Железные Лавры (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич - Страница 59

- Довольно. Грехи отпущу, а причастишься уже в Месембрии, в Двенадцати Апостолов, у епископа Фотия, - так, легкой своей рукою положил мне благополучное плавание по Понту геронда Феодор.

Но стопы мои еще не решались тронуться, чего-то важного ждали напоследок. Геронда Феодор тотчас приметил, чего пугливо жду, раз примерз к камням Обители.

- Путешествие короткое, не дольше разбега ткацкого челнока по станку, - сказал он. – Святой образ будет ждать твоего короткого возвращения здесь, в Обители.

Вот и обратное путешествие уже было положено благополучным! Вздохнул было с облегчением, но не тут-то было!

- Провижу, что твоя ссылка в Месембрию станет передышкой перед хождением куда более дальним, - прозревал геронда. – Туда, где и суждено святому образу быть обретенным, если Господь благословит.

Итак, полагал, что от порога Обители начнется новая глава моего странствия, но ошибся. Меня покамест ждала временная тихая заводь. Вместо святого образа оставалось взять в дорогу книги Овидия, дабы с их помощью бороться со скукой, но в Обители их не держали, а заходить напоследок домой, вернее в бывший мой дом, не было уж ни времени, ни судьбы, ни желания.

Ночные убийцы не шастают по проулкам с мечами, осененными золотыми рукоятями. Между тем, я стремглав крался к порту Феодосия, именно как ночной убийца с невиданным мечом-подельником. Все те переулки-проулки были мне известны с короткого века детства, когда воевал со своими страхами.

Ярл Рёрик Сивые Глаза стоял прямо посреди судна, привалившись спиной к мачте – и так понудил меня вспомнить слова управляющего Дворцом Аэция: вправду ярл в узкий распор ногами держал равновесие корабля.

С поклоном подал ему Хлодура, поднимая рукоять как можно выше, будто кланялся не самому ярлу, а только – его мечу.

Первые слова ярла заставили меня оцепенеть в три погибели.

- Донёс – вот и будь ножнами Хлодура до грядущего берега, - ровной, сильной волной проговорил ярл. – Корабль не мой, твоей веры. Значит, так целее будет Хлодур. Держись за Хлодура. На дне легче его будет искать, если по буре ногами вверх над Хлодуром вехой болтаться будешь.

Ярл сам своей мощной десницей распрямил мой хребет без отковки – подтвердил, что не шутит и нагружает меня священной обузой неспроста. Все, на ком ныне держалась моя судьба, верили, что в том путешествии не утону без вести. Геронда – что живой, а ярл – в любом виде.

Бард Турвар Си Неус напомнил о себе рябью на поверхности одной из родных стихий – тьмы. Даже глаза его не блеснули, а я, в свою очередь, ни на миг не задумался о веских причинах, понудивших его не остаться в золотой клетке.

- Корабль твоей веры, Йохан, - ракушечным эхом слов ярла откликнулся он. – Молись своему Богу о тихой воде. Не люблю большую воду. Меня на ней мутит.

И впрямь – верно, по молитвам геронды Феодора, а вовсе не моим, немощным – море в нашем плавании было столь же ровным, хоть и сильным, как дыхание ярла Рёрика.

Столь же ровно тянулась целый год моя тайная и, порой казалось мне, неудобовразумительная ссылка в Месембрии, от коей до Томиса, где некогда томился в ссылке Овидий Назон, было рукой подать. Но овидиева тоска, на удивление, не одолевала. Месембрия была городком провинциальным, но не захолустным – и не столь варварским, как могла показаться издалека. Жизнь не угасала даже зимою, храмов и маленьких обителей было немало, во всех знали геронду Феодора, везде меня принимали с радостью.

Время шло странно: день казался долгим, ночь – короче дня, неделя – короче ночи. Странным мне казалось и то, что ни ярл, ни бард с течением времени не выказывали никаких предвестий чаемой воли, как будто вовсе не стремились покинуть Месембрию, а гордыня подсказывала – меня самого. Все мы чего-то ожидали, скорее – не предсказанного, нежели непредсказуемого.

Нас поселили в гостинице при монастыре Двенадцати Апостолов – там, где я и причастился, по наказу геронды Феодора, в первый же шаг и день, как сошел на берег.

Ярл забрал Хлодура и наметил с ним спячку, пока войны и баснословного подвига не поднесет ему судьба.

Разочаровался ли он в своем сонном видении, что как чаша стенобойного онагра, запустила его из северной мглы на камни обоих Римов, - судить было нелегко. Повторю, мы все втроем чего-то стали ждать, будто оставили в Городе на огне котел с вкусной похлёбкой и теперь ожидали вестей о том, что он, наконец, закипел. И то ожидание, ослепившее всю силу прорицаний хотя бы в барде, как бы запрещало нам умно празднословить о будущем.

Лишь однажды ярл Рёрик приоткрыл глаза пошире и приподнял свое большое тело ради малого подвига – когда по соседству с обителью загорелся постоялый двор с таверной. Ярл бочкой вычерпал едва ли не треть Понта, выплескивая море на огонь. Пламя утопил, но нанес еще больший урон: затопил и все подвалы постоялого двора – так, что всплыли наверх запасы соленой рыбы. Часть, на радость чайкам и морским гадам, трапезующим мертвечиной, вернулось с потоками в море, а иные косяки растеклись по близлежащим улицам на радость малоимущим. Едва не унесло в море и хозяйского кота, выцеплявшего из потоков сардин покрупнее.

Хозяин постоялого двора с тупым, неблагодарным ужасом глядел на ярла, пока тот делал страшное дело, а потом долгое время сидел перед воротами в буридановой думе: от чего убытка стало б меньше – от пожара, дай ему еще полакомиться добром, или от потопа… Его, к тому страдавшего и чирьями, в тот же день злорадные горожане прозвали Иовом и принялись ходить в его таверну чаще.

Где бывал в то вязкое время бард Турвар Си Неус, мне было не любопытно.

Он сам просил меня не ходить с ним, потому знать, что он делал, не требовало никакой прозорливости. Верно, он смущался передо мной тем, что распевается не во дворцах перед императорами, а – по тавернам перед городским плебсом, и получает от этого истинное удовольствие. Не слышал, что бы где-нибудь чудесным образом растворялись стены и плавали в чадном эфире кружки с вином и пивом, стукаясь между собою и об головы гуляк. Да и особо хмельным барда не видел – значит, он довольствовался в нашем тихом затоне лишь настоящим хмелем, вином и пивом, а не сырьём, и пел в треть, а, может, и в десятую часть силы. Увидев как-то в моих глазах все простые и ясные выводы о нём, он, черно ухмыльнувшись, поставил на них печать утверждения:

- Навыки нужно чистить, как оружие. Не то горло мхом зарастёт.

Однажды он купил черной матери и мягкой кожи отличной выделки. Потом куда-то все то делось, и уж забыл о его приобретении, пока в один и ясных дней пришедшей весны не узрел его в роскошной обнове – в новой накидке-палатке со всеми надлежащими, замысловатыми обережными узорами.

- Нашлись в этом городишке искусные женские руки, - только и сказал он, и его руна на лбу стала растекаться, нежась на солнце.

А старую накидку он где-то за пределами города сжег со всеми надлежащими языческими ритуалами, в свидетели и зеваки коих он меня, слава Богу, не приглашал.

Сам же я попросил у настоятеля монастыря Двенадцати Апостолов, епископа Фотия, дать мне послушание, и он засадил меня за переписку книг и перевод с латыни еще требовавших оного отцов Запада. Удивился, вспомнив, что некогда и недолго мечтал заняться тем же в Силоаме, пока еще не доплыл до италийских берегов.

Так прошел год. И все же, в каких бы тихих трудах и спокойном терпении ни ждал я внезапного натяжения своих швартов, так и оставшихся привязанными в порту Феодосия, а все же можно выразиться словами Овидия из его Письма с Понта своему другу Бруту:

Как изгрызает корабль невидимый червь-древоточец,

Как океанская соль камни утёсов крошит,

Как изъязвляет вода зеркальную гладкость железа,

Как превращает в труху книги прожорливый жук –

Так беспрестанно грызет нутро моё червь беспокойства…

Один из осенних дней, почудилось, стал угасать верхами, однако, с подпалом мутного зарева на южной, а не западной стороне земного окоёма.