновато опустил голову, и мне вдруг стало… нет, не то, чтобы стыдно, но злость разом куда-то улетучилась. А вместе с ней и тревога. За последние дни я успел принять немало сомнительных решений, наворотить тех еще дел, навлечь на себе сиятельный гнев одного из самых высокопоставленных столичных сыскарей и даже отгрызть человеку голову в зверином обличии — и все же друзья от меня не отвернулись.

Петропавловский, Фурсов, его преподобие Дельвиг и дед Федор… все-таки и он тоже. Моя собственная крохотная армия, с которой не страшно схватиться и с каторжанами, и с нечистью из Прорывов, и с зарвавшимся бароном, и с таинственным колдуном.

Даже если промеж товарищей не так много согласия, как хотелось бы.

— Да разве ж ты один? — Я протянул руку и легонько хлопнул деда Федора по локтю. — Мы с господами гимназистами никуда не денемся, да и сибиряка за тебя горой. Вместе уж не пуд соли съели, а десять пудов… И дела теперь в гору пойдут. Без Грозина его братия каторжная вмиг из города разбежится, а кто останется — тех или городовые переловят, или работяги сами прибьют.

— И то верно, Володька. — Дед Федор улыбнулся — но вдруг снова нахмурился и опустил голову, едва не макнув бороду в тарелку с так и не доеденной ухой. — Только какие теперь дела-то без Фомы? Я и читать-писать-то толком не обучен даже, а уж с купчими этими и вовсе ум за разум зайдет… Как разбираться прикажешь?

— А с купчими пусть Соломон Рувимович разбирается — у него голова большая, — рассмеялся я. — Или Петропавловскому бумаги передай. Он парень толковый и шустрый, даром, что балабол… Ничего, справимся как-нибудь, где наша не пропадала. Уж если пуля тебя не взяла, то и торговые дела переживешь.

— Да переживу, куда денусь. — Дед Федор медленно кивнул и откинулся на спинку стула. — Гляди ж ты — налаживают потихоньку. Так завтра и откроемся, если Семен опять не запьет… Голову бы оторвал балбесу с руками вместе — да они у него золотые.

«Медвежий угол» действительно понемногу возвращался к жизни. Мусор и осколки стекла убрали уже давно, вчера оттерли гарь и копоть на потолке, а сейчас рабочие как раз заканчивали устанавливать огромные витрины взамен выбитых взрывом, и внутрь больше не проникали звуки с улицы. В огромном зале стало непривычно тихо — но в этой тишине уже почти не осталось ни страха, ни скорби по погибшим Кудеяровым.

За окном сияло лето, и жизнь не останавливалась: не пройдет и суток, как каменное нутро здания на набережной Екатерининского канала снова наполнится шумом, музыкой и гостями. Заработают печи на кухне, опять побегут туда-сюда суетливые официанты, а ушлые подавальщицы примутся строить глазки лысеющим господам в деловых костюмах. А сейчас «Медвежий угол» просто отдыхал, будто пытался урвать еще хоть несколько часов покоя и незапланированного отпуска.